Отцы-фронтовики

Отцовское благородство

Говорят, те, кому довелось по-настоящему повоевать в минувшей войне, не любили о ней рассказывать. Не думаю, чтобы это правило на всех фронтовиков распространялось: кто-то не любил, другие с удовольствием вспоминали «о боях-пожарищах, о друзьях-товарищах». Иначе бы, откуда у нас взялась такая великая фронтовая литература. Единственная, кстати, в мире по своему величию.

Отец мой точно принадлежал к первой категории. Но и его можно было «завести» на воспоминания: «Скажите, тату, а вы кричали, идя в атаку: «За Родину, за Сталина!»?» - «Ребята точно кричали, а я вот не помню. Наверное, тоже кричал. От страха.» - «Сейчас многие говорят и пишут, что вас к этому политработники понуждали?» - «Политработники и командиры могли заставить окоп покинуть – даже под дулом пистолета. Не у всех это сразу получалось, чтобы рвануть, значит. А когда ты уже бежишь с винтовкой или с автоматом наперевес, лишь пуля может тебя заставить не бежать и не кричать. Ещё, помню, что люто ругались мы. И я ругался. Говорю же: сильно страшно было. И каждый раз было страшно …»

Отец мой дошёл с боями до австрийского города Клагенфурта. При этом в пехоте провоевал только четыре месяца. И за это время был трижды ранен, один раз очень тяжело, и дважды контужен. Вторая контузия лишила его речи на две недели. «После этого я понял,- признавался,- ещё одна атака и мне – каюк. Поэтому при очередном после госпитальном формировании заявил, что имею десять классов. Меня и определили в артполк. А это уже не передок. Вот и выжил».

Меж тем самое тяжёлое ранение отец получил как раз не на передовой и не в атаке, а на марше. «Снаряды бесшумно не летают. Но мы были тогда очень уставшие. Некоторые даже спали на ходу. Вот и не среагировали вовремя, не плюхнулись на землю. Многих наших тогда изрешетило осколками». У отца кусок крупповской стали, размером с паспортную фотографию – три на четыре – застрял в левом предплечье. Однажды сестра показала его профессору, медицинскому светиле. Тот, проанализировав рентгеновский снимок, заявил: «Не беспокоит – и ладно. А тронем – как осколок себя поведёт, тем более в паре сантиметров от сердца – одному Богу известно». С тем осколком мы отца и похоронили в 2001 году.

Домой отец вернулся в конце 1946 года, привезя с собой более полутоны всяких вещей. На велосипеде! Почему я об этом сейчас вспоминаю, читатель узнает в конце. Сначала он работал в заводской каменоломне, а потом устроился учителем физкультуры в нашей сельской школе-восьмилетке. В 1960 году в Советском Союзе широко отмечалось 15-летие Победы в Великой Отечественной войне. Директор нашей школы, бывший командир батальона, майор в отставке Степан Трофимович Ковальчук распорядился, чтобы на пионерской линейке выступили все учителя-фронтовики с рассказом о самом памятном событии из минувшей войны. Когда речь дошла до моего отца, он, волнуясь и заикаясь (так ему аукались контузии), поведал о том, как в атаке под Ясами вскочил во вражеский окоп и краем глаза увидел дрожащий воздух над дулом немецкого пулемета. Можно себе лишь представить, скольких наших солдат положил тот пулеметчик! Хотел отец разрядить во врага всю обойму, да какая-то неведомая сила его сдержала. Врезал прикладом по мертвецки бледной от испуга физиономии немца и побежал за своими. А я после услышанного убежал в густые сиреневые заросли возле школы и там горько разрыдался. Я бы гада-фашиста точно убил!

Получив звание полковника, я приехал в родительский дом, чего уж там скромничать, похвастаться папахой, которую последним получил ещё в той, советской армии, в которой воевал и отец. Мы сели за стол, налили по стакану – батя ещё мог принимать на грудь – и я напомнил ему о той пионерской линейке и своих возмущённых слезах.

«Есть Бог или нет – я не знаю,- сказал отец,- но какая-то высшая сила точно тогда мою руку от греха отвела. Ведь если бы я убил немца с поднятыми руками – всю жизнь бы себя потом казнил».

Вот оно - великое отцовское благородство Победителя: он не расстрелял поверженного врага, а, значит, уже просто человека. Поэтому он, миллионы других, таких как он, и победили в тех страшных боях. Их война была праведной и Победа праведной. Ради жизни на земле.


Война и служба Кирилла Беляева

Мои дочери деда по матери помнят лишь по нашим с женой рассказам. Старшую, Наталью, он ещё успел потетешкать где-то до годика полтора. А младшая, Вера, родилась уже после смерти капитана в отставке Кирилла Васильевича Беляева. И это был тот самый классический случай, когда фронтовика догнали раны, полученные в боях Великой Отечественной….

Старший лейтенант Беляев принял роту батальонных миномётов (шесть стволов) весной 1943 года. Подучил, как следует бойцов, и их отправили на Курскую дугу. Там же впервые тестя и ранило. Не сильно, правда, но с жизнью мог распрощаться элементарно. Присыпанный землёй, он медленно истекал кровью. Его обнаружил солдат трофейной роты. Сделали переливание крови, поставили на ноги. Свою роту Беляеву пришлось доукомплектовывать ровно наполовину. «Бойцы мои хорошо стреляли. Три – четыре мины и цель обязательно накроют. Но ведь и их немцы засекали. Миномёты - «карманная артиллерия» комбата. Для ближнего боя. Максимум на три километра мы стреляли. Значит, и нас прицельно расстреливали. Поэтому от Курской дуги до карпатских гор я одиннадцать раз пополнял роту. Четыре раза набирал личный состав полностью» - «А почему отечественные батальонные миномёты имели диаметр 82 миллиметра?» - «Потому что наши конструкторы ушлые мужики были. Иностранные 81-миллиметровые мины мы могли использовать, а они наши – хренушки».

Как раз в Карпатах Кирилл Васильевич получил ранение, несовместимое с дальнейшей боевой службой. Очень крупный осколок снаряда, пробил его навылет. Под правой лопаткой образовалась дырка, величиной с ладонь. Рана потом заросла какой-то нечеловеческой чёрной шерстью, хотя тесть мой был русым. И до самой смерти, бедолага, сильно стеснялся своего редкого фронтового уродства.

После войны капитан Беляев командовал военной строительной ротой. Из одиннадцати военных аэродромов нашего приграничного Бакинского округа ПВО он со своими солдатами построил шесть. В этом я доподлинно убеждался, бывая на тех аэродромах. У военных строителей существовала традиция: расписываться на правой угловой (по розе ветров) бетонной плите взлётно-посадочной полосы. Фамилия «Беляев» всегда стояла первой.

«Кирилл Васильевич, а что для вас было самым тяжёлым на той войне?» - «Людей хоронить. Ко всему остальному привыкаешь запросто. Я, например, за всю войну ни разу не грипповал. А сейчас, видишь, как болячки преследуют». (Помимо прочих недомоганий, спровоцированных тремя фронтовыми ранениями, тесть перенёс ещё и два инфаркта).

В 1956 году по хрущёвской придури тестя выкинули из кадров, не дав ему дослужить до военной пенсии ровно двух месяцев. Моей жене Татьяне было два года. Кирилл Васильевич остался нормировщиком в своей же роте, а по существу – негласным заместителем всех восьми следующих после него командиров. Авторитетом у солдат-строителей он пользовался непререкаемым. Командование это знало и ценило. Так в своём родном подразделении фронтовик заработал гражданскую пенсию. Правда, за три месяца до смерти Кириллу Васильевичу офицерскую пенсию всё же дали…

Михаил Захарчук, полковник в отставке.