ЧАСТЬ 6. Начало войны. Смерть Жанночки

Как неожиданно все случилось! Как немедленно переменилась жизнь!



21 июня мама с тётей Ксеней были в своих «апартаментах» одни. Мужья были на сборах, дети вместе со всем комбинатом за городом. Как раз накануне у них закончилась летняя сессия, и подружки решили замочить белье и устроить в воскресенье большую стирку. А утром обнаружилось, что мыло кончилось. И еще до объявления войны мама полетела в лавку запастись мылом. Вот тут-то ее и арестовали! Мыло вместе с солью и спичками всегда входило в стратегический запас хозяйки, и покупка нескольких кусков мыла могла плохо кончиться. Её обвинили в распространении панических настроений и под конвоем отвели в отделение милиции. Все вокруг в одно мгновение стали странными, суровыми. Как будто все сразу разучились улыбаться. Мама просидела в околотке до вечера, а потом ее выпустили, вернув покупку. Только припугнули как следует. Быстро стало не до неё.



Мужчины уходили один за другим.Провожая кого-то из родственников, мама попала на Белорусский вокзал. На площади происходило что-то непонятное. Выгружались какие-то люди в форме, с инструментами. И вдруг мужской хор запел « Вставай, страна огромная». Это было первое исполнение великой песни. Вся громадная площадь замерла под бледным июльским небом. Только тонкие женские рыдания , как всплески, вплетались в грандиозный хорал. Вдруг всем стало ясно, какую цену придется заплатить за жизнь и свободу. И готовность к жертвам, и вера в победу – все было в этом могучем суровом хоре.

Смерть Жанночки

Мама с тетей Ксеней не планировали эвакуироваться. Они были уверены, что война продолится несколько месяцев, а в Москве им в любом случае ничего не угрожает. Уверенность, что Москву не сдадут ни при каких обстоятельствах, было непоколебимым. Известие о том, что детей прямо с летних дач отправили эшелоном на Урал застало их совершенно врасплох. Никто не нашел нужным или возможным уведомить родителей о предстоящей эвакуации. Впрочем, не исключено, что решение принималось спонтанно, на фоне провалов первых месяцев войны.



Решение ехать вслед за детьми было принято мгновенно. Неопытные, растерянные, нищие, они отправились в эвакуацию без запаса еды, одежды и денег. Муж тёти Ксени, Борис Назиров, иногда появлялся дома. Его часть формировалась где-то под Москвой, и иногда он получал увольнительную, поэтому они оставили ему записку. На их счастье, он успел ее прочитать до отправления поезда. Немедленно сменяв что-то на хлеб, он сунул им на дорогу несколько буханок. Ехали больше недели. Немедленно оказалось, что остальные жены, особенно «начальницы», подготовились к эвакуации капитально. При себе они имели громадный багаж и большое количество дорожной снеди. Первое потрясение случилось оттого, что голодным подругам никто не предложил ни кусочка. Все сосредоточенно ели каждый из своей торбы, старательно не замечая чужой беды. НО это оказалось только начало. Когда эшелон с женами приближался к пункту назначения, втали перешептываться, что среди детей кто-то тяжело заболел. Кто, что – не знали, диагноза тоже не говорили, но слух добавил тревоги.



Когда они прибыли в пункт назначения, оказалось, что детей разместили в другом поселке, километрах в 20 – 25 от них. Как-то раздобыли одну телегу, чтобы ехать к детям. Было решено тащить жребий, кому ехать к детям. Маме не досталось. Но она была уже вся во власти дурного предчувствия. Она стала умолять поменяться с ней , когда будет ее очередь. Никто не согласился. Тогда в отчаянии она сказала, что пойдет пешком следом за телегой. И пошла, взявшись за край повозки. Единственный, кто сжалился над ней, был возница. Когда она выбивалась из сил, он снижал скорость лошади до шага. Никто из едущих не поменялся с ней ни на полчаса, чтобы дать передохнуть.



На место пришли к ночи. Оказалось , что материнское сердце не обмануло. Действительно, Жанночка лежала в больнице с тяжелой дифтерией. А в больничке не было сыворотки. Вернее, она была – но за деньги, из-под полы. А денег не было – ни копейки. Мама металась по кабинетам и этажам ( их было целых два). Сыворотку не дали ни за какие мольбы. Ее даже не хотели оставить ночевать в палате – «не положено». Так как Жанночка лежала на првом этаже, мама устроилась прямо под окнами, чтобы ребенок знал, что она рядом. Шел мелкий дождь, было холодно. Через несколько часов ее пустили в палату – наконец хоть кто-то сжалился, и мама всю ночь просидела рядом с кроваткой на больничном табурете.



Наутро Жанночка повесела, и показалось, что болезнь отступила. Неожиданно ребенок попросил каких-то ягод. Мам бросилась на рынок, благо, в этом крошечном поселке все было рядом. Когда она прибежала обратно с кулечком ягод, ребенок ждал ее. Веселая лопотушка, она все время что-то говорила – как они пойдут домой, как она будет играть со Светой, вообще как все вокруг хорошо и славно. Мама взяла ребенка на руки, протянула ей ягодки. Жанночка улыбнулась, потянулась к лакомству, и в это время ее сердечко остановилось. И было моей сестричке ровно четыре с половиной года.



Хоронили ее на следующий день. Во дворе больницы ждала повозка, на ней поместили крошечный деревянный гробик на жухлом сене. Сыпался бесконечный мелкий дождь. Мама шла за гробом одна. Вообще она оказалась как-будто одна во всей вселенной, между низким темным небом и холодной раскисшей глиной земли, в пространстве дождя. Когда они отправились в этот крестный путь, было ясно, что мама заболела – то ли простыла, то ли заразилась дифтерией. До кладбища она не дошла – потеряла по дороге сознание и тихо сползла в разъезженную колею. Так и закопали нашу девочку, и мы не знаем, ни где, ни кто это сделал. Даже название места исчезло из памяти. Только пара фотографий в семейном альбоме как материальное свидетельство, что была же она, девочка с печальными угольными глазами на пол-лица.



Как мама оказалась в доме у своих спасителей, не помню. Какие-то старики взяли их всех к себе. Мама ексколько суток была без сознания. А когда ненадолго стала приходить в себя, сразу начинала кричать. Что было делать двум немолодым людям! Они стали крутить ей самокрутку из злого домашнего табака. Это был тасоящий наркотик. Мама надрывно кашляла, рвала, но засыпала. И так до следующего пробуждения. Все это длилось почти месяц, пока она смогла стать на ноги. И старики ухаживали, кормили, утешали, выхаживали ее все это время. Настоящие ангелы-спасители.



Так мама до самой смерти и курила.



За время маминой болезни у тёти Ксени умерла младшая дочка – от дизентерии. И остались они с двумя маленькими девочками в каком-то уральском колхозе и стали работать учетчицами. Они делили одну ставку на двоих и по очереди сидели с детьми.



К осени 1942 года обе получили уведомления, что их мужья пропали без вести. К тете Ксене даже добрался однополчанин Бориса и рассказал, где он похоронен.



Тогда же они как-то встретили на базаре гадалку. Света говорит, что это была на цыганка, а сербиянка. Она сама привязалась к ним и настояла, что погадает бесплатно. Эта женщина поразила их. Взглянув на руку, она каждой сказала, что приехала та сюда втроем, а уедет вдвоем. Сказала, что мужья у них офицеры, сказала, что маминого мужа зовут Саша, а Ксениного не смогла назвать, но сказала, что как-то на букву «Б». Она же твердо пообещала маме, что ее «сокол» жив и скоро она получит весточку. Что касается Ксени, то ее «сокол» убит. Мы потом часто вспоминали, что это была единственная ошибка за всё гадание. Как же страшен был Бухенвальд – его ворота были стеной ада, за которой жизнь прекращалась! Никакой волны, никакого знака!



Мама вспоминала, как в какой-то зимний вечер, уложив детей спать, они пошли гулять по тихой деревенской улице, и рыдали обе в голос, всласть, а с неба непрерывно и бесшумно шел снег и сверкал на их распущенных локонах сказочными звездами, искрясь в лунном свете. И это было очень красиво.