Комментарии пользователя Lisa111 на ЖЖ.инфо

К строителям никаких претензий, молодцы: огородили, знаки выставили и даже извинились за временные неудобства. Всё правильно.

Вот посмотрел и подумал, ролик снят классно, НО главная мысль "Так жить нельзя!". Извините, а как можно?
Если что то критикуешь, то должен предлагать свой вариант. А так, "Так жить нельзя!", а как? Или вообще не жить?

Вообще, как бы и чем бы я себя не возомнил, я всё равно часть механизма (разве что меня на другую планету забросить). Мы - муравьи в муравейнике жизни.

Нет, нормально это не было. Я такого не говорил.
Просто я считаю, что те, кто был за это ответственен, уже давно умерли. А мстить их детям и внукам - дебилизм полный т.к. эти люди имеют свои, скорее всего совсем другие взгляды. Самый простой пример: дочь одного из боссов фашистской Германии (просто забыл, чья) вышла замуж за еврея... Папа их убивал, а дочка наоборот...
Свидомиты же воюют с теми, кто никакого отношения к событиям тех лет не имел. Спросите, вон Юрка, любит ли он русских? А он уверен, что дай русским сейчас возможность, они всех украинцев убьют...

Никогда нельзя жить со злобой и желанием отомстить т.к. это в первую очередь превращает самого тебя в злобного троля. Надо просто это помнить и не допускать подобного.

Понятно, просто хотел сказать, что стоят они не дорого. У нас, пока футбол, можно за 2.5 Евро купить любой играющей страны.

А что хоть танцевал? Барбару Стрэйзанд? У-у-у-у-у-у!!!

В своё время мои продавцы на Житнем нашли в мусорном баке мёртвого младенца. Я ещё со своего телефона вызывал милицию... Особенно ужастная реакция была у одной семейной пары, которые не могли иметь ребёнка "Ей Бог, суке, дал, а нам не даёт!". Так эта плачущая продавщица и стоит перед глазами...

Нет, свидомиты это не потомки репрессированных. Репрессированные были во многих семьях, даже Розенбаум говорил, что это коснулось его семьи. Только у нормальных людей хватило мозгов понять, что те, кто это делали, давно умерли и мстить некому. А вот свидомиты всё мстят и мстят...Только кому они мстят, если виноватых давно нет в живых?

Кот, ты нашёл себе самого умного адвоката, который хорошо рисует каляки-маляки. :-) Вы просто достойны друг друга, совет вам да любовь.

Вообще мне приятно, что есть люди, конспектирующие за мной, это следующий шаг после разрисовывания фотографий. Теперь, надеюсь понятно, почему я вообще не общаюсь с ПзГ и стираю все его комменты (а не потому, что он якобы правду говорит).

Кот, хотите скажу чего вы сейчас добиваетесь? Вы правоцируете меня на оскорбления, чтобы потом первым нажаловаться Админу. На носу выборы, а у вас в жопе такая заноза, как я, которая неонацистов на дух не переносит. Вот и решили мне таким образом рот заткунуть.

Чему радоваться? Пропозорили свою страну на всю Европу и ура?!...

Бушинский, вас повысили до провокатора?
Лично я бы сразу спросил Юрка о том, кто мне платит за то, что я пишу на ЖЖ? Враньё так и осталось недоказанным, хотя я сам лично обещал за доказательства отдать свою машину...
Потом спросил бы с ПзГ предоставить документы, доказывающие, что я внук Гебельса....

Если надо, я вам их привезу столько...По 2.5 Евро навалом.

При коммунистах был выбор русский или украинский, человек мог выбирать сам.
При демократии выбор стал украинский или украинский...Гораздо легче выбирать стало.

Антимонопольный закон знаете? Тут как раз тот случай, когда монополия полнейшая и любого конкурента забивают до смерти. :-)

Приятный закон.

Вспомнился диалог в этом архиве, когда я пришёл узнать о своём прадеде:
- Фамилия Гурфинкель, но кто он по национальности мы вам справку дать не можем. :-)))

Добавлю, вот сейчас на меня свидомиты окрысились и даже в провокаторы записали только за то, что я допустил мысль, что такие случаи могли иметь место (я не говорил, что все, а что иногда такое могло быть и внукам воров и убийц могли сказать, что их дедушка был политическим).

Как мало надо, чтобы дебилы записали тебя в правокаторы и предатели. Достаточно только допустить невыгодную им мысль...:-)

Вы с Котом меня то с Азиатом в одну банду записываете, то наоборот лбами сталкивать пытаетесь...
Скажем так, в двух третях тем мои взгляды на его стороне, но есть ещё одна треть, где я с ним категорически не согласен.
Но меня упорно записывают и сталкивают...Скажите, а если мои взгляды будут частично совпадать со взглядами Кота, то я буду в банде Котёнков? :-)

Я просто ждал, надеялся и верил...:-)))
Кстати, все 4 команды, за которые я болею, в первом туре выиграли!!!

Писатель-дисидент Войнович получил минусы от свидомитов. :-)))

Он смеялся до икоты, до судорог, пытался продолжить рассказ, но опять давился от смеха и корчился, и опять тыкал себя пальцем в грудь, на все лады повторяя слова «такие товарищи». Потом кое-как пришел в себя и стал рассказывать дальше.

После того как он побывал у Лужина, дело его значительно облегчилось. Ему уже не надо было прибегать к таким жалким ухищрениям, как писание левой рукой и в перчатке. Теперь он открыто составлял целые списки людей, которые, по его представлению, были еще на что-то способны, и со списками не бегал к отдаленным почтовым ящикам, а смело шел Куда Надо (правда, с черного все-таки хода) и передавал написанное из рук в руки. Постепенно и на работе дела у него пошли на лад. Он вступил в партию и стал делать головокружительную карьеру. Стоило ему подняться на очередную ступеньку служебной лестницы, как уже и следующая вскоре не без его участия освобождалась. И нажимались тайные пружины, и отступали на задний план другие претенденты, и Запятаев поднимался все выше и выше.

Когда он заговорил, я как-то сразу опомнился, чувствую, что взял себя в руки, и отвечаю с вызовом, дерзко:

– Да, в одиночку.

И тут произошло нечто для меня совсем неожиданное. Лицо его расплывается в широкой улыбке.

– Видали, – кивает он тем, которые меня привели, – какой герой? В одиночку.

Вижу, и эти улыбаются благожелательно. И опять голос Лужина.

– И напрасно, – говорит, – в одиночку. Вы для нас много сделали, спасибо, конечно, но время натпинкертонов прошло, давайте действовать сообща, давайте объединим наши усилия, давайте вместе бороться за нашу советскую власть.

Я смотрю на него и понять ничего не могу. Что значит – за, я же против, это же очевидно. Дурака валяет? Смеется над жертвой? Но слышу, он спрашивает что-то уж совсем несусветное – почему я до сих пор не в партии. Не знаю, как отвечать, что-то мямлю, а он опять улыбается и сам подсказывает:

– Считаете себя недостойным?

– Да-да, – хватаюсь я за эту соломинку, – именно недостоин.

Он доволен. И эти довольны.

– Скромность, – говорит он, – конечно, украшает человека, но ведь и самоуничижение паче гордости. Так что чего уж там скромничать, вступайте, мы поможем.

Короче говоря, обласкал он меня, с ног до головы елеем обмазал. Только один раз заминка вышла. Спросил он меня про материальные дела, а я сдуру возьми и ляпни: я, мол, не за деньги, а бескорыстно.

Тут он первый раз с начала нашего разговора нахмурился. Посмотрел на меня подозрительно, и я понял: ему бескорыстные непонятны. Надо сказать, меня спасло то, что я тут же перестроился и сказал, что, вообще-то говоря, от денег отказываться не собираюсь.

– Да-да, – он радостно закивал, – мы все, конечно, трудимся не за деньги, но мы материалисты и этого не скрываем.

Он обещал мне помочь, как у них говорят, материально. И вообще много раз повторял одну и ту же фразу: «Мы поможем». А потом проводил до дверей, долго жал руку.

– Идите, товарищ Запятаев, работайте. И помните: такие товарищи, как вы, нам нужны.

Я вышел на улицу совершенно ошалелый. Еще час назад, когда они везли меня в машине, я готовился к чему угодно – к тюрьме, к пытке, к смерти, а тут… Я шел, я улыбался, как дурак, а в ушах у меня все звучало: «Такие товарищи нам нужны». Ну, думаю, если вам нужны такие товарищи…

Тут Запятаев согнулся в три погибели, схватился за живот и мелко затрясся, словно в припадке. Чонкин испугался. Он думал, с напарником что-то случилось.

– Эй! Эй! Ты что? – кричал Чонкин, хватая его за плечо. – Ты чего это, а?

– Нет, – трясся Запятаев, медленно разгибаясь и рукавом вытирая слезы. – До сих пор, как вспомню, не могу удержаться от смеха. Нет, вы представляете, – повторял он, тыча себя пальцем в грудь, – им нужны такие товарищи…

Внезапно появился вертухай и, увидев, что работа не двигается, стал грозить обоим карцером. Но двух «Казбеков» – одного в зубы и другого про запас, за ухо – оказалось достаточно, чтобы смягчить его душу. Он удалился, а Запятаев, угостив Чонкина и сам закурив, продолжал свой рассказ:

– Любой преступник, Иван Васильевич, каким бы он ни был хитрым и ловким, рано или поздно попадается, и подводит его что? Бес-печ-ность. Нет, сначала он, конечно, бывает осторожен и осмотрителен и потому действует безнаказанно. Но как раз безнаказанность постепенно и неизбежно приводит к беспечности. Так было и со мной. Сначала я писал свои так называемые сигналы левой рукой, в перчатке, бросал в почтовые ящики подальше от дома, и всегда в разные, принимал другие меры предосторожности и не попадался. Но со временем становился все беспечнее, все нахальнее. То забуду надеть перчатку, то поленюсь нести в дальний ящик. И, естественно, дело кончилось полным чем? Про-ва-лом. Как-то вечером, возвращаясь с работы домой, иду я по тротуару, вдруг скрип тормозов, кто-то сказал: «Эй, товарищ!» Я оглянулся, и в этот момент какая-то сила оторвала меня от земли, по-моему, я сделал даже что-то вроде сальто, а пришел в себя уже на заднем сиденье «эмки» между двумя верзилами в шляпах, надвинутых на глаза. Я, конечно, пытался протестовать: по какому, мол, праву и так далее, но один из них сказал: «Сиди и молчи», – и я замолчал. Короче говоря, привозят меня к серому зданию, въезжаем во двор, выходим, поднимаемся по лестнице и оказываемся в кабинете самого Романа Гавриловича Лужина, главного их начальника. Если вы не знаете, что такое Лужин, я вам скажу: это чудовище. Впрочем, с виду похожее на человека. Сидит за большим столом уродливое существо, ростом с карлика, говорит с кем-то по телефону вполголоса, кажется, даже любезничает, улыбается и острит, но я-то знаю, что этому дяденьке ничего не стоит перестрелять хоть тысячу человек одновременно.

Стою ни жив ни мертв. Существо поговорило по телефону, положило трубку, выбирается из-за стола, подкатывается ко мне на коротких ножках вплотную и разглядывает в упор. Я понимаю – игра окончена, теперь главное – твердость, спокойствие и выдержка. Теперь-то я уж кое-что успел сделать. Но все-таки, знаете, к расплате сколько ни готовься, а когда доходит до нее, то, как бы вам сказать, приятного мало. И вдруг слышу:

– Так вот он, значит, и есть тот самый легендарный Зоркий Глаз? Долго же вы от нас скрывались. Чудовищно долго. (Это его любимое слово – «чудовищно».) И что же, так вот все и действовали в одиночку?

Тут Запятаев замолчал, задумался, и Чонкин, решив, что рассказ окончен, пробормотал что-то вроде того, что, мол, да, бывает, и взялся за метлу, но Запятаев его остановил:

– Нет, вы послушайте, что было дальше. Свалив Галчинского, я ободрился. Я понял, что выбрал правильный путь. Я купил несколько тетрадей в линейку и принялся за работу. Вижу какого-нибудь активного большевика, и тут же сигнал: завербован такой-то разведкой. Вижу, в Красной Армии появился какой-нибудь выдающийся командир – сигнал на него. Вижу, какой-нибудь ученый, какой-нибудь талант новоявленный собирается то ли необыкновенную машину создать, то ли урожай небывалый вырастить – сигнал. Ну, с талантами, знаете ли, расправляться проще простого. Если он в науку свою или в искусство свое углубился, он вокруг себя ничего не видит и непременно глупости понаделает. На собрания не ходит, когда предлагают выступить, старается отмолчаться, а если уж и скажет что-нибудь, то обязательно невпопад. Уничтожать таланты, Иван Васильевич, самое приятное и безопасное дело. Витает он где-то там в своих эмпиреях, а его вдруг на землю спустят и спрашивают: а что вы, милейший, думаете относительно, скажем, левого уклонизма или правого оппортунизма? А он, видите ли, как раз про это ничего и не думал. Да как же можно об этом не думать? Сейчас, когда обостряются противоречия, когда во всем мире сложная обстановка и капиталисты предпринимают новые атаки. И ведь не сразу, Иван Васильевич, и не всякого человека волокут в кутузку, а еще поиграют с ним, как кошка с мышкой, пусть выйдет, мол, на трибуну, пусть политические свои ошибки признает, а он упирается, он хочет, чтоб его поняли. «Что вы, товарищи, я политикой вовсе не интересуюсь». А ему в ответ головой покачают, да пальчиком погрозят, да подмигнут. «Брось, – говорят, – ты человек, конечно, умный, но зачем же нас-то за идиотов держать? Мы же понимаем, что отход от политики – это тоже политика». А он: «Да что вы, да я…» А иной начнет хорохориться. Как же, я талант, я гений, на мое место ведь кого попало не поставишь. А вот и поставим, а вот и поставим. То есть не то что даже кого попало, а самого последнего идиота возьмем и поставим. – Тут Запятаев захихикал, затрясся, а когда успокоился, продолжал: – Эх, Иван Васильевич, как вспомню, так плакать хочется, сколько через мои руки людей самых выдающихся прошло. Физики, ботаники, писатели, ваятели, артисты, партийные работники. Элита. Сливки общества. Я две дюжины тетрадей на них извел вот таких, общих. И ведь почти каждый раз без промаха. Нет, вы уж не говорите, доверчивей этой власти на свете нет. И каких только глупостей я не писал, во все верят. Про одного, например, сообщил, что в день открытия бухаринского процесса он вышел из дома с заплаканными глазами. Я же не писал, почему он был заплакан. Может, его жена скалкой побила, а не то чтобы он Бухарину особенно сочувствовал. А его взяли. Про другого очень заслуженного товарища я сообщил, что он в интимной беседе с таким-то отрицательно отзывался о нашем о чем? О кли-ма-те. Пропал и этот. И тот, который его слушал, тоже пропал. А как же! Разве можно о нашем климате отрицательно отзываться? – Запятаев подмигнул, перекосился, похихикал. – Вот, Иван Васильевич, и судите сами, какое оружие в современных условиях страшнее: пулемет, картечь или этот вот маленький огрызок.

Вы представляете, что я чувствовал, если даже не смог скрыть своего состояния? Несколько суток после этого я не находил себе места. День проходил еще кое-как в работе, а ночью – сплошные кошмары. Я забирался под одеяло и дрожал, даже не фигурально, а самым обыкновенным образом. Чего только мне не мнилось. Остановилась внизу машина – за мной. Дверь хлопнула – за мной. Я не трус, Иван Васильевич. Но мне было до слез обидно, что вот так глупо, с первого раза… Но вот однажды иду на работу, поднимаюсь по лестнице и глазам своим не верю: два молодца в форме и один в штатском ведут под белы ручки нашего героя, то есть самого Рудольфа Матвеевича, бледного, без очков. Я посторонился… И даже, кажется, поздоровался, но он меня не заметил, а один из молодцов буркнул мне: «Не путайтесь под ногами». Поднимаюсь в приемную, там как после погрома: ящики столов вынуты и стоят на полу, бумаги рассыпаны, а у окна в углу плачет Валентина Михайловна. Я, разумеется, к ней: «Валентина Михайловна, что случилось?» Она платочком глаза промокнула и смотрит на меня строго: «Рудольф Матвеевич оказался британским шпионом. Не могу себе простить, рядом была, а не заметила». Я, конечно, – Запятаев подмигнул радостно, – с удовольствием стал ее успокаивать, мол, не переживайте, ведь еще ничего не доказано, все еще может разъясниться. Ведь Рудольф Матвеевич, кажется, в Англии никогда не бывал. Тут она как завизжит: «Что значит кажется! Что значит не бывал? Вы что же, нашим органам не доверяете?» Мне же пришлось заверить ее, что доверяю. Прошло сколько-то времени, и в газетах – вы, может быть, помните – появилось сообщение о суде над врагом народа Галчинским. Говорилось, что под тяжестью предъявленных улик подсудимый полностью признал, что во время пребывания в Англии он был что? За-вер-бо-ван.

– Остроумно, – улыбнулся Запятаев. – Ну, а если без шуток, я вам скажу по секрету… – Он приблизился к Чонкину и снизил голос до шепота: – Запомните раз и навсегда – основная, главная, замечательная особенность этой власти состоит в том, что она до-вер-чи-ва. Да, именно доверчива, – повторил он громко и опять отскочил. – Вы скажете: ка-ак? – Он вытаращил глаза и раскрыл рот, изображая невероятное удивление Чонкина. – А вот так, дорогой мой Иван… как вас… Васильевич?.. Именно так. Вы скажете, какая там доверчивость, когда она всех во всем подозревает, когда она хватает и уничтожает главных своих идеологов и столпов по мельчайшему подозрению. Вы мне скажете – Троцкий, вы мне скажете – Бухарин с Зиновьевым, вы мне скажете – Якир с Тухачевским. Да, конечно, она подозрительна, она своим не доверяет, но таким, как я, она верит как? Без-гра-нич-но. К сожалению, я сделал это открытие не сразу. Я тогда уже был не в Москве, а здесь, в области. Работал мелким служащим в одном важном учреждении. В таком важном, что даже сейчас боюсь сказать. А руководителем у нас был некий Рудольф Матвеевич Галчинский. Не помните? Ну, был такой известный большевик, герой Гражданской войны, личный друг Ленина. Такой преданный, такой доверенный, что он из-за границы, знаете ли, не вылезал. Добывал какое-то там военное оборудование, какие-то секреты и, если не ошибаюсь, руководил общей подрывной деятельностью, то есть подготавливал мировую революцию. Очень вредный был человек. И вот когда я сделал свое открытие, я его на этом самом Галчинском и испытал. Взял я как-то клочок бумаги, этот вот самый огрызок (он был чуть-чуть побольше), натянул на левую руку перчатку и написал: «Во время пребывания в Англии Галчинский был завербован британской разведкой». И подписал простенько, без затей: «Зоркий Глаз». А? Как вам нравится?

Постепенно Запятаев входил в раж, отбросил метлу, размахивал руками, сам себе задавал вопросы и сам на них отвечал, расчленяя слова на слоги. Смеялся, подмигивал, при этом одна половина лица, как на шарнирах, поднималась вверх, а другая, наоборот, опускалась.

– Но тут… – Запятаев помолчал и покачал головой. – Меня ждало первое испытание. На другой день на работе я подошел по какому-то делу к секретарше нашего начальника, к этой очаровательной жирной свинье Валентине Михайловне Жовтобрюх, и делаю ей походя комплимент: «Валентина Михайловна, какой на вас прекрасный жакет». Сволочь была невероятная, а все-таки женщина. Вся зарделась, краска сквозь жир проступила: «Правда, вам нравится?» – «Прекрасный, – повторяю, – жакет, и очень вам к лицу». А она и вовсе расцвела: «Это мне, – говорит, – Рудольф Матвеевич из-за границы привез». – «Из Англии?» – спрашиваю. «Нет, из Бельгии. А в Англии он никогда не бывал». – «Как? – сказал я. – А в последний раз?» – «Вот именно в последний раз он был в Бельгии и Голландии. До этого в Германии, во Франции и даже в Канаде, а в Англии никогда. Да что вы так побледнели? Что с вами?»

Юрок, кто куда, а ты про москалей. :-)

Кстати, я вчера целый день ходил в футболке сборной Украины с номером 7 Шевченко. И как надо мной на работе не подшучивали, отвечал, что шанс есть всегда...К утру на меня смотрели как на провидца - угадал и победителя и даже того, кто голы забьёт! :-)

Кот, на уй, это туда =====>

Я тебя не трогаю, а ты вонять не прекращаешь. :-)

П.С: Чтобы не быть пиздуном, хоть один пример моей лжи. :-)

Про стукачество и вообще это время хорошо описано в моей любимой книге "Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина" Войновича. Книга с юмором, но очень чётко описывает события.

Особенно глава о бывшем белом офицере, который таким образом вёл подпольную войну с советской властью: как видел, что кто то умный или хороший руководитель - сразу на него донос КУДА НАДО. Как говорил этот персонаж "Советская власть очень доверчивая, она верит всему, что не напишешь...". Почитайте, советую.

В моей семье никто и никогда не был арестован, по крайней мере последние 3 поколения. Бежавшие от коммунистов в США есть - мой прадед в начале 20-х.

Конкретнее, об этом в украинском интернете года 3-4 назад не писал разве что слепой. И опровержений не было. Разве я вам сейчас вспомню названия страниц интернета 3-4-хгодичной давности? У меня не настолько феноменальная память. :-)

Давайте проведём эксперимент. Откройте в форуме тему, где каждый, у кого кто то из родственников сидел в 30-х, напишет об этом и укажет за что.

Я практически уверен, что все напишут, что сидел по политической статье. А по уголовной не будет почти ни кого. И получится, что урок в то время как бы и не было.

Даже с женой Ющенко, я практически уверен, что она не врала. Она правдиво пересказывала то, что ей соврали её родители. Именно по этому она так смело и открыто это рассказала, что была уверена в том, что это правда.