ВОСПОМИНАНИЯ. ЧАСТЬ 3

Начало семейной жизни

А сейчас следует опять вспомнить о маме. В 1934 году ей исполнилось 14 лет, и она стала девушкой, которую просто выпустить на улицу было опасно. За ней немедленно увязывалось мужское население Москвы и области. Больше всего на свете мама хотела стать артисткой. Её старшая сестра работала в отделе культуры Московского горкома комсомола и устроила маме просмотр у знаменитого режиссера Туманова ( из замечательного грузинскиго рода Туманишвили, который дал Советской стране много выдающихся деятелей культуры).

Тот посмотрел, послушал, похвалил, но спросил у сестры, сколько девочке лет. Услышав, что четырнадцать, предложил подождать хоть пару лет, а потом прийти опять. Но в это самое время к папе в гости приехал его семнадцатилетний брат Миша, тот самый, который раньше все время хотел кушать. Теперь он уже не мог ни есть, ни пить, а только рассказывал, какая Зиночка стала красавица. Ну папа и засобирался в Москву в отпуск. То, что он увидел, превзошло его самые смелые ожидания. Так он весь отпуск и просидел у них на диване, исходя бешенством, потому что оказался отнюдь не одинок в этом сидении. Настырнее всех был какой-то кавалер из летчиков. (В те поры летчики ценились поболе, чем сегодня космонавты). У нас есть фотография, где моя мама, школьница седьмого класса, сфотографирована в летной фуражке. Я слышала, что папа эту фотографию не жалует, и как-то не без коварного умысла показала ему и спросила, правда, мама тут очень славно улыбается. Папа немедленно эту фотографию у меня взял, твердо убрал в альбом и сказал: « Оставь, доню! Она тут не нам улыбается!». Это лет через сорок после описываемых событий.

На улице тоже приходилось постоянно быть на чеку. Ехали они как-то в трамвае. Если кто помнит, раньше сиденья в трамвае располагались вдоль вагона. Так вот, напротив моих будущих родителей сели два парня, которые немедленно стали через проход оказывать маме знаки внимания. Как вспоминала мама, они вели себя совершенно пристойно, но бойко. Как вспоминал папа, были они оскорбительно развязны и приставали грязно и неподобающе. Короче, эти игры продолжались не более двух остановок. На третьей папа встал, взял обоих за шиворот, донес до двери и выбросил из вагона на землю. А потом сел на место.

Другую подобную историю рассказывала уже Света, потому что дело происходило в 1946 году, на вокзале города Уральска. Представляете себе комнату ожидания на провинциальном вокзале сразу после войны? Это был большой грязный холодный зал, по периметру которого стояли лавки. В углу топилась круглая печка. Пол был заплёван и усыпан окурками. Дело было ночью, народу было немного. Мои сидели на лавке в углу, когда появился пьяный мужик. Естественно, «нереальная» мама и папа в погонах полковника привлекли его внимание, и он пошел общаться. Мама затихла, папа сдержанно порекомендовал ему сесть подальше. Но тот взял семилетнюю Свету за руку и стряхнул с лавки, чтобы сесть рядом с мамой. Тут папа его и ударил. Под пронзительный мамин визг несчастный полетел головой вперед через весь зал, с жутким треском влетел под лавку, дрыгнул ногами и затих. Установилась гробовая тишина. Все решили, что папа его убил. Прошло несколько минут, которые Свете показались вечностью. Неожиданно мужик шевельнулся, на четвереньках выбрался из-под лавки совершенно трезвым, отчеканил шаг к папе, козырнул и спросил, как положено по уставу:

«Товарищ гвардии полковник! Разрешите идти?»

Папа спокойно сказал:

«Идите!».

Тот, по-прежнему печатая шаг и развернув плечи, промаршировал к входной двери и исчез в ночи.

Вообще папа всегда чувствовал себя в состоянии дать физический отпор. Последний раз он отметелил какого-то парня на остановке за пару месяцев до гибели, будучи на девятом десятке. Оба спокойно дожидались автобуса. У папы из сумки торчал длинный батон – багет. А парень был здоровый, мордастый и подшофе. И с чувством юмора, наверно, наверно, потому что он решил, что это будет смешно, если он начнет отрывать у деда куски батона и жевать там же, с глупой улыбкой. Но успел только один раз. Папа молниеносным движением выхватил батон из сумки, как шашку из ножен, и стал бить того по глупой роже, с которой от неожиданности не сразу сползла улыбка. Через минуту батон об эту морду сломался. Папа с отвращением сунул его в урну, как клинок, и залез в подошедший автобус. А парень остался стоять на остановке, немного потрясенный, с отвисшей челюстью и непрожеванным хлебом во рту.



Но мы улетели очень далеко из Москвы 1934 года.


Не знаю, добился бы он успеха, если бы не бабушка. Всю жизнь она любила папу как сына. И он платил ей любовью и заботой. Я как-то спросила, помнит ли он мамину маму молодой и попросила охарактеризовать ее одним словом. Папа подумал и сказал: «воздушная». Согласитесь, не каждый зять скажет такое о теще.

Ну, не каждая теща и заслуживает, тоже правда.

Ну вот, сначала бабушка отпустила маму к нему в гости на каникулы после окончания 8-го класса, а потом рассудила, что лучше папы все равно мужа для своей красавицы не подберет, и дала согласие на брак. Свадьба была никакая –

7 ноября 1935 года собрались родственники, немного выпили, всплакнули, потанцевали, и мои родители уехали в Минск уже вдвоем. Маме к тем порам только исполнилось 15 лет.

Поселились они в 10-метровой комнатке, в которой стояли 2 солдатские кровати, между ними тумбочка из казармы и крошечный столик.. Одежда висела на гвоздях. Правда, вешать туда было совершенно нечего. Папа носил только форму, а у мамы было два ситцевых платья.

Папа всегда приносил домой всю зарплату до копейки. В первую же получку он принес маме деньги и сказал, что получает их 1 раз в месяц. Мама может делать с ними все, что пожелает, но до следующей получки в доме не прибавится ни копейки. Уже много лет спустя, перед моим замужеством, мама мне сказала: «Лина, ты должна понять. Мы уникальная семья. Мы всю жизнь живет только на зарплату. Научись этому и ты».

Первая покупка, которую они сделали, была полутораспальная кровать с панцирной сеткой и никелированными шариками. Чтобы её купить, они первый и последний раз в жизни взяли кредит. А чтобы его отдать, в течение полугода последнюю неделю до получки ели только квашеную капусту с постным маслом.

Всю жизнь мы таскались по миру с этой кроватью. Больше у нас ничего не было. Потом присоединилась еще бабушкина швейная машинка Зингера, напольные часы и пианино. Это всё.

До маминого появления: в папиных апартаментах еды не было вообще, так что несчастные мыши, нерасчетливо поселившиеся у него под полом, от отчаяния стали есть цветные карандаши, и папа страшно жалел этих мышек, когда находил по утрам их разноцветный помет. Бедняжки ходили цветными грифелями.

Мама получила 1 кастрюлю и примус. Сначала она варила второе, переваливала его в миску, а потом в этой же кастрюле варила первое.

Готовить приходилось много, так как к ним немедленно переехал Давыдка, который был старше мамы на год и пошел у них учиться в ФЗО. Летом полк выехал в лагеря, мама решила блеснуть хозяйственностью и наварила трехлитровую банку земляничного варенья на зиму. Осенью она, уже глубоко беременная, встала на четвереньки и полезла под кровать. Там она прятала свой запас. Каков же был ужас, когда она обнаружила банку практически пустой. Оба братца, страстные сластены, регулярно воровали ее драгоценное варенье, пока не осталось на донышке. Как она рыдала от такого коварства!

Первая беременность была с тяжелейшим токсикозом. У нее была неукротимая рвота все девять месяцев. Глядя на нее, папа тоже с перепугу и от сочувствия перестал есть, и замполит встретил его через месяц и сказал, что он уже не Зозуля, а канарейка. Ворот гимнастерки стал велик на три размера.

Моя старшая сестра родилась в январе 1937 года. Это была девочка необыкновенной красоты и дарований. У нее были угольные глаза на пол-лица, абсолютный слух и артистичность. Но она умерла в 1941 году, о чем вся семья скорбит по сию пору. Чтобы вы поняли, что это был за ребенок, расскажу опять же пару историй. Ей было чуть больше года, и она еще не говорила. Мама участвовала в самодеятельности, и хор разучивал песню – «... Шли они рука в реке, шли они до дому...». Те, кто помнит песню, знает, что там достаточно сложная мелодия. Так вот, мама ее забыла и не могла папе напеть вечером, когда рассказывала, чем она занималась днем, а Жанночка подползла к нему, потрепала за колено и напела мелодию совершенно правильно.

Спустя пару лет мама и её подружка стояли на трамвайной остановке, а все четверо их детей игрались у ног. Неожиданно к ним подошла старуха зловещего вида и ткнув в сторону Жанночки клюкой, спросила, чей это ребенок. Стало очень тихо и очень страшно. Подруга, чтоб защитить маму, сказала, что её. Тогда старуха отчетливо сказала: «Ты береги её. Такие дети долго не живут». Все стали кричать, гнать ее. Она медленно повернулась и ушла, оставив маму почти без сознания.

Все-таки мама и сама оставалась ещё ребенком. Как-то папа стоял в компании офицеров, когда к ним подошел капитан и передал папе привет от жены. Папа спросил, где тот видел маму. Завистливый капитан выдержал паузу и в общей тишине сказал, что идет из городка, а Зиночка там с девочками играет в классики.

Вторая моя сестра, Светлана, родилась в марте 1938 года. Мама долго не подозревала, что опять беременна. Она продолжала кормить Жанну грудью, и когда Света зашевелилась, они с папой решили, что это что-то с кишечником. Старенький врач поспешил ее обрадовать, сказав:

«Деточка, вы скоро родите».

Мама закричала: «Как родите! Я кормлю грудью»

Дедок развел руками и сказал: «Что ж вы на меня-то сердитесь. Уж я точно в этом не виноват».

Вторая беременность была очень легкой. К тем порам мама уже полностью вписалась во все радости, которые даровала эта странная военная жизнь, и даже научилась замечательно ездить верхом. Она участвовала в соревнованиях по конкуру, пока папа не прекратил безобразие. Мама долго рыдала. Сначала даже пыталась обмануть его, сказав, что будет только участвовать в параде, а сама тайно продолжала тренировать прыжки через препятствия. Она потом благостно вспоминала, какой у них был замечательный альянс с кобылой, которую по папиному специальному распоряжению ей выделили для упражнений. Кобыла была беременной на шестом месяце, и мама была беременной на шестом месяце. Папа расчитывал, что хоть одна из них поведет себя осмотрительно. Но просчитался. У девушек возникла полная гармония, и они скакали через препятствия легче горных коз!

Папа тем временем был признан лучшим офицером младшего звена в корпусе и представлен к ордену Красного Знамени. Всё у него ладилось. Его пулеметные тачанки были лучшими в корпусе, его рубка и вольтижировка вызывала восхищение. У него были очень быстрые резкие движения, и когда он проходил дистанцию для рубки, после каждого удара сначала раздавался стон разочарования, а потом вой восторга. Он рубил так, что лоза какое-то время оставалась на месте, а потом тихо сползала. А он в это время уже рубил следующую ветку.

В корпусе были очень популярны всякие спортивные игры. Этому способствовал командир корпуса Константин Константинович Рокоссовский. Он сам тоже очень любил вечером выйти поиграть в волейбол. Очень скоро он заметил папу, и если того не было на площадке, он посылал вестового позвать, чтоб Зозуля вышел.

В марте 1938 года папа был на знаменитом совещании красных командиров в Кремле, на котором выступал Сталин. Эта одна сторона жизни, а другая заключалась в том, что шли чудовищные репрессии. Пока он был в Москве, многих посадили. Он вернулся в полк, а там как косой прошлись.

Папа о репрессиях никогда не говорил. Осмысление было чудовищным для него, я думаю. Только один раз вдруг рассказал, как они сидели вечером на лавочке с приятелем - командиром эскадрона, и тот вдруг сказал, что ты знаешь, мне кажется, сегодня за мной придут. Папа зашумел, дескать, с какой стати, чего вдруг. А утром оказалось..... Я все-таки пристала, что он думает по этому поводу. Он твердо сразу ответил, что в невиновности командира и врача он уверен. А про остальных не знает. Разговор был один из первых, еще в шестидесятые годы, когда я в Москве нахваталась новых мыслей и приехала на каникулы отдыхать и попутно бередить душу.

Тем не менее жизнь продолжалась, и в часть пришла разнарядка на места в академии Фрунзе. Как раз тогда у них в гостях была мамина мама. Это она буквально силой заставила любимого зятя подать рапорт на обучение. Сами они не были готовы с двумя маленькими детьми уехать в неизвестность, да из такого любимого места. Думаю, что временное отсутствие, бесконечные перемещения по службе и скорый отъезд спасли отцу жизнь. Правда, ордена ему не дали, потому что представление подписывал прежний командир полка. Папа об этом ордене горевал очень долго. Он его так заслуживал!

Служба была очень трудной. На учениях и в повседневной жизни их не щадили. Папа вспоминал, что один раз учения длились три недели, и всё это время шёл проливной дождь. Не только шинель, даже бурка совершенно промокла и весила наверно сто пудов. Сапоги постоянно были наполнены водой. Сначала они пытались как-то спастись от хлябей небесных, но через пару дней, как только поступала команда отбой, валились куда придется и задирали ноги кверху, а из голенищ потоком выливалась вода.

Вспоминал он, как однажды в ходе учений их разместили по избам. От усталости они свалились, как подкошенные, но скоро проснулись оттого, что а потолка на них что-то падало, как будто пошел град. Оказалось, клопы! Спросонья показалось, что каждый размером с горошину и такой же твердый. О целеустремлённости этого потолочного воинства и говорить нечего. Папа пулей выметнулся на улицу и предпочел всю ночь просидеть под ледяным дождем, чем кормить мерзкое несметное полчище.

Странная это была жизнь. С одной стороны, невероятная нищета и неустроенность, с другой – молодая радость, успех в делах, друзья, быстрый рост профессиональный и человеческий.

Вот как выглядела его служебная лестница в те годы:

1932 год –начальник пулеметного взвода 38-го Краснознаменного ставропольского кавалерийского полка 7 Самарской кав. дивизии имени английского пролетариата.

Август 1935 года – командир пулеметного эскадрона того же полка. г.Минск

Январь 1938 года – начальник полковой школы 105 кав.плока 27 кав. дивизии. Город Борисов. (Там родилась Света)

Август 1938 года - начальник полковой школы 33 кавалерийского казачьего полка 6 Чонгарской кубано-терской казачьей кав.дивизии.

Апрель 1939 года – сдал экзамены и был принят в академию имени Фрунзе.

Несколько слов о нищете. Папа отдал армии 28 календарных лет. За это время семья переезжала 29 раз. Даже в пределах Белоруссии они переезжали несколько раз. В одном месте им выделили под жизнь семьи с двумя грудными детьми помещение канцелярии. Спать пришлось в течение двух недель на письменном столе. В туалет маму должен был водить отец, который шел первым и караулил, чтобы солдаты не зашли в отхожее место. Мама стала рыдать – безрезультатно. Отец твердо был уверен, что начальство о нем заботится, и если их поместили сюда, значит, другого помещения просто нет. Мама стала грозить забрать детей и уехать в Москву. Тоже безрезультатно. Но в это время жена заместителя командира полка заметила маму с ее выводком, очень удивилась, как они живут в канцелярии, сказала мужу, и им немедленно дали комнатку.

Настоящее отдохновение от бытовых тягот приносила им художественная самодеятельность. У нас есть очень смешная фотография, где папа дурит на полковой сцене в костюме клоуна. По его рассказам, они с приятелем выделывали там что-то невообразимое.

Папа всегда любил цирк и в детстве подражал циркачам, особенно силачам. Еще в Житомире он никак не мог успокоиться, как это люди забивают гвоздь в доску одним ударом раскрытой ладони. И не успокоился, пока не научился делать это совершенно залихватски, даже сырую, даже очень толстую. Сама видела. Он хорошо жонглировал тремя предметами, замечательно удерживал на носу стул, стоящий ножкой, и даже шашку, уставленную острием в кончик носа.

Сначала мама робела и училась бить чечетку дома. Она перешла на чечетку как на новый вид перемещения по дому. Соседи снизу решили, что это папа упражняется, и донесли руководителю танцевальной группы. Папа стал в ужасе открещиваться, тогда маму и разоблачили. К этому времени она била степ уже профессионально. Короче, ее вовлекли, и она с восторгом вовлеклась. Все ходили с детьми, дети во время репетиций ползали по залу, и свободные от репетиции офицерские жены за ними приглядывали. Тогда мама и пережила настоящий триумф, который оставил в их жизни восторг победы и горечь нереализиации.

В 1938 или 1939 году был республиканский смотр художественной самодеятельности. Он проходил в здании Минского театра оперы и балета. Власти и творческая интеллигенция относились к этому делу очень серьезно. Все действительно искали таланты. К ним в Минск приехали народные артисты СССР Вера Пашенная и Петр Константинов.

Из обуви у мамы на этот сезон, как и на предыдущий, впрочем, тоже, были валенки и тапочки на лосевой подошве. Естественно, что с улицы она пришла в валенках и немного наследила в фойе театра. На ее беду появилась уборщица и стала оскорблять так ужасно, что довела до слез. Слава Богу, грязная брань не отразилась на выступлении. Мама пела джаз и народные песни, играла на гитаре, рассказывала стихи, танцевала все подряд и стала лауреатом во всех номинациях, в которых принимала участие. И вот она спускалась в своих лосевых тапочках на своих точеных ножках по парадной лестнице оперного театра, а на всем протяжении пути стояли восторженные зрители и неистово ее приветствовали – кричали, хлопали, поздравляли. Счастье, что был такой миг в её жизни!

Вера Николаевна Пашенная была грозная дама с тяжелым властным басом. Она подозвала организатора и сказала, что хочет познакомиться с родителями этого восхительного ребенка. Тот очень растерялся и сказал, что какие родители, у нее у самой уже двое детей. Это наших народных не остановило, и на следующий день они были в гостях у моих родителей. Мама от смущения проглотила язык, а они предложили немедленно ехать в Москву поступать в театральное училище. Но папа, вначале тоже польщенный до крайности, тем не менее быстро сориентировался и задал свой самый главный вопрос:

«Так что, значит, я буду сидеть в зале, а на сцене кто-нибудь будет ее целовать?»

Великие артисты скорбно признали, что да, с мужьями артисток это иногда случается. Ну, что папа сказал им в ответ, можете вообразить сами. На артистической карьере была поставлена точка. Думаю, это было очень тяжелое решение и для мамы тоже. Но куда было деваться с двумя детьми, мужем военным и тотальной нищетой. Плата за отказ от своего большого таланта для всех бывает тяжелой. Заплатила и мама дорогую цену. Была она нежная, одухотворенная, немного неземная. А жизнь ей выпала такая тяжелая, такая жестокая, что очень рано она сломалась физически и начала болеть. С сорока лет у нее была инвалидность, вся наша дальнейшая жизнь шла под гнетом маминой тяжелой болезни.

Где бы моя мама ни появлялась, вокруг нее возникала атмосфера изумления, восторга и зависти. Когда мы жили в Канске, пришла депутация офицерских жен. Толкаясь в дверях и смущаясь, они сказали, что поспорили, настоящие у мамы ресницы или приклееные. Мне было года 2-3, и я помню, как мама засмеялась, пригласила всех зайти, села за стол, закрыла глаза, и женщины по очереди садились напротив и дергали её за ресницы.

В 1949 году единственный раз в своей жизни мои родители получили парную путевку и отдыхали в санатории в Сочи (папа так и не научился что-то получать у властей предержащих) Этот отдых принес две показательные истории. Первую подарили нам какие-то дальние родственники, c которыми мои расстались еще в Житомире. Единственный раз в жизни они зарулили к нам в Николаев. Это была трогательная встреча. Среди прочих воспоминаний они рассказали, что у них были знакомые, которые всю жизнь рассказывали, что им довелось отдыхать в Сочи, и они там видели женщину совершенно невероятной красоты. Эта история всплывала как одно из самых сильных впечатлений их жизни. А потом оказалось, что речь шла о маме, о чем торжествующие родственники и заявили своим потрясенным приятелям.

Второй раз этот отдых аукнулся за год до папиной гибели. На приеме по поводу Дня Победы один из папиных сослуживцев первое, что спросил : «Зозуля, ты привел свою жену?»

Услышав, что да, стал ходить за нами хвостом и приставать, чтоб папа представил его жене. Когда наконец папа сделал это, он имел растерянный, потрясенный вид и был очень смущен. Мама разговорила старичка, и он рассказал, что отдыхал в Сочи вместе с ними и видел её там. Мама говорит:

Ну и?»

Он отвечает:

«Я сидел на диване напротив вашего номера».

«Ну?»

« А Вы вышли, подошли к зеркалу. Поправили волосы. Вот так (точно повторил мамин обычный жест)»

«Ну?»

«Все. Вы ушли. Конечно, Вы меня не заметили! (Последнее – с покорностью и горечью и в голосе)»



Конец истории.

А вот, чтобы уменьшить пафосность, случай из нашей с сестрой жизни. Сестра у меня очень симпатичная, синеглазая брюнетка, но застенчивая, прямоволосая, очкастенькая. Сидела она как-то в Москве в гостях у родственников, а в это время пришли еще какие-то люди. Им говорят, что вот, это Светочка, Зиночкина дочка. Те смотрят с растерянностью и отвечают: «Правда?! А ведь Зиночка такая красавица!»

Ну, что это я про сестру, когда у меня было еще хуже. Мама в очередной раз попала по скорой в реанимацию, я осталась с ней ночевать, утром уехала а работу и прямо со службы понеслась в больницу, потому что все думали, что это финал. Днем я звонила, и мне сказали, что ее посмотрел зав. отделением. Я зашла к нему выслушать мнение и обсудить тактику. Заведующим оказался грубый человек из военных врачей с очень неприятной пренебрежительной заносчивой манерой общаться. Я говорю, что вчера к Вам поступила очень тяжелая больная. Он не помнит. Ну как же, в астматическом статусе. Не помнит. Ну, все еще думали, что она не выкарабкаестя. Не помнит. Меня осенило, и я членораздельно говорю: «К вам вчера поступила очень красивая женщина!»

Надо было видеть – я его как иголкой уколола. Все тут же вспомнил, и диагноз, и лечение, и результат, а потом посмотрел на меня с солдафонским нахальством и сказал :А Вы на маму совсем не похожи».



Тоже конец истории.

Сказать по правде, не конец. Он оказался такой самонадеянный дурак, что пришлось самой руководить лечением, и когда он «возник», я с удовольствием ему шмякнула, что я не похожа на маму, а он совсем не похож на врача, и уже никогла не будет им. И шваркнула дверью кабинет так, что посыпалась щтукатурка.


Вот теперь все-таки конец этой истории.

Заканчивался самый светлый период жизни моих родителей. Этот мир, эти люди, их понятия все уже принадлежат истории. Ну как можно сегодня вообразить, что полк, где отец начинал службу, входил в знаменитую еще по Гражданской войне 7-ю Самарскую кавалерийскую дивизию имени английского пролетариата. Остается смотреть на их тающий след и благодарить за чистоту, наивность, романтичность и невиданное мужество.


Папа покидал полк тридцатилетним капитаном. За время службы он сформировался как командир, умеющий выполнить любую задачу, как отец, отвечающий за своих солдат, как талантливый наставник. В это время он находился в расцвете красоты и ловкости. У него была такая фигура, что заезжий из Москвы скульптор выбрал его из всег корпуса в качестве модели для своей работы. Жаль, мы не знаем, что он такое изваял и где это стоит.

У папы были быстрые острые глаза вишневого цвета, волосы такие черные, что отливали синевой, как оперение у ворона, и белое лицо. Вообще папа был очень белокожим. Кожа торса была у него выдублена солнцем и ветром, но на пляже его белые как сметана ноги составляли смешной контраст с бронзовой грудью.

Мама говорила, что если бы кто-нибудь осмелился в молодости сказать ей, что у папы будет лысина, она бы подумала, что имеет дело с сумасшедшим. Волосы были необыкновенноцй густоты и упрямства. Стричь их приходилось в то время почти под ноль, потому что при отрастании они торчали как колья и поднимали дыбом фуражку.