Полное собрание сочинений Владимира Высоцкого - 40
***
Мажорный светофор, трехцветье, трио, Палитро-палитура цвето-нот. Но где же он, мой "голубой период"? Мой "голубой период" не придет!
Представьте, черный цвет невидим глазу, Все то, что мы считаем черным, - серо. Мы черноты не видели ни разу - Лишь серость пробивает атмосферу.
И ультрафиолет, и инфракрасный - Ну, словом, все, что "чересчур", - не видно, - Они, как правосудье, беспристрастны, В них - все равны, прозрачны, стекловидны.
И только красный, желтый цвет - бесспорны, Зеленый - тоже: зелень в хлорофилле. Поэтому трехцветны светофоры - Чтоб проезжали и переходили.
Три этих цвета - в каждом организме, В любом мозгу, как яркий отпечаток. Есть, правда, отклоненье в дальтонизме, Но дальтонизм - порок и недостаток.
Трехцветны музы, но, как будто серы, А "инфра", "ультра" - как всегда, в загоне, - Гуляют на свободе полумеры, И "псевдо" ходят как воры в законе.
Все в трех цветах нашло отображенье, Лишь изредка меняется порядок. Три цвета избавляют от броженья - Незыблемы, как три ряда трехрядок.
1972
***
И сегодня, и намедни - Только бредни, только бредни, И третьего тоже дни Снова бредни - все они.
1972
***
Поздно говорить и смешно - Не хотела, но Что теперь скрывать - все равно Дело сделано...
Все надежды вдруг Выпали из рук, Как цветы запоздалые, А свою весну - Вечную, одну - Ах, прозевала я.
Весна!.. Не дури - Ни за что не пей вина на пари, Никогда не вешай ключ на двери, Ставни затвори, Цветы - не бери, Не бери да и сама не дари, Если даже без ума - не смотри, - Затаись, замри!
Холода всю зиму подряд - Невозможные, - Зимняя любовь, говорят, Понадежнее. Но надежды вдруг Выпали из рук, Как цветы запоздалые, И свою весну - Первую, одну - Знать, прозевала я.
Ах, черт побери, Если хочешь - пей вино на пари, Если хочешь - вешай ключ на двери И в глаза смотри, - Не то в январи Подкрадутся вновь сугробы к двери, Вновь увидишь из окна пустыри, - Двери отвори!
И пой до зари, И цветы - когда от сердца - бери, Если хочешь подарить - подари, Подожгут - гори!
1972 *** Снег удлинил в два раза все столбы, А ветер сбросил мощь свою о счетов И не сметает снежные грибы, Высокие, как шапки звездочетов, -
Ни с указателей верст, Ни с труб, ни с низеньких кочек, Как будто насмерть замерз И шевельнуться не хочет.
1972
В ЛАБИРИНТЕ
Миф этот в детстве каждый прочел - Черт побери! - Парень один к счастью пришел Сквозь лабиринт. Кто-то хотел парня убить - Видно, со зла, Но царская дочь путеводную нить Парню дала.
С древним сюжетом Знаком не один ты: В городе этом - Сплошь лабиринты, Трудно дышать, Не отыскать Воздух и свет. И у меня дело неладно - Я потерял нить Ариадны... Словно в час пик Всюду тупик, - Выхода нет!
Древний герой ниточку ту Крепко держал, И слепоту, и немоту - Все испытал, И духоту, и черноту Жадно глотал. И долго руками одну пустоту Парень хватал.
Сколько их бьется, Людей одиноких, Словно в колодцах Улиц глубоких! Я тороплюсь, В горло вцеплюсь - Вырву ответ! Слышится смех: "Зря вы спешите: Поздно! У всех - порваны нити!" Хаос, возня - И у меня Выхода нет!
Злобный король в этой стране Повелевал, Бык Минотавр ждал в тишине И убивал. Лишь одному это дано - Смерть миновать: Только одно, только одно - Нить не порвать!
Кончилось лето, Зима на подходе, Люди одеты Не по погоде - Видно подолгу Ищут без толку Слабый просвет. Холодно - пусть! Все заберите. Я задохнусь: здесь, в лабиринте Наверняка Из тупика Выхода нет!
Древним затея не удалась! Ну и дела! Нитка любви не порвалась, Не подвела. Свет впереди! Именно там На холодок Вышел герой, а Минотавр С голода сдох!
Здесь, в лабиринте, Мечутся люди - Рядом, смотрите, Жертвы и судьи: Здесь, в темноте, Эти и те Чувствуют ночь. Крики и вопли - все без вниманья, Я не желаю в эту компанью. Кто меня ждет - Знаю, придет, Выведет прочь!
Только пришла бы, Только нашла бы! И поняла бы - Нитка ослабла! Да! Так и есть: Ты уже здесь - Будет и свет. Руки сцепились до миллиметра, Все! Мы уходим к свету и ветру, Прямо сквозь тьму, Где одному Выхода нет!
1972
***
Сорняков, когда созреют, - Всякий опасается. Дураков никто не сеет - Сами нарождаются.
1972
*** Я загадочен, как марсианин, Я пугливый: чуть что - и дрожу. Но фигу, что держу в кармане, Не покажу!
1972
***
Не гуди без меры, без причины, - Милиционеры из машины Врут аж до хрипоты. Подлецам сигнальте не сигнальте - Пол-лица впечаталось в асфальте, Тут не до красоты.
По пути - обильные проулки... Все автомобильные прогулки Вплоть надо запретить. Ну а на моем на мотоцикле Тесно вчетвером, но мы привыкли, Хоть трудно тормозить.
Крошка-мотороллер так прекрасен! Пешеход доволен, но опасен - МАЗ или "пылесос". Я на пешеходов не в обиде, Но враги народа в пьяном виде - Раз! - и под колесо.
Мотороллер - что ж, он на излете Очень был похож на вертолетик, - Ух, и фасон с кого! Побежать и запатентовать бы, Но бежать нельзя - лежать до свадьбы У Склифосовского.
1972
***
Наши помехи - эпохе под стать, Все наши страхи - причинны. Очень собаки нам стали мешать, Эти бездомные псины.
Бред, говоришь? Но - судить потерпи, Не обойдешься без бредней. Что говорить - на надежной цепи Пес несравненно безвредней.
Право, с ума посходили не все - Это не бредни, не басни: Если хороший ошейник на псе - Это и псу безопасней.
Едешь хозяином ты вдоль земли - Скажем, в Великие Луки, - А под колеса снуют кобели И попадаются суки.
Их на дороге, размазавши в слизь, Что вы за чушь создадите? Вы поощряете сюрреализм, Милый товарищ водитель!
Дрожь проберет от такого пятна! Дворников следом когорты Будут весь день соскребать с полотна Мрачные те натюрморты.
Пса без намордника чуть раздразни, - Он только челюстью лязгни! - Вот и кончай свои грешные дни В приступе водобоязни!
Не напасутся и тоненьких свеч - За упокой - наши дьяки... Все же намордник прекрасная вещь, Ежели он на собаке.
Мы и собаки - легли на весы, Всем нам спокойствия нету, Если бездомные шалые псы Бродят свободно по свету.
И кругозор крайне узок у вас, Если вас цирк не пленяет: Пляшут собачки под музыку вальс - Прямо слеза прошибает!
Гордо ступают, вселяя испуг, Страшные пасти раззявив, - Будто у них даже больше заслуг, Нежели чем у хозяев.
Этих собак не заманишь во двор - Им отдохнуть бы, поспать бы... Стыд просто им и семейный позор Эти собачие свадьбы!
Или на выставке псы, например, Даже хватают медали. Пусть не за доблесть, а за экстерьер, Но награждают - беда ли?
Эти хозяева славно живут, Не получая получку, - Слышал, огромные деньги гребут За... извините - за случку.
Значит, к чему это я говорю, Что мне, седому, неймется? Очень я, граждане, благодарю Всех, кто решили бороться.
Вон, притаившись в ночные часы, Из подворотен укромных Лают в свое удовольствие псы - Не приручить их, никчемных.
Надо с бездомностью этой кончать, С неприрученностью - тоже. Слава же собаководам, качать!.. Боже! Прости меня, Боже!
Некуда деться бездомному псу? Места не хватит собакам? Это - при том, что мы строим вовсю, С невероятным размахом?!
1972
НАБАТ
Вот в набат забили: Или праздник, или Надвигается, как встарь, чума. Заглушая лиру, Звон идет по миру, - Может быть, сошел звонарь с ума?
Следом за тем погребальным набатом Страх овладеет сестрою и братом. Съежимся мы под ногами чумы, Путь уступая гробам и солдатам.
Бей же, звонарь, разбуди полусонных, Предупреди беззаботных влюбленных, Что хорошо будет в мире сожженном Лишь мертвецам и еще нерожденным!
Нет, звонарь не болен! - Видно с колоколен, Как печатает шаги судьба, И чернеют угли - Там, где были джунгли, Там, где топчут сапоги хлеба.
Выход один беднякам и богатым - Смерть. Это самый бесстрастный анатом. Все мы равны перед ликом войны, Может, привычней чуть-чуть - азиатам.
Бей же, звонарь, разбуди полусонных, Предупреди беззаботных влюбленных, Что хорошо будет в мире сожженном Лишь мертвецам и еще нерожденным!
Не во сне все это, Это близко где-то - Запах тленья, черный дым и гарь. А когда остыла Голая пустыня, Стал от ужаса седым звонарь.
Всех нас зовут зазывалы из пекла Выпить на празднике пыли и пепла, Потанцевать с одноглазым циклопом, Понаблюдать за Всемирным Потопом.
Бей же, звонарь, разбуди полусонных, Предупреди беззаботных влюбленных, Что хорошо будет в мире сожженном Лишь мертвецам и еще нерожденным!
1972
***
Все с себя снимаю - слишком душно, За погодой следую послушно, Но... все долой - нельзя ж! Значит, за погодой не угнаться - Дальше невозможно раздеваться! Да! Это же не пляж!
Что-то с нашей модой стало ныне: Потеснили "макси" - снова "мини", Вновь, вновь переворот! Право, мне за модой не угнаться - Дальше невозможно раздеваться, Но - и наоборот!
Скучно каждый вечер слушать речи. У меня - за вечер по две встречи! Тот и другой не прост: Значит, мне приходится стараться... Но нельзя ж все время раздеваться - Вот, вот ведь в чем вопрос!
1972 *** Свет потушите, вырубите звук, Дайте темноты и тишины глоток, Или отыщите понадежней сук, Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок,
Билеты лишние стреляйте на ходу: Я на публичное повышенье иду, Иду не зрителем и не помешанным - Иду действительно, чтоб быть повешенным, Без палача (палач освистан) - Иду кончать самоубийством.
1972
***
При свечах тишина - Наших душ глубина, В ней два сердца плывут, как одно... Пора занавесить окно.
Пусть в нашем прошлом будут рыться люди странные, И пусть сочтут они, что стоит все его приданное, - Давно назначена цена И за обоих внесена - Одна любовь, любовь одна.
Холодна, холодна Голых стен белизна, Но два сердца стучат, как одно, И греют, и - настежь окно!
Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю, Любую ж музыку в кафе теперь считает лучшею... И улыбается она Случайным людям у окна, И привыкает засыпать одна.
1972
*** Неужели мы заперты в замкнутый круг? Неужели спасет только чудо? У меня в этот день все валилось из рук И не к счастию билась посуда.
Ну пожалуйста, не уезжай Насовсем, - постарайся вернуться! Осторожно: не резко бокалы сближай, - Разобьются!
Рассвело! Стало ясно: уйдешь по росе, - Вижу я, что не можешь иначе, Что всегда лишь в конце длинных рельс и шоссе Гнезда вьют эти птицы удачи.
Ну пожалуйста, не уезжай Насовсем, - постарайся вернуться! Осторожно: не резко бокалы сближай, - Разобьются!
Не сожгу кораблей, не гореть и мостам, - Мне бы только набраться терпенья! Но... хотелось бы мне, чтобы здесь, а не там Обитало твое вдохновенье.
Ты, пожалуйста, не уезжай Насовсем, - постарайся вернуться! Осторожно: не резко бокалы сближай, - Разобьются!
1972 ***
По воде, на колесах, в седле, меж гробов и в вагонах, Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и без, Кто за длинным рублем, ко за делом большим, кто за крупной добычей - в погони Отправляемся мы, судьбам наперекор и советам вразрез.
И вот нас бьют в лицо пощечинами ветры, И жены от обид не поднимают век, Но впереди - рубли длинною в километры, И крупные дела, величиною в век.
Как чужую гримасу надел я чужую одежду, Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез: До и после, в течении, вместо, во время и между Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.
Мне щеки обожгли пощечины и ветры, Я взламываю лед и прохожу Певек. Ах, где же вы, рубли длинною в километры? Все вместо мне - дела длинною в век!
1972
ЕНГИБАРОВУ – ОТ ЗРИТЕЛЕЙ
Шут был вор: он воровал минуты, Грустные минуты тут и там, Грим, парик, другие атрибуты Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами Незаметно, тихо, налегке Появлялся клоун между нами Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован - Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: "Да разве это клоун?! Если клоун - должен быть смешной!"
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали: "Вышел на арену, так смеши!" - Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненьи - век двадцатый, Цирк у нас, конечно, мировой, Клоун, правда, слишком мрачноватый, Не веселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув, Вдруг при свете, нагло, в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело, Хлопали, ладони раздробя. Он смешного ничего не делал - Горе наше брал он на себя.
Только балагуря, тараторя, Все грустнее становился мим, Потому что груз чужого горя По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы... Шут сгибался в световом кольце, Делались все горше пантомимы, И морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды Он горстями выгребал из нас, Будто многим обезболил роды... А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали, Весело по нашим временам: "Ах, как нас прекрасно обокрали - Взяли то, что так мешало нам!"
Время! И, разбив себе колени, Уходил он, думая свое. Рыжий воцарился на арене, Да и за пределами ее.
Злое наше вынес добрый гений За кулисы - вот нам и смешно. Вдруг - весь рой украденных мгновений В нем сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь - и тишина... Слишком много он взвалил на плечи Нашего - и сломана спина.
Зрители и люди между ними Думали: "Вот пьяница упал". Шут в своей последней пантомиме Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем - Возле нас, как бы прилег, устав. Первый клоун захлебнулся горем, Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперед неукротимо, Но успев склониться перед ним. Этот трюк - уже не пантомима: Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы, По ночам не угонял коней. Умер шут. Он воровал минуты - Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради Не давались: "Проживем и так!" Шут тогда подкрадывался сзади Тихо и бесшумно - на руках...
Сгинул, канул он, как ветер сдунул! Или это шутка чудака? Только я колпак ему - придумал, Этот клоун был без колпака.
1972
***
Я первый смерил жизнь обратным счетом. Я буду беспристрастен и правдив: Сначала кожа выстрелила потом И задымилась, поры разрядив.
Я затаился и затих, и замер, Мне показалось, я вернулся вдруг В бездушье безвоздушных барокамер И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен И погружен в молчанье, а пока Горн и меха земных газетных кузен Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам, В ней каждый образ был неповторим: Вот мой дублер, который мог быть первым, Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта: Запас заглавных букв - на одного. Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта, Но дальше я поднялся без него.
Вот - тот, который прочертил орбиту, При мне его в лицо не знал никто. Все мыслимое было им открыто И брошено горстями в решето.
И, словно из-за дымовой завесы, Друзей явились лица и семьи: Они все скоро на страницах прессы Расскажут биографии свои.
Их - всех, с кем вел я доброе соседство, - Свидетелями выведут на суд. Обычное мое босое детство Оденут и в скрижали занесут.
Чудное слово "Пуск!" - подобье вопля - Возникло и нависло надо мной. Недобро, глухо заворчали сопла И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло, И я не смел или забыл дышать. Планета напоследок притянула, Прижала, не желая отпускать.
Она вцепилась удесятеренно, Глаза, казалось, вышли из орбит, И правый глаз впервые удивленно Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул - не помню, - крик ли, кляп ли, Я рос из кресла, как с корнями пень. Вот сожрала все топливо до капли И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили, Не знаю - хороня или храня. А здесь надсадно двигатели взвыли И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились, Вновь чередом своим пошла весна. Глаза мои на место возвратились, Исчезли перегрузки, - тишина.
Эксперимент вошел в другую фазу. Пульс начал реже в датчики стучать. Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу - И получил команду отдыхать.
И неуютно сделалось в эфире, Но Левитан ворвался в тесный зал - Он отчеканил громко: "Первый в мире!" Он про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть, Изрек про самочувствие свое... Пришла такая приторная легкость, Что даже затошнило от нее.
Шнур микрофона словно в петлю свился, Стучали в ребра легкие, звеня. Я на мгновенье сердцем подавился - Оно застряло в горле у меня.
Я отдал рапорт весело, на совесть, Разборчиво и очень делово. Я думал: вот она и невесомость, Я вешу нуль, так мало - ничего!
Но я не ведал в этот час полета, Шутя над невесомостью чудной, Что от нее кровавой будет рвота И костный кальций вымоет с мочой.
1972
Автор: Леонид Федорчук Пресс-релизы
| 04 Января 2012
| Просмотров: 2116