BОСПОМИНАНИЯ, ч.4. Возвращение в Москву

Итак, в1939 году папа был принят в академию имени Фрунзе, и началась совершенно новая жизнь. Сейчас модно ругать нашу прошлую жизь так же оголтело, как раньше хвалили. Самое примечательное, что делают это обычно одни и те же люди. Мне хотелось бы спросить у них, при каких обстоятельствах их родители, в подавляющим большинстве случаев дети крепостных крестьян, получили бы такое образование или такое место в социальной жизни, как после революции. В её ходе было совершено много безумств, принесено много чудовищных жертв. Но две очень важные цели, несомнено, были достигнуты- низы получили право на образование, а также заработали социальные лифты.

Вот на такой лифт и вскочил на ходу мой папа. Тем, кто не знает или уже забыл, хочу напомнить, что академия им. Фрунзе была и остается лучшим военным учебным заведением страны, нашим Вест Пойнтом. Можно сказать и так – это Гарвард для военных.
Мама с детьми приехала немного позже. Перед отъездом Света заболела токсической диспепсией. Так называлась тогда злостная разновидность дизентерии у детей. Ребенок довольно быстро превратился в дистрофичного заморыша, который целыми днями плакал и целыми днями поносил. Каково везти такого ребенка в плацкартном вагоне, легко себе вообразить. Трудно понять, где мама стирала пеленки. Зато я знаю, где она варила рисовый отвар, которым кормила живой скелетик. 8 раз в сутки через весь состав она ходила к машинистам и на паровозной топке варила кашу. Поезд шел тогда почти двое суток. К концу поездки мама сама уже падала от переутомления.

Поселили их в общежитии академии на Ярославском шоссе. Здание стоит до сих пор. Мы как-то проезжали мимо. Большая комната в 48 кв. метров была разделена двумя перегородками на три пенала – для трех семей. Так как папа заселялся последним, то им досталась середина. В правой части поселилась семья, с которой мы дружим по сей день. Это Бакый (Борис) Назиров и его жена, лучшая мамина подруга тетя Ксеня – Ксения Завгородняя. Она была старше мамы на год, значит ей было 20 лет, и у нее тоже были две девочки – ровесницы Жанночки и Светланы. С левой стороны жила семья с двумя мальчиками того же возраста. Перегородки не доходили до потолка, фактически все жили вместе. Была как-то курьезная история, как мама залетела в комнату и решив, что дома никого нет, села на детский горшок пописать. Но когда подняла голову, увидела, что Борис в своей части стоит на стремянке и вкручивает лампочку. Ну, это наша жизнь!

Несколько слов о Борисе. Так его называли на русский лад. Вообще он башкир, и его имя в переводе значит бессмертный. Его мама знала, что делала, когда называла сына. В 1942 году подполковник Назиров был тяжело ранен в боях на Волховском направлении и попал в плен в бессознательном состоянии. До весны 1945 года он был в Бухенвальде. Два раза он совершал побег, его ловили с помощью собак. Его тело было всё в рваных шрамах. Я очень горжусь тем, что он был один из советских офицеров, входивших в комитет освобождения лагеря. Я обязана напомнить, что Бухенвальд был единственным лагерем, который сумел организовать стойкое сопротивление, вооружиться, сам себя освободить и таким образом спастись от обязательного уничтожения.

А тогда это был очень способный, подающий блестящие надежды офицер. О его послевоенной судьбе я расскажу потом. Что касается тёти Ксени, она жива до сих пор.У них с мамой были похожие светлые глаза и совершенно одинаковые буйные кудри. именно эти две «штучки» завели в Москве моду на локоны дудочками. Тогда было принято волосы закручивать на ленточку, завязанную вокруг головы. Таким образом, сзади образовывался валик. Как-то они помыли голову, стали укладывать волосы, а потом поленились закручивать. Да и жалко стало такую красоту убирать, и они на палец намотали волосы, пока мокрые, и сделали штук 8 локонов. Через неделю вся Москва крутила волосы на папильотки, чтобы сделать такие дудочки.

Но вернемся в общежитие. В здании была коридорная система. Это значит, что все комнаты выходили в один коридор немыслимой длины. Комната нашей веселой команды была близко от входа, напротив мужского туалета. Женский туалет был на другом конце коридора, поэтому мама и решила присесть на детский горшок - боялась не добежать стометровку. В противоположном конце коридора находилась громадная общая кухня. Таскать оттуда кастрюли с едой, кипящий чайник и тарелки с кашей был испытанием силы и мужества. Один раз мама все-таки споткнулась и облилась кипятком, который оставил на бедре безобразный шрам размером с детскую ладонь.

Очень скоро стало ясно, что держать шестерых детей в одной комнате совершенно невыносимо, и детей сдали на шестидневку, организованную при академии. По субботам молодые отцы летели прямо в детский комбинат и возвращались оттуда, имея на каждом локте по ребенку. И начиналась веселая жизнь. Дети носились, три мамы торопились их накормить, обстирать, отмыть, обиходить, папы пытались нейтрализовать потомство от явного разбоя. Жанночка без умолку пела, танцевала, рассказывала стихи, которые выучила за неделю. За два года, что папа учился, они ни разу не сходили в кино. В будние дни оба были допоздна заняты, а в воскресенье, несмотря на то, что обе мамы жили в Москве, никто не торопился остаться с двумя детьми. А они не умели просить. Никогда. И ни о чем.
Но всё равно было весело. Как только дети были сданы на попечение государства, встал вопрос, чем заниматься молодым мамам, получившим неожиданную свободу. И они с тётей Ксеней решили пойти учиться, единственные на все громадное общежитие. Они даже не сразу признались мужьям, куда исчезают следом за ними по утрам . Остальные жены слушателей или работали, или просто сидели дома. Поступили они в фельдшерско- акушерское училище, и стали делать замечательные успехи. Конечно, это поприще совсем не подходило тогда моей впечатлительной, очень эмоционально подвижной маме. Как-то раз они видели в клинике больного, погибающего от столбняка. Мама не могла прийти в себя от этого зрелища, действительно чудовищного. И надо же было, что через пару дней Света упала и разбила коленку. Экая невидаль, скажете вы, и будете абсолютно правы. А мама сошла с ума от ужаса и понеслась с ребенком на руках делать прививку от столбняка. В медпункте не знали, кому помогать раньше. На ней лица на было, и она ничего не слышала, что ей пытались втолковать видавшие виды медсестры.

А папа был полностью погружен в занятия. Несмотря на продолжающиеся чистки в армии, в том числе и среди преподавателей, учиться было захватывающе интересно. У нас сохранилось два папиных учебника. В обоих вырезана вступительная статья. Пока книжку готовили к печати, автор оказывался врагом народа. Так что из учебников просто вырезали страницы, оказавшияся «вражеской пропагандой». Особенно папа увлекался военной историей. Ему довелось слушать лекции самогО знаменитого специалиста в области военной истории профессора Разина. Он даже сдавал Разину экзамен и судя по рассказу, оба при этом получили удовольствие.

Семья жила по-прежнему очень скудно, на одну папину стипендию. Денег было в обрез, поэтому очень часто еда состояла из картошки с ивасями. Пировали обычно вчетвером. Тетя Ксеня тоже рассказывала про эти застолья с упоением. Я слышала про эту рыбешку такие востоженные рассказы, что ожидала Бог знает чего. (Когда иваси решились опять пришвартоваться к нашим дальневосточным берегам, стало ясно, как отличается легенда от реальности. Мелкое создание с дряблой плотью вызвало недоумение и неприятие.)

Было у барышень еще одно захватывающее совместное воспоминание, на сей раз сомнительного толка. Как-то в жаркий летний день, пока мужья были в лагерях, они взяли всех четверых дочек и вместе с бабушкой Малкой поехали купаться в Серебряный Бор. Русалки полезли в воду, а бабушка в тенечке выпасала молодняк. Появление двух кудрявых точеных куколок вызвало немедленное брожение среди публики. Сразу нарисовались кавалеры, и молодые мамы пустились кокетничать, используя весь нерастраченный из-за раннего замужества запас вертихвоства и обольщения. И так все замечательно складывалось, что уже договорились до похода в кино, и легкомыслие вытеснило из головок все тяжелые как камни рассуждения о долге, обязательствах и прочих атрибутах брака, даже самого счастливого. Бабушка, которая давно с неудовольствием наблюдала за своими бездумными взрослыми девочками, приняла гениальное решение: в тот момент, когда кавалеры от нежданной удачи уже совсем залоснились. К живописной группе с криками «мама, мама» прибежали или приползли, у кого как получилось, четыре крошечные девочки. Что случилось с кавалерами, у мамы с Ксеней, вызывало приступ истерического хохота до последних дней.

Враз осунувшиеся, они с ужасом спросили:

«Это ваши дети??!!»

Мама говорит, что они с Ксеней стали глупо хихикать и сказали, что наверно, наши, раз зовут мамами.
Короче, из-за бабушки история оказалась с немедленным разоблачением. По дороге домой она им еще больше испортила настроение, рассказав, что она думает по поводу их поведения.

Начало войны

В 1941 году папа заканчивал академию, и на преддипломную практику их решили отправить не куда-нибудь, а в Закарпатье. Последнее время развертывается дискуссия, собирался Сталин нападать на Германию или нет. То, что весь выпуск отправили на самый-самый запад, наводит на определенные размышления.

Утром 22 июня лагерь проснулся от канонады. Сначала все решили, что это учения, но очень быстро поняли, что случилось худшее. Очевидно, что в первые часы войны начальство действовало без паники. Наоборот, очень четко и организованно . Весь курс посадили в вагоны и отправили в Москву. Ужас начался в дороге. На всем пути следования эшелона уже не было ни одного целого вокзала. Все станции вплоть до Москвы лежали в руинах. Я как-то очень поздно догадалась спросить, было ли страшно в первые месяцы войны. И папа неожиданно ответил с таким порывом, будто заново пережил. Он даже обхватил голову руками и стал раскачиваться. Я поняла, чего им стоило осознать, что за два месяца немцы оказались под Москвой на расстоянии нескольких километров. И как велико было мужество этих людей, не сдавшихся, не прогнувшихся, а ставших насмерть и победивших невиданного врага.

Выпускные экзамены отменили. Свои экзамены офицеры этого выпуска сдавали следующие четыре года. В штабе кавалерии папе с мамой дали билеты на дневной спектакль в Театр Советской Армии. Он расположен в специально построенном громадном здании пятиугольной формы, как звезда. Строил его известный архитектор Алабян.

Когда они подошли к площади, оказалось, что театр тщательно закамуфлирован, а обманная картинка здания нарисована на площади, прилегающей к комплексу. Москву уже бомбили. Это было неслыханно и не укладывалось в сознании. Зал был заполнен офицерами и их женами. По ходу действия открывались двери в зал, и какой-то человек начинал, не обращая внимания на сцену, выкликать фамилии. Названные молча поднимались и выходили из зала. В середине второго действия выкликнули Зозулю, и он пошел между рядами, из тьмы на свет, навстречу судьбе.

Так случайно получилось, что на календаре моей памяти сегодня июнь 1941 года, а пишу я эту страницу 8 мая 2008 года. У нас ночь, телевизор гонит утреннюю программу из Москвы. Все вспоминают своих родных, воевавших на фронтах Второй Мировой. Захотелось и мне написать маленький перечень тех членов своей семьи, которых я знала или про которых я слышала.

Первым погиб тот самый Давыдка , младший папин брат - самый добрый, самый мягкий в семье. Младший лейтенант Давид Зозуля в 1941 году закончил пограничное училище и получил распределение на заставу под Брестом. Собственно, он не погиб, а пропал без вести. Мы пытаемся отыскать его следы до сих пор. Каждый раз, когда я слышу, как мучили советских военнопленных в немецких лагерях, я мысленно прошу, чтобы это был не он.

Нам всем казалось несправедливым, что память о нём исчезнет, как прах на дороге. Поэтому Сусаннин младший сын получил его имя. Растет у нас Давид Ашраф, хороший человек, черными глазами, ладной фигуркой, кипучей энергией и быстрыми движениями похожий на Зозуль.
Второй папин брат, Яков Зозуля, всю войну служил подвозчиком артиллерийских снарядов. Что такое четыре года ездить на подводе со взрывчаткой, воображааете? Когда папа стал командиром полка, дядя Яша попросил, чтобы папа забрал его к себе. Папа отказал. Он объяснил просто: посылать тебя на смерть я не смогу, а прятать тебя от опасности я тоже не смогу - это невозможно. Так и воевали на одном фронте, а увиделись уже после войны.

Папин зять Федор Скрынник закончил войну генерал-майором.

С маминой стороны муж старшей сестры, Яков Сегель, воевал в инженерных войсках.

Муж средней сесты, Петр Сопильняк, воевал на Ленинградском фронте. Красавец гренадерской стати, ростом за 180 см, весил после снятия блокады 48 килограмм. Закончил войну под Кенигсбернгом артиллерийским капитаном. Вернулся инвалидом с искалеченной рукой.

Мамин Брат, Абрам Майзлиш, рядовой, под Москвой был тяжело ранен, лечился по госпиталям почти год и опять ушел на фронт. Вернулся в начале 1945 года с туберкулезом. Выжил, долго работал парикмахером и был одним из лучших мужских мастеров в Москве.
Два маминых дяди погибли – один на фронте, другой на трудовом фронте – он был уже стар для передовой.

Зись Вайнштейн, мамин двоюродный брат, в 16 лет стал младшим лейтенантом и погиб с первом бою
Роман Вайнштейн, его брат, был рядовым. Как-то его забыли в течение 2-х суток сменить на посту, и он уснул стоя, за что попал в штрафбат. Был тяжело ранен, вернулся в обычные войска. Имеет боевые награды. После войны стал профессиональным военным, закончил академию бронетанковых войск, в отставку ушел подполковником.

Другой мамин кузен, Товий (Тевье, Анатолий) Шапирштейн служил на Дальнем Востоке, воевал с Японией.

Его жена, Роза Гулько, ушла на фронт в 18 лет, воевала 4 года в зенитной артиллерии. Слава Богу, жива до сих пор. И так же боится тараканов, как в детстве. Очень смешно пищит от ужаса. Как она воевала, ума не приложу.

Из всей нашей семьи не попал на фронт только папин брат Михаил. Он был мобилизован и работал на военном заводе в Новосибирске
А больше в семье мужчин не было. Вот такие «Ташкенты» были в нашей семье, господа антисемиты.

На этой патетической ноте я закончила свои писания в день великого праздника. А через две недели, сидя в ночном автобусе по дороге из Торонто в Нью- Йорк, в темноте и покое стала вспоминать, на чем закончила, и чуть не рассмеялась вслух, таким глупым показался мне весь этот пафос. Я вдруг поняла, что попыталась боднуть воздух. Я вдруг как-то так ясно, как в момент озарения, поняла, что люди, которые ненавидят каких-то других людей не за что-то конкретное, а просто за то, что они другие ( это могут быть евреи, кавказцы, татары, буддисты, коммунисты, велосипедисты, далее по списку) самые счастливые люди на свете. Им не нужны доказательства, и они не зависят от таких смешных вещей, как аргументы, факты и прочие мелочи. А я взялась распинаться и что-то доказывать.

Давайте так: ничего я никому не доказываю. Просто пишу правду и описываю события так, как услышала и увидела. Что называется «не любо – не слушай».

Знаете, почему я пустилась болтать и балагурить? Я боюсь начать писать о войне. Чтобы просто написать, надо заново прожить. А там все так страшно, что уже падая в бездну этих воспоминаний, я все цепляюсь за траву на краю обрыва, ломаю ногти, осыпаю комья и стараюсь избежать или хотя бы замедлить свой путь ТУДА.