ИНСТРУКТАЖ В РИМЕ
Он сидел на столе, обе ноги лежали на спинке стула, подошвами
к публике. Подошвы были плотные, литые, с литыми
каблуками, которые когда-то, видимо, были кремовые, обычный
цвет каучука, а теперь от долгой ходьбы потемнели и местами
сделались совершенно черные. Джинсы задрались почти
до колен, открылись коричневые, с потертостями ботинки, и
теперь, среди римского лета, на виале Реджина Маргарита,
эти ботинки вызывали недоумение — в хозяине что-то было
от трарпера, от американского фермера, который наскоро
переоделся для города, сменив все — штаны, рубашку, куртку,
— а ботинки, чтобы сохранить привычную свободу перед-
вижения, оставил.
Инструктаж был назначен на одиннадцать ноль-ноль. Он
сказал, ноль-ноль по-русски может означать четверть, полчаса
и даже час, но мы уже не русские, пора отвыкнуть. Начнем.
Он не успел начать, раздался стук, он попросил тех, кто поближе,
открыть дверь, открыли, у порога сбилось человек
пять-шесть, все кургузые, было впечатление, что одна семья;
сбросив одну ногу на пол, он стал методично притаптывать,
молча, без единого слова, глядя на них, люди улыбались, кашляли
в кулак, стоило начать одному, закашляли все, он сказал,
прокашляйтесь, хорошо прокашляйтесь, спросил, закончили
или нет, убедившись, что закончили, он сказал: "А теперь
вон отсюда!" — и велел захлопнуть дверь.
"Вот, — сказал он, — образец русского свинства: надо
явиться в одиннадцать, никаких других дел нет, деньги на
автобус, на трамвай дали, а им плевать. Плевать на меня, на
вас, на все на свете. Но вы думаете, они понимают, что это
свинство — опоздать? Нет, они сейчас перемывают кости этому
американскому подонку, Майку Слоуму, который погнал
их к чертовой матери".
В общем он был прав — и то, что им наплевать, и то, что перемывают
сейчас косточки, — но все-таки можно было спросить,
почему люди опоздали, в конце концов, мало ли что бывает,
а если ничего такого не было, пусть лишний раз покраснеют
— тоже урок.
"Ваши глаза, — Майк опять положил ногу на спинку, — говорят,
что вы не на моей стороне, я не хочу сказать, осуждаете,
но не на моей стороне. А я поступил правильно, что погнал
их вон: я думал не только о них, потому что другой раз, если
не погнать их вон, вы тоже опоздаете. А теперь Вы имеете
урок: не опаздывать. Этот урок — это ваш первый шаг в новую
жизнь. Запомните: в Америке опоздать — это так же неприлично,
как у вас в России испортить воздух в публичном
месте. Не надо строить гримасы, я специально выбрал это
сравнение, чтобы вы хорошо поняли меня.
Давайте договоримся с самого начала: будем откровенны
и не будем притворяться. Мы вас хорошо знаем. Сначала
у нас были иллюзии, была общая концепция: вы, русские, жили
среди антисемитов, в антисемитской России, в вашей жизни
не было дня, не было минуты, чтобы вам не давали чувствовать
— ты пархатый, ты жид, ты маланец. И вы, бедные, му-
чались, стонали, но вынуждены были терпеть, потому что, когда
двести шестьдесят миллионов в одну глотку орут: жид,
жидовская морда! — есть, от чего рехнуться. Но, слава Богу,
вы не рехнулись, вы оказались крепче, чем многие здесь думали.
Еще одна сказка — это сказка, что вы бедные, нищие и
за душой у вас нет ни копейки. Америка — богатая страна, но в
Америке деньги тоже не падают с неба. Мы собираем деньги,
чтобы помочь вам. Деньги дают все — и богатые, и бедные.
Среди бедняков, которые отрывают от себя последнюю копейку,
чтобы помочь вам, есть такие, которые беднее вас.
Вашу бедность мы сильно преувеличили: мы думали: вы едете
голые и босые, давали вам деньги на рубаху, на штаны, на
туфли. Но мы ошиблись. Мы поняли, что ошиблись, когда
увидели вас на "Американо" — этом вонючем рынке, куда
не только американец, а и порядочный итальянец не ступит
ногой. Мы поняли, что ошиблись, когда сначала в Вене, а потом
здесь, в Риме, вы стали соваться со своими сувенирами
к нашим сотрудникам. Это правда — многие брали сувениры,
брали не потому, что нуждались в них, а просто, чтобы не обидеть
вас. Сначала сувениры были грошовые — ложки, матрешки
— а потом пошли другие безделки: кораллы, янтарь,
перстни, камни. Мы хотели спросить вас : зачем вы это делаете?
Но мы не спросили: мы поняли — вы это делаете, потому
что этому вас научила жизнь там, в России. Россия — страна
взяточников, ваши деды и прадеды давали взятки писарю,
давали приставу, давали градоначальнику, чтобы спасти свою
лавку, спасти свою жизнь. У вас не было лавок, советская
власть забрала лавки, но у вас было кое-что, этого мы не знали,
а теперь знаем, что надо было спасать, и вы давали взятки.
Взятка не всегда помогала, но взятка давала вам чувство
силы, взятка была ваше оружие. Здесь давать некому и
незачем, здесь не приставы и не полицмейстеры, но вы не
чувствуете себя людьми, если не даете взятку. Вы привезли
заразу, вы развращаете наших людей, и мы хотим, чтобы вы
поняли: вы нам надоели, вы надоели нам так, что нет никаких
слов. Другие вам не скажут это, а я скажу. Я знаю, многим
не по себе, я знаю ваше русское выражение — правда глаза
колет — и я буду колоть, и пусть вам будет больно, потому
что это путь к здоровью."

Он убрал свои ноги со спинки, поставил их на сиденье, подвинулся
ближе к центру стола — люди сидели напротив, полукругом,
руки по-школярски держали на коленях, старики,
тугие на слух, прикладывали ладони к уху и напряженно
вслушивались, на лице было выражение муки, многие слова
пропадали, иногда пропадали целые фразы, приходилось тщательно
вглядываться в губы американца, чтобы по движению
губ угадать слово, но губы двигались непривычно, американец
говорил с акцентом. Оставалось одно: просить американца повторить
слово, предложение; первый раз он сказал: о'кей, я
повторю, но тут же предупредил: больше повторять не буду,
вы не одни. Старики машинально, шепотом, повторяли русские
слова, которые звучали непривычно, не по-русски, одобрительно
кивали, когда внезапно, после повтора про себя,
слова обретали смысл, и деревенели, когда, как ни напрягались,
смысл пропадал и не было никакой возможности восстановить
его. Окончательно потеряв нить, они обращались
к соседям, но американец сделал замечание раз-другой, а потом
прямо сказал, что за разговоры будет выгонять: придет
время задавать вопросы — будут задавать, отвечает на вопросы
только один человек — Майк Слоум. Раздались голоса, что
мистер Слоум прав, но американец тут же одернул, ему не
нужны ни да, ни нет. Здесь не выбирают, здесь слушают.
"Вступление в новую жизнь, в новую культуру,— сказал
американец,— это не пустяк для тех, кто знает язык, это
вдвойне не пустяк для тех, кто не знает языка. Но и те, кто
знают язык, тоже фактически не знают его, потому что они
учили мертвый, книжный язык, а здесь живой, напитанный
кровью улицы, кровью толпы, язык. Надо уметь спросить,
надо уметь попросить, извиниться, сказать спасибо — все это
в Америке по-другому, не так, как в России. Русский говорит
спасибо, и сразу видно, что благодарит раб, человек, который
всю жизнь привык угодничать. Спасибо американца — это
спасибо свободного человека, который привык уважать себя.
Но от угодливости до хамства — один шаг, и русский раб,
который только что десять раз кланялся, говоря свое спасибо,
через минуту, если ему не угодили, на глазах делает свой
цирковой номер и обращается хамом. Цивилизованный человек
— это прежде всего чувство меры. Вы евреи, люди
старой культуры, но вы евреи из России — и у вас нет чувства
меры. Вы евреи из России, вы больше русские, чем евреи.
Евреями вас сделала пятая графа. Вычеркните пятую графу —
и три четверти из вас кричали бы алиллуйя не в синагоге, а
в церкви. Я вижу на некоторых лицах кривые улыбки, но я
повторю свои слова еще тысячу, еще миллион, еще десять
миллионов раз. Я знаю, что я прав, и вы знаете, что я прав.
Мы вернем вам чувство собственного достоинства, и вы будете
с гордостью говорить: я еврей. Ваши сыновья сделают
обрезание, ваши сыновья наденут кипу, ваши дети пойдут в
иешиву — и язык Моисея станет их языком: дети должны
говорить на языке своих отцов, иначе это не дети, а байстрюки.
Ваши дети были байстрюками в России, здесь они будут
евреями в законе.
Вы предатели — вы предатели на все сто процентов. Вы обманули
всех — и ОВИР, и Сохнут, и Москву, и Иерусалим:
вы сказали, что едете в Израиль, а в Вене повернули задом
к Сохнуту. Не будем обманывать себя и опять назовем это
своим именем: предательство. Ваши братья держат на своих
плечах великий Израиль. Израиль — это сегодня Энтеббе:
наши враги трепещут, наши друзья ликуют. Друзья учатся у
нас самоотверженности, враги учатся у нас дерзости. Позор
нам, сегодня, под звездой Энтеббе снаряжать тех, у кого визы
в Израиль, в Америку. Безмерно чувство нашего позора,
но безмерна наша верность демократии. Кто не хочет петь
гимн Израиля, пусть поет гимн США. Но грядет день — и голубая
звезда Давида войдет в ваши сердца, а звезды и полосы
будут лишь для тел ваших".
Он поднял правую ногу, поставил на стол, охватил руками,
уткнулся подбородком в колено, с полминуты сидел молча,
уставившись взглядом в тех, что сидели прямо напротив,
потом перевел взгляд влево, вправо, стекла очков были очень
толстые, глаза были крошечные, черные буравчики с голубым
окружьем, достал из заднего кармана платок, громко
высморкался, засунул платок в карман, вынул из другого
кармана несколько зеленых кредиток, хлопнул о ладонь и
сказал: "Кусочек Америки, для вас — терра инкогнита,
незнакомая земля. Я вижу, вы удивлены: почему терра
инкогнита? Доллар есть доллар, на долларе сегодня держится
мир. Доллар падает — падает мир, доллар поднимается —
поднимается мир. За доллар можно все купить, за доллар
можно все продать. Вы смеетесь, это хорошо, что вы смеетесь.
Вы смеетесь потому, что говорите себе: он кретин, этот Майк
Слоум, дай Бог нам побольше зеленых этих бумажек — и
плевать нам на терра инкогнита. А Майк Слоум говорит вам:
ошибаетесь! На зеленых этих бумажках история Америки:
Вашингтон, Линкольн, Гамильтон, Джексон, Франклин! Кто
они, эти люди, что говорят вам эти имена? Пустой звук для
вас эти имена, потому что пустой звук для вас — независимость
Америки, конституция Америки, державность Америки,
демократия Америки! Вы приезжаете на готовое, Хиас
сажает вас в самолет, Джойнт дает на кусок хлеба с маслом,
Найана встречает у трапа самолета и ведет за руку до
самой постели в гостинице. Вы говорите себе: так должно
быть, мы это заслужили за свои страдания в России. А я
говорю вам: ваши страдания ничто в сравнении со страданиями
моей матери, моего отца, моего деда. Двадцать лет они
скитались по миру, десять лет ютились в трущобах Нью-Йорка.
Они выстрадали свою Америку, они добыли ее своим
сердцем, своей кровью! Прежде чем получить, они дали.
Прежде, чем дать, вы получаете,— вот разница. Но вам мало,
вы ропщете: зачем бросили мы свой Егупец, свою Московию,
свою Одессу! Я вижу, эти слова не нравятся вам, вы хотите
сказать "нет!", а я говорю "да!", мы больше не заблуждаемся,
мы поняли вас, мы узнали вас. Вы наша кровь, наши родичи,
и на правах братьев мы говорим вам: среди вас есть воры,
жулики, бандиты, убийцы, — вы шалеете от свободы, вы
давите людей на дорогах, вы обираете друг друга, вы устроили
черную биржу в Остии, вы продаете мебель из квартир,
которые сняли у итальянцев, вы тесните римлян на их собственных
базарах и бросаетесь с ножами друг на друга. Не было
дня, чтобы полиция не завела на вас дела. И скажите спасибо
великому долготерпению итальянцев — только они способны
терпеть вас — другие давно выбросили бы вас вон, чтобы не
смердело".
Произнеся это последнее слово — смердело, — он остановился,
перевел взгляд слева направо, справа налево, помолчал
немного, было впечатление, что он чего-то ждет, но люди
сидели неподвижно, уставившись немигающими, широко
открытыми, как у детей, глазами, когда каждое слово само
по себе понятно, но не хватает какого-то одного, самого главного,
слова, которое бы связало все эти слова воедино и придало
им смысл — тот единственный смысл, ради которого
они говорятся.
"Вы едете в Америку — не в Канаду, не в Австралию, не
в Новую Зеландию. Вы едете в Америку, потому что ваши
старики, ваши калеки, ваши дармоеды не нужны ни в Канаде,
ни в Австралии, ни в Новой Зеландии. Вы это знаете,
знаете не хуже меня. Но выбросьте из головы, что Америка —
страна добрых идиотов. Вы будете работать, как никогда
не работали там, у себя в России. В поте лица своего вы будете
добывать кусок хлеба.
Я не говорю вам: одумайтесь. Поздно. Обратно дороги
нет. Ваша Россия — больная страна, и многие из вас больны.
И найдутся среди вас такие, которые захотят обратно и будут
кричать на весь мир: нас обманули, проклятые сионисты
ослепили нас. Отдайте нам наш родной СССР, нашу Москву,
наш Киев, Ленинград, Одессу! Мы хотим домой — к родным
своим Ваням, Степам, Федям! Вы смеетесь, но я не смеюсь:
я уже видел, как смеялись здесь, и как кричали потом там,
в Вашингтоне: ой, мамочка, хочу домой! И как кланялись,
как ползали на коленях, как поливали грязью гнусных сионистов,
которым нужно пушечное мясо для Израиля и белые
негры для Америки".
Было жарко, он снял джинсовую куртку, бросил на стол,
потом скатал валиком, положил себе под колени, несколько
раз поерзал, наконец нашел оптимальную позицию, закатал
рукава рубашки, открылись волосатые, в мышечных буграх,
короткие руки, с широкой, по-боксерски, крепкой, кистью,
уставился в окно. На улице дзеленькал трамвай, чудовищно,
без глушителей, тарахтели мотоциклетки, он засмеялся и
сказал: вот вам Италия — много шуму из ничего! Ладно,
тут же прервал он себя, Италия для нас — траттория, давайте
ближе к дому.
"Итак, вы не знаете своего дома. Я говорю, не знаете, но
это не значит, что у вас нет никакого представления о нем.
Напротив, у вас есть представление: Америка — это ваш дядя,
который приехал сюда сто лет назад, это ваша троюродная
бабушка Этл, которая в первом своем браке была замужем
за фетером Шлоймой, но с тех пор похоронила его и еще троих
мужей, а теперь живет в какой-то роскошной богадельне,
как царский дворец, и ждет не дождется любимых родственников,
чтобы передать миллионы в родные руки.
Так вот, я вам говорю: выбросьте из головы все эти бредни.
Если на сто родственников найдется один, который захочет
посмотреть на вас, считайте, что вам повезло. Если же он
скажет, что хочет помочь вам, не верьте своему счастью,
пока, как говорят в Одессе, не зажмете свое счастье в обе
жмени. Но даже если зажмете в обе жмени, не рассчитывайте
на повторение и, главное, не рассказывайте другим — не создавайте
иллюзий. Это — исключение, а в Америке живут по
правилам.
Америка — страна сильных людей. Америка — не для слабонервных.
Улыбка — оружие сильных. Улыбайтесь. Но помните,
нужны зубы, крепкие, острые зубы. Зубы на каждый
день.
Вы евреи. В Америке нет антисемитизма. Но в Америке
есть антисемиты. Каждый третий американец не любит евреев.
Вы не можете заставить его любить вас, но вы можете заставить
его уважать вас. Заставьте.
Улыбайтесь, — он взмахнул руками, ладонями кверху, как
дирижер, — вы не каменные: улыбайтесь! Вот так, больше,
больше, еще больше! За окном — Италия, но здесь, в этой
комнате — Америка".
Он растянул пальцами губы, получилось четкое, как на детском
рисунке, полукружье, затем убрал пальцы, полукружье
на мгновение зафиксировалось, однако тут же один угол
опал, он напряг щеку, но недостаточно, полукружье вышло
с перекосом, он провел пальцами по губам и сказал: это не
улыбка, это парез, чем так улыбаться, лучше вообще закройте
рот и повесьте замок. И снова взмахнул руками: улыбайтесь
вот так, свободнее, черт возьми, свободнее!
Он задрал штанину, почесал ногу под коленом, опустил
носок, белый, вязаный, с красными полосами поперек, поскреб
щиколотку, с полминуты рассматривал лиловые следы
расчесов, и внезапно, будто пробудившись из транса, воскликнул:
"Америка не любит привередливых. Америка любит простоту.
В простоте — сила. Забудьте свои претензии. Доктор
в России — это не доктор в Америке. Инженер в России —
это не инженер в Америке. Беритесь за любую работу, работа
принесет вам кусок хлеба, заработанный кусок хлеба даст
вам чувство нужности. Без чувства нужности — вы никто.
Нуль.
Ваши предки привезли с собой веру отцов. С этой верой
они две тысячи лет скитались по миру: синагога, тора, сейдер,
Йом-Кипур — они хранили их в душе своей,как мать носит под
сердцем ребенка. Вы привезли с собой амбицию. Амбиция —
ваш Бог. Каждый из вас требует за себя высшую цену, это мы
знаем по опыту тех, что прибыли до вас. Каждый старается
урвать, сколько можно, где можно, хотя сам не стоит ломаного
гроша. Его посылают на фабрику — он кричит: я врач!
Его посылают курьером — он кричит: я инженер! Его сажают
шофером — он кричит: я режиссер! Амбиция ослепила его,
помутила рассудок его: он был врачом, он был инженером,
он был режиссером! Был! Вот этого — был! — он не понимает
и не хочет понимать.
В Америке каждый стоит ровно столько, сколько он стоит.
Никаких характеристик, никаких справок, никаких дипломов,
никаких прошлых заслуг. За прошлое вы получили
в прошлом, настоящее отрабатывайте в настоящем.
Не делайте кислое лицо, начинайте жить по-новому. Чем
раньше — тем лучше. Мой дед Хаим Шлеймович приехал из
Одессы. Он любил свою Одессу не меньше, чем вы свою.
Он говорил: Одесса не возвращается. Когда бабка плакала,
он говорил: старая мельница, где твои жернова, где твое
зерно, где мука? А если нет муки, кому нужна вода из твоих
глаз?
Я вижу, у некоторых слезы. Это не начало. Возьмите носовой
платок и вытрите. Это не начало".
Люди проводили пальцами по глазам, вытирали о ладонь и
говорили: это не слезы, это просто так.
"Нет, — сказал американец, — это не просто так, и давайте
не будем притворяться. Вы, русские, слезливы, хотя от ваших
слез нет никакой пользы. Как это у вас говорят? Москва
слезам не верит. Люди плакали в войну. А вы плакали в
войну, вы плакали в тридцать седьмом, в сорок восьмом,
в пятьдесят третьем, вас убивали, вас расстреливали, вас морили
голодом, а вы терпели и плакали. Нет на свете другой
страны, где бы столько терзали человека. А вы плакали, и
это был ваш ответ на муки, вы плакали тайком, украдкой,
чтобы сосед не увидел ваши слезы, потому что плакать в России
— тоже преступление. Вы рабы, вы египетские рабы, вы
строили пирамиду, какой еще не знала история, вы строили
коммунизм. Еще ни один камень ее не поднялся над землей,
но миллионы камней, с именами и без имени, уже покоятся
на могилах. Так я вас спрашиваю: о чем же вы плачете, о
кладбище, где не нашлось для вас места?
Вам дали свободу. Ваша свобода стоит нам миллионы. Эти
миллионы получило ваше правительство, которое продает
вас, как скот, и торгуется за каждый грош, как цыган.
Вытрите же свои слезы, вы больше не рабы, вы свободные
люди. Возьмите носовые платки и вытрите свои слезы".
Он снял очки, подул на них, вытянул из брюк полу рубахи,
тщательно протер стекла, посмотрел на свет, еще раз
протер, круговыми движениями, прижимая ткань большим
пальцем; надел очки, заткнул рубаху за пояс и засмеялся:
о, как это говорят у вас по-русски, теперь я вас вижу, как
свои пять пальцев! С места поправили, знаю, как свои пять
пальцев. Он махнул рукой: это все равно, вижу, значит, знаю.
В комнате было душно. От вентилятора, из дальнего угла,
волнами наплывал теплый, временами почти горячий, воздух.
Проходя между человеческими телами, воздух напитывался
их тяжкими запахами, настоянными на чесноке, луке, испарениях
от потных, затянутых в кожу, в резину, в парусину
женских и мужских ног, с непомерно широкими, в бесформенных
подагрических выступах стопами. Внезапно примешивался
к ним резкий, пронзительный, как от застиранных
детских пеленок, запах мочи, женщины машинально, захватив
щепотью, приподымали и опускали подолы платьев и
юбок. Американец откинулся корпусом назад, оперся локтями,
с силой, через нос, выдохнул воздух и сказал: "Мы сидим
с вами в клоаке. Я вас не спрашиваю, чувствуете вы или не
чувствуете, я говорю вам: мы сидим в клоаке. В Америке
этого одного было бы достаточно, чтобы выгнать вас с работы.
Человек, как и животное, устроен так, что от тела его
исходит вонь. Но человек не животное. И то, что у вас в России
было нормой, в Америке — непристойность, которая
не прощается даже животному, потому что у животного должен
быть хозяин, и этот хозяин — человек. А от человека
вонять не может. Существо, от которого исходит вонь, не
может быть ни объектом, ни субъектом уважения. Существо,
от которого исходит вонь,— не человек. Американцы не воняют".
Он внезапно соскочил со стола, часы на площади пробили
двенадцать, он сказал: "Все, наше время исчерпано. Я знаю,
у вас есть вопросы. Я предвидел это. У своих ведущих вы получите
брошюру об Америке. В этой брошюре вы найдете
ответы на все или почти на все свои вопросы. Эту брошюру
написал для вас я. Женщины найдут там специальный раздел
для себя: менструация, гигиенические салфетки и дезодоранты.
Счастливого вступления в новую жизнь. До свиданья".
После обеда Майка Слоума пригласил господин Фрид.
Господин Фрид, из главной конторы Хиаса, сказал: "Майк,
я должен объяснять вам, что такое обратная связь? Половина
ваших слушателей заявила: пусть нас режут ножом, мы не
поедем в Америку — дайте нам Канаду, дайте нам Австралию,
дайте Новую Зеландию".
Подонки, процедил Майк, на год они устроят себе курорт
в Италии, три четверти получат отказ, а четверть скажет:
мы передумали, мы не хотим в Новую Зеландию — мы хотим
в Америку.
Майк, сказал господин Фрид, они говорили про вас в один
голос: господин Слоум — американец еще от своего дедушки,
он знает Америку, как свои пять пальцев. Мы не хотим в
Америку. Нам страшно.
Животные, сказал Майк. Рабы.

Добавлено (26 Июль 2011, 20:36:26)
---------------------------------------------