14. "Хороший мальчик Сёма" Глава из "Собачьей жизни" часть вторая

14. Хороший мальчик Сёма

                      "Сколько у государства не воруй - все равно своего не вернёшь!"
                                                                                                       (М. Жванецкий)

Сёма был исключительно хорошим мальчиком. Он учился играть на пианино, не бегал и не дрался на переменках, участвовал в школьном хоре, собирал металлолом. Получал чаще всего пятёрки, и классный руководитель Розалия Моисеевна ставила его всем в пример. За это его недолюбливали некоторые несознательные ученики, звали "зубрилой" и пытались при случае "смазать по морде", которая у Сёмы была круглой с большими бесстрастными глазами. Но как только доходило до выборов председателя совета отряда, то те же драчуны сами предлагали Сёму: ну кто, скажите, другой мог без запинки, чётко и внятно произнося слова, отдавать рапорт?
Товарищем он был, конечно, никудышним: не играл в "пристенок", не бил "маялку" в пылюке школьного двора, не покуривал тайком в туалете, обжигаясь коротенькими, обошедшими десяток худющих рук, "бычками". Но списывать он давал, и за это ему многое прощалось.
Он был послушным, и делал всё так, как ему говорила мама, а также дядя Боря и тётя Еся. Способностей особых не имел; оказалось, что и слуха у него нет музыкального, так что занятия на пианино пришлось прекратить, а из школьного хора его постепенно устранил руководитель Абрам Рувимович, которому надоело слушать его фальшь. В остальном он был усидчив и настойчив, не по возрасту рассудителен, а что касается способностей, то дядя Боря имел на это свои глаза. Страсти мальчишеские его казалось не волновали: мяч не притягивал магнитом, двора он побаивался, по той же причине не тянуло его, как других мальчишек, в лес или на речку. В кино он ходил только с тётей Цилей или тётей Есей, по-взрослому взяв тётю под руку, а вид мороженого, которое уплетали в кино сверстники, оставлял его равнодушным. Маму его бесстрастность немного беспокоила, но дядя Боря - а это, поверьте, был очень умный человек! - говорил:
- Пхе, Роза, не делай волны! Ты что, не видишь, что имеешь перед собой сосредоточенного ребёнка? Сёма ещё возьмёт своё, и чтоб я так был здоров, если я не прав - чем позже он начнёт брать, тем больше у него этого будет. В нашей семье всегда любили долго спать, но об проспать обед не имели понятия!
Папа Беня не был из "их семьи", это был гнилой интеллигент-коммунист, у которого не хватало денег даже себе на очки, и потому он не смог рассмотреть, что его Роза косит на оба глаза и находится, как сказала тётя Еся, "в самом цвету", то есть, где-то между двадцатью восемью и тридцатью тремя годами. Папа, как многие коммунисты-евреи того времени, переименовал себя по-русски в Павла Георгиевича Зеленогорского, дав Сёме звучное отчество - Павлович. Но через год после тяжёлого Сёминого рождения, стоившего маме Розе массу здоровья, папу репрессировали как вредителя и врага народа. Дядя Боря был в панике и потребовал сменить место жительства, проклиная "этого идеалиста, который даже не сумел распорядиться своей должностью", и на средства дедушки, которому в Кишинёве должна была деньги каждая собака, они все вместе уехали в Ташкент. Тут началась война, и дядя Боря, потирая руки, сказал:
- Кому надо ещё рассказывать, что у меня есть нюх? Если даже Гитлер, чтоб он сдох, дойдёт до Урала, так-таки Ташкента в его планах нет, можете мне поверить!
И ему все охотно верили. Дядя Боря работал на базе, а там дураков не бывает: они не умеют аккуратно работать с дефицитом, и их за это сажают. Умный дядя Боря часто ругал папу Беню последними словами, говорил, что сразу раскусил этого несостоявшегося министра-идеалиста, сделавшего сестру Розу несчастной вдовой, а ребёнка Сёму - сиротой.
Война отгромыхала где-то там вдали от ташкентского круглого солнца, аромата громадных дынь и вони арыков, и дядя Боря стал собираться назад на Украину. Осторожно, до самого сорок седьмого года, изучал он обстановку, списываясь с многочисленной роднёй в Киеве, Жмеринке, Кишинёве, Одессе, Бердичеве и Белой Церкви. Наконец, было решено ехать в Житомир, куда, во-первых, призывали дедушкины деньги, и, во-вторых, представьте: съехались постепенно дядя Фима Зайцев, Абрам Белкин, а у них были свои отоларингологи, окулисты и невропатологи, завы магазинами и базами, учители и даже артисты. Сёма пошёл в школу, а его мама хорошо устроилась в офицерской столовой буфетчицей, и дядя Боря стал работать по своей специальности на универсальной базе. Дружный родственный клан принял эту семью - это была уважаемая семья - помог устроиться, обзавестись необходимым.
- Не дай Бог, я умру, - говорил дядя Боря Сёме, - ты тогда станешь жить под дяди Фиминым руководством. Дядя Фима образованный человек, ты вряд ли найдёшь культурнее. Помни, в чём наша сила - мы все держимся друг за друга, как клоп за обои. Ты пионер, и я тебя не зову в синагогу, но на родственников ты должен молиться. Аид, который забыл за родственников - просто дурак.
"Дурак" у дяди Бори было самое сильное ругательство.
Жили они в большом флигеле, давно не ремонтированном, кишевшем клопами и прусаками. Как улей он был разбит на соты - отдельные и проходные комнатки, где пахло керосином и яичницей. Рядом жила тётя Еся с мужем и тётя Поля с Мишей Зайцевым, двоюродным братом дяди Фимы. Двор был просторный, заросший спорышом до самых сараюшек. Трава разве что не занимала только длинную тропку к белёному извёсткой туалету, да небольшой пятачок под почерневшим от дождей столом и развесистым грецким орехом. Осенью орехи дозревали, и вот в одно из воскресений шёл их делёж. Это было похоже на шумный праздник. Гоша, сын дяди Миша, Шурка Распутнис и другие ребята постарше забирались в крону орехового дерева и там медленно чернели. Вдруг начинала шуметь то одна, то другая ветка, и пространство вокруг стола и сам стол взрывались от грохота "лусканчиков". Недозревшие орехи сбивались палками; пацаны помоложе чистили их руками, оббивали от тёмнозелёной в светлых крапинках кожуры осколками кирпича. Руки у всех становились бурыми и неделями не отмывались, не помогала даже тёти Есина пемза.
Потом все, затаив дыхание, смотрели, как дядя Боря и дядя Миша - два мудрых старых ворона в лучах заходящего солнца - делили орехи поровну, так что на каждого выпадало не меньше пятидесяти штук. Недозрелые делились отдельно, как более низкие сортом.
Настоящим наказанием двора был туалет. Надо вам сказать, что он очень скрипел и грозил развалиться, особенно, когда туда заходила мощная тётя Поля, чем-то похожая на громадный грецкий орех посреди двора. В жаркую пору из-за него было нечем дышать, а зимой становилось ещё хуже: из отверстия известного назначения поднимался Везувий оледеневших испражнений, и пик его рос с каждым днём, грозя покалечить забывчивую тётю Есю, и тогда дядя Миша одевал чистую рубаху для того, чтобы идти в домоуправление. Появлялся гой в фуфайке и, договорившись предварительно за четвертушку, вздыхая и почёсывая затылок, от чего его ушанка сползала на глаза в доказательство сложности и ответственности работы, топором, крякая, сносил Везувий под корень. Но через неделю горный пик вновь вырастал до проблемы, и весь флигель жил надеждами на скорую оттепель.
Когда Сёме исполнилось четырнадцать лет, тётя Еся подарила ему калейдоскоп. Эта штука была предметом вожделений послевоенной детворы, неразбалованной магазинной игрушкой. Сёма, познакомившись со свойствами калейдоскопа, на следующий вечер против обыкновения долго пропадал во дворе. Мама Роза не могла нарадоваться, что ребёнок, наконец, дышит воздухом. С этого времени он находился во дворе часами, собрав вокруг себя кружок малышни, которых дядя Боря называл "беспризорниками".
Но вот до тёти Поли дошла тревожная весть, и она пошла к Сёминой маме. Доски веранды стонали от её походки.
Оказывается, Сёма берёт с "беспризорников" по 10 копеек за разрешение "позырить" в волшебную трубу. Мама Роза схватилась за сердце:
- Ой, Боря, мне плохо! Ты слышишь, что вытворяет наш мальчик?
Дядя Боря долго смеялся, вытирая от слёз уголки глаз. Потом позвал Сёму и сказал ему:
- Сёма, послушай сюда очень внимательно. Я тебе не враг, я никогда не говорю лишнее. Ты взял со своих товарищей по десять копеек за посмотреть эту ерунду. Хорошо это или плохо? Спроси меня, и я тебе отвечу, что это и хорошо, и плохо. Деньги - это большая сила, это всё - от красивой жизни и женщин, до самой большой власти. Еврей без денег - это гой, у нас должны быть деньги, и тогда нам не нужно ни власти, ни красивой жизни, потому что мы - скромный народ. Надо уметь доставать деньги, это большая наука, и я тебя собираюсь постепенно ей учить. Вот почему я говорю, что это "хорошо". Ты хочешь иметь денег, и это хорошо. А что я имел под "плохо"? Скажу тебе. Я имел, что плохо брать паршивые копейки и так заметно. На тебя будут тыкать пальцем и говорить: "Вот тот еврей, который берёт со своих братьев по десять копеек за раз посмотреть в вонючую дырявую трубу!" Ты меня понял?
Потом мама Роза принесла помидоры, чтобы есть, и дядя Боря взял один из них с тарелки.
- Как ты думаешь, что это такое? - спросил он Сёму.
- Помидор.
Дядя Боря с силой швырнул помидор на пол, и из него брызнули золотистые зёрнышки. Тут же был взят второй помидор:
- Сколько у меня помидоров в руке, ну ка?
- Один, - добросовестно посчитал Сёма.
- Бери ешь!
Сёма съел. Опять:
- Сколько у меня помидоров, а, Сёма?
- Опять один.
- Теперь съем я, - дядя Боря запихал помидор в рот, и тонкая струйка мутного сока оформилась в каплю на его подбородке.
Дядя Боря наступил ботинком на лежавший на земле лопнувший овощ и тщательно размял его и растёр в громадное пятно, напоминавшее очертаниями Австралию.
- Посмотри, Сёма, на это мокрое место и не спеши с ответом. Сколько здесь помидоров?
- Один, - сказал Сёма.
- А я говорю - три.
Сёма задумался.
- Я растираю ногой помидор и говорю: "Здесь три". А мы с тобой два съели - никто не видел. Это, конечно, мелочь, но ты меня понял? Сёма кивнул и потерял к калейдоскопу всякий интерес. Но ровно через месяц он опять расстроил маму. Что бы вы думали? Он принёс домой полузадушенную курицу, которую выкрал вместе с этим беспризорником Петькой Скориковым у домохозяйки напротив, мадам Колесниковой. Мадам Колесникова видела, что курицу нёс Сёма, а Петька только бежал рядом, и это было очень неприятно.
- Откуда вы решили, что это ваша курица? - спросил дядя Боря.
- У меня они помазаны зелёнкой, видите, вот здесь, - ответила мадам Колесникова, волнуясь.
Дяде Боре пришлось вместе с мамой Розой долго извиняться перед соседкой и даже немного проводить её домой с полудохлой курицей.
Мама Пети Скорикова не сдерживала чувств:
- Ах ты Петька, Петька, дык как же можно воровать! Это ж грех какой, ведь Христос этого никогда не простит! Да так и в тюрьму недолго загреметь, Боже, сколько же я ему говорила, что это противно природе человеческой...- и еще долго-долго переживала несчастная мама...
А дядя Боря пришёл домой и спокойно сказал:
- Сёма, ты совершенно пропадёшь, если будешь воровать своими руками. Почему ты тащил эту курицу, а не Петька? Я хочу, чтоб ты запомнил мои слова, как Гимн Советского Союза: если умный еврей будет пачкать свои руки такими делами, то тогда зачем ему голова? Конечно, кто не рискует, тот не пьёт шампанского, но что сказал товарищ Дзержинский про твою курицу? А он сказал, что у еврея должна быть холодная голова, горячее сердце и очень чистые руки. Тогда у него будет всё, и ничего ему за это не будет. - А далее, почесав волосатую грудь в отвороте сорочки, он продолжал, обращаясь уже к маме Розе: - Всё улажено, Роза, не надо делать кипиш. Посмотришь, из Сёмы выйдут большие люди, чтоб я так был здоров. Мальчик, конечно, делает ошибки, но ум у него есть, посмотри, как он учится...
Учился Сёма действительно хорошо. Этому очень способствовала мама, которая благодаря офицерской столовой, могла слегка подкармливать Розалию Моисеевну, Аарона Исааковича, Якова Львовича и других полуголодных учителей, зарплаты которых едва хватало на то, чтобы, пуская слюнки, посмотреть на заваленные сырами и колбасами витрины центрального гастронома.
Шло время, Сёма рос, и вот ему дали паспорт. Внезапно, уже после того, как Сталина вынесли из мавзолея, пришла бумага из прокуратуры, и оказалось, что папа Беня был реабилитирован. Было сказано, что он честный человек, крупный хозяйственник и видный партиец, и что дело по его обвинению прекращено за отсутствием состава. Дядя Боря схватился за голову:
- Ах, сволочи, какого человека угробили! Я всегда говорил, что это был кристальный человек, гордость страны. Что ж нам теперь, как в том анекдоте, написать на его памятнике: "Спи спокойно, Беня, факты не подтвердились"?
Потом обратился к Сёме:
- Ты сын зверски замученного Берией большевика. Он думал так, что твой отец враг народа, а теперь сам оказался таким же. Но это тебе должно пригодиться на всю жизнь.
Тут же через тётю Цилю, работавшую в собесе, на маму Розу была выхлопотана небольшая пенсия. Получая первые деньги, мама говорила:
- Ах, Беня, Беня, как бы он радовался этим деньгам, если бы был жив!
И в Сёме тоже произошла вдруг перемена. Он стал говорить очень вдумчиво и связно хорошо поставленным голосом, в котором чувствовался даже тембр папы Бени, что сразу заметила мама Роза.
 А дальше происходило вот что: Сёма окончил десять классов, но до медали ему не хватило нескольких пятёрок. Чуть не провалил его на экзамене по физике Александр Мефодьевич, не лучше поступила и эта толстая свинья Ольга Феодосеевна, которая не смогла научить способного мальчика английскому языку. Директор школы Аарон Исаакович беседовал с этими учителями, даже срывался на крик, а потом сосал валидол, но они были упрямы как козлы. В знак протеста учители-евреи завалили трёх нееврейских мальчиков-медалистов, но для Сёмы это уже был холостой выстрел.
"Всё или ничего," - решил Сёма и поехал с тётей Есей сдавать экзамены в МГУ. Разворотливая тётя Еся нашла человека, который деньги взял, но он оказался аферистом: он брал со всех и не шевелил даже пальцем, потом возвращая деньги сполна тем, кто не находил себя в списках поступивших. На экзаменах от Сёмы потребовали не просто зазубренных знаний, которые у него были, а творческого их осмысления и применения, чего у него не было... Когда они возвратились из Москвы, дядя Боря саркастически заметил, что кто хочет сделать очень большой шаг, рискует порвать штаны, а кроме того, корочки диплома МГУ и Житомирского пединститута внешне выглядят совершенно одинаково.
Но... подоспела повестка, и уже надо было спасать ребёнка от службы в армии. Дяде Боре пришлось много побегать по общине. Сёму госпитализировали, исследовали и нашли у него неудержимо развивающийся панкреатит, язву желудка и несколько психических инверсий. Сёме дали белый билет, и он стал готовиться к поступлению в Киевский политехнический институт.
Хотите - верьте, хотите - нет, но и на этот раз ему поступить не удалось. Причиной явилась Катя Колесникова, дочь мадам Колесниковой напротив. Катя округлилась и похорошела, зубки её отливали перламутром, а в глазах не ощущалось дно. Однажды она засмеялась Сёме в лицо, и Сёму, бесстрастного Сёму стало вдруг трясти. Он садился теперь к пианино, на котором так и не научился играть, откидывался назад, как великий Рихтер, а потом падал на клавиатуру всеми частями рук и лица, выл и стонал, кусал губы и плакал. Мама Роза, вытерев руки передником, подходила к нему, гладила по затылку и говорила:
- Что с тобой случилось, бедный мальчик?
А Сёма вскакивал, бледнел, клал руки маме на плечи, и, глядя вдаль, восклицал:
- Люблю её, чего же боле, что я могу ещё сказать?!
Мама Роза начинала утирать передником глаза и всхлипывать.
Дяде Боре эти картины вскоре надоели:
- Мишигене, ты режешь меня без ножа. Посмотри на свою мать: на ней нельзя найти сухого места! Ты умный мальчик, а устроил такой гармидер. Хочу, чтоб ты знал, что на свете много радостей, и самая сильная из них - власть, а любовь лежит только на шестом месте, но что тебе мои слова, если уши твои закрыты, а глаза слепы? Роза, что поделаешь, мальчик налился соком, он просится на травку. Сперма заливает ему мозги.
Позвали дядю Мишу, тётю Полю, тётю Есю, пришёл и полный достоинства в печальных глазах дядя Фима, который на заводе был начальником БРИЗа, а это хорошо говорило об его уме.
Совет решил, что хорошее питание и книжный образ мыслей ускорил созревание мальчика и для общего блага и спокойствия его следует женить, но не на этой же, извините, толстозадой хохлушке Колесниковой, а на девушке из порядочной семьи. Посыпались предложения: "Вот эта - такая умница, а эта - такая красавица!" на что дядя Фима, погладив себя по прекрасной седой шевелюре, грустно сказал:
- Когда мне говорят, что еврейская девушка красавица, значит, она глупа как пробка. Когда же я слышу, что девушка умница, то сильно подозреваю, что у неё, как минимум, вставной глаз. Давайте сделаем предложение в простую семью Лернеров: их девочка и не красавица, и не умница, но она зато будет прекрасной домохозяйкой.
Дядя Фима оказался прав - Белла Лернер отличалась покорным нравом, не затмевала Сёминой красоты, умела сварить макароны - словом, Сёма вновь обретал холодную голову, а мама Роза получала облегчение в домашнем труде. Женили дружно, срочно, да так ловко, что Сёма сам поверил: он будет счастлив именно с Беллой. Голова прояснилась примерно через месяц, но пора вступительных экзаменов была упущена.
Поэтому никто не удивился, когда дядя Фима предложил:
- Что-то надо делать, Сёма, у тебя теперь семья. У нас на заводе ты мог бы неплохо зарабатывать, не сильно уставая. И потихоньку готовился бы к поступлению в институт. Хочешь, я переговорю?
Сёма кивнул головою, предварительно глянув на Беллу.

Его взяли в чистый цех, где все были в белых халатах, для начала - учеником слесаря-сборщика.

Не прошло и полгода, как весь цех единогласно проголосовал за то, чтобы Сёма стал секретарём комсомольской организации цеха. Потому что никто так не умел говорить: мягко, вдумчиво, деловито... В его глазах отражались все, а тень тёплой улыбки и правильный говор приковывали к нему симпатии. Руководство цеха поговаривало о том, что в цеху растёт новый лидер, которому широко открыты все сердца рабочих.
На всех заводских собраниях Сёма выступал от имени молодёжи цеха. Старый боец, полковник в отставке, секретарь парткома завода Прилуцкий, как-то, не удержавшись, сказал директору Николаю Петровичу Трегубову:
- Ну и демагог - супер-экстра класса! Замечаете, как он затмил всех штатных и нештатных наших говорунов? Эх, жаль, что еврей! У него могло бы быть блестящее партийное будущее.
- Ну и что, что еврей, - сказал Трегубов. - Принимай его в партию, он же из рабочих, так? У тебя он будет по ниточке ходить. Симпатичный парень. Посылай его на городскую комсомольскую конференцию. Пусть там засветится...

Сказано - сделано. Сёма был принят в партию, засветился на городской комсомольской конференции, где рассказывал о горячих сердцах молодых заводчан и их делах. Горком комсомола рекомендовал заводской комсомольской организации выдвинуть кандидатуру Сёмы на пост секретаря комсомольской организации завода. У Сёмы появился свой кабинетик, и он освободился от работы в цехе. Немного ранее он сдал вступительные экзамены на вечернее отделение Житомирского филиала Киевского политехнического института, подружился со своими однокурсниками и однокурсницами. Среди них было много работников завода, в том числе, занимавших должности техников и инженеров на заводе. С учёбой у Сёмы не всё было ладно, но он старался изо всех сил. Девочки ему симпатизировали, и с удовольствием то одна, то другая, делали за него контрольные работы и курсовые проекты. А он по-своему старался им помогать, подсказывая начальникам, кого нужно повысить в должности или по зарплате.

Дядя Фима обращался к нему теперь только на "Вы" и по имени-отчеству, чтобы поддержать авторитет молодого руководителя. Он часто заходил в кабинетик комсомольского секретаря, да и тот, поймав момент, прибегал в техкабинет к начальнику БРИЗа. У них шла своеобразная работа: умнейший дядя Фима старался всячески способствовать деловому образованию своего протеже.
  - Советская государственная система очень забавна, - говорил дядя Фима. - Существует Конституция, уголовное законодательство, куча разных кодексов, регламентирующих имущественные отношения, то есть свод законов, по которым мы живём. И их вам надо изучать, знать досконально. У нас очень строгое законодательство, но! - дядя Фима поднимал указательный палец вверх. - Это законодательство строгое только к нам, к людям рядовым или занимающим низкие должностные уровни. Всё остальное очень размыто, ибо существуют в огромном количестве различные подзаконные акты и так называемая "нормативная документация", разрешающая те или иные частные девиации в законах. И вот эти документы очень важны - они иногда позволяют то, что законами совершенно категорически запрещено. Повторюсь: это относится не ко всей массе народа, а только к отдельным группам, а то и отдельным лицам. С этими документами вам по мере возможности надо знакомиться, потому что получив некую должностную власть, вы сможете строить свою жизнь не по законам, а по собственному разумению, правда, опираясь на людей, занимающих высокопоставленные должности.
- Например, вы знаете, - продолжал урок дядя Фима, - что считанные люди в Житомире имеют частные автомобили. И попробуй кто-нибудь из них приобрести второй автомобиль! Его немедленно спросят: "А где ты взял деньги?" Раскрутят, изучат все доходы, которых по сути нет, кроме мизерной зарплаты... Конфискуют всё и посадят. А вот Леонид Ильич слывёт большим любителем автомобилей, коллекционером. И по моим сведениям, у него огромнейший гараж, где содержится более 50 автомобилей различных иностранных марок. А зарплата его, конечно повыше нашей с вами, но не так уж и велика, чтобы приобрести полста автомарок. Но я вас уверяю, что всё у него сделано так, что комар носа не подточит, иначе он бы давно слетел с генсеков. Я не могу сказать как точно, но уверяю вас, что существуют совершенно легальные документы, благодаря которым Леонид Ильич в этом плане абсолютно неуязвим. Что-то ему, вероятно, подарили главы других стран, что-то он оформил иначе. А доступа к этим документам, конечно, никто не имеет, и даже не станет пробовать иметь... Вот, что означает власть.

- Как добыть себе такую власть? Или хотя бы слабое её подобие? Вот над этим надо думать. - Дядя Фима пытался разбудить в Сёме характер. - Первое - непрестанно взбираться вверх, опираясь на верных себе людей, устраняя на своём пути всех мешающих вашему продвижению. Второе - приобрести авторитет, обеспеченный званиями, например, заслуженный изобретатель, кандидат наук, доктор наук, обладатель почётных наград. Это всё, кстати, можно купить... Да-да, Семён Павлович, всё продаётся и всё покупается в этом мире. За какие деньги? Надо сделать умно так, чтобы деньги лежали под ногами. Вы это сможете, если будете слушать меня. Вы спросите, а почему я сам так не сделал? - и дядя Фима погладил свою седую шевелюру. - Ну, я стар, и у меня только техникум за спиной... Обстоятельства... Но я очень много думал над этим. А теперь я только и могу сделать доброе тем, что передам секреты успеха вам. И буду руководить вашими действиями на первых порах, подсказывать выходы...

Намного позже состоялась более предметная беседа с дядей Фимой. Семён Павлович был уже в ранге зам. главного конструктора.
- Мне сделал предложение один учёный из Москвы, он предлагает мне остепениться, - и Семён Павлович улыбнулся.
- Ну-ну, слушаю. И что это будет стоить?
- Ой, с ума сойти. Я даже не представляю себе, как вырулить. Он денег не хочет, ему нужны наши серийные приборы. Сто комплектов. Это примерно стоимость новой "Волги".
- Ага. Игра стоит свеч. Дайте подумать, Семён Павлович... Вы знаете, когда-то очень давно я подавал рацпредложение - перевести нашу серию Ц55, Ц56, Ц57 в новую упаковку. Ведь металлический футляр с герметической резинкой, в который упаковываются эти приборы - это требование военных. Но половина этих приборов идёт в торговую сеть, где вполне подошла бы упаковка из пенопласта - дёшево и сердито. Но это предложение было отвергнуто конструкторами, они не хотели делать дополнительную документацию и морочиться с техническими условиями, проводить испытания... А сейчас резонно к этому возвратиться, я думаю, потому что в этом - тройная польза! Вы решаете свою проблему, я получаю вознаграждение за забытое рацпредложение, и ещё... вы сможете получить себе если не "Волгу", то весьма приличные деньги. Улавливаете ход моей мысли?
- Ну, не совсем... Как смена упаковки, а вернее, введение дополнительной, "гражданской" упаковки может повлиять на мою проблему?
- Вы, Семён Павлович, как должностное лицо сможете попасть к начальнику "Союзэлектроприбора"?
- Никаких проблем, конечно смогу.
- Тогда я предлагаю такую систему действий. Вы принимаете моё рацпредложение по переводу части приборов в упаковку из пенопласта, готовите техническую документацию, даёте заказ на изготовление прессформ для формовки пенопластовой упаковки - это несложно и займёт не так много времени. Затем вы подготавливаете документы на проведение сравнительных массовых испытаний приборов в разных типах упаковки путём реальной транспортировки их в грузовом транспорте в штатном контейнере на расстояние... сколько до Москвы километров? Ага, вспоминаю, свыше 1000... на расстояние 2500 километров, утверждаете программу испытаний у главного инженера объединения и обязательно! у начальника "Союзэлектроприбора". Поскольку такое испытание съедает рабочий ресурс приборов, особенно, для поставки военным, в результате испытаний проводится исследование работоспособности приборов, актирование и их утилизация. Всё утверждено в верхах, следовательно, полностью законно.
- Понятно, очень хорошо продумано, - с улыбкой сказал Семён Павлович.
- А далее, с прибытием в Москву...- продолжал дядя Фима.
- ...я передаю сотню приборов своему учёному, - подхватил Семён Павлович, - затем привожу остатки в Житомир, актирую утилизацию, но! Передаю приборы начальнику цеха по договорённости, тот организует их проверку и сдаёт на склад, будто они вновь выпущенные! Это перевыполнение плана, дополнительная зарплата, денежки делим пополам...
- Всё очень точно и правильно! - сказал дядя Фима. - Если Вы, разумеется, не забудете выпустить и утвердить документ на оплату мне рационализаторского предложения...
- И не только! Мы сумеем посчитать экономический эффект так хорошо, что вы получите громадную сумму плюс премиальные! - и довольный Семён Павлович покинул своего наставника.
  В этом же году С.П. Зеленогорский стал кандидатом технических наук. А ещё через три года ему была присвоена степень доктора технических наук. В то время он уже руководил СКТБ вместо проштрафившегося Лащука...

Миновали жестокости Сталинского режима. Хотя тоталитарный строй и сохранялся, но брежневское время застоя характерно началом разложения науки - самой деликатной отрасли страны, государственный надзор за которой был слишком ослаблен.
  В научно-исследовательских институтах появились первые "предприниматели от науки". Создавались мини-корпорации из полутора-двух десятков научных деятелей, которые объединялись в Советы по связи с промышленностью. Цель была простая: произвести обмен заранее подготовленных ими наукообразных "диссертаций" на существенные материальные ценности из промышленности. "Кандидат" из промышленности "лепился" этими научными деятелями, снабжался заранее подготовленными "диссертациями", написанной заранее ими же "защитной речью", заранее подготовленными "вопросами" и "ответами", которые зачитывались во время защиты, затем "кандидата" поздравляли официально, а его задача заканчивалась приглашением всех членов Научного Совета в заранее выбранный ресторан с заранее определённым меню для шикарного банкета по случаю удачной защиты. Порою новоиспеченный кандидат наук не мог с точностью вспомнить и правильно выговорить наименование собственной диссертации...
  В учебных институтах разложение начиналось с создания на кафедрах инициативных преподавательских групп, представляемых каким-либо лаборантом, который вступал в контакты со студентами заочниками и вечерниками. Здесь с "банкета" всё и начиналось: зачёт или оценка "удовлетворительно" стоила бутылку, оценка "хорошо" в зачётке стоила две поллитровки с закусью, оценка "отлично" - три пол-литры с хорошей закуской. А вы теперь думаете, откуда у вас такие врачи, которые неспособны поставить диагноз, откуда такие специалисты, что ни рожна не соображают...?
  Процесс разложения коснулся и прикладных институтов, согласовывавших технический документы для промышленности. Там тоже создавались группы, которые делали возможным подписание любых технических условий или стандартов в обмен на "скромный" банкет в ресторане. Скромный - потому что рядовые технические работники, занимавшиеся этими согласованиями не имели и не могли иметь шикарных ворованных средств, как будущие кандидаты и доктора наук...
А в промышленности появились сотни и сотни Зеленогорских, успешно защищавшихся за счёт своих родных предприятий и по сути обворовывавших их. И разложение промышленности - это дело их рук.

Мы тогда хорошо видели эти новые явления, но не могли даже предполагать, что именно они приведут к краху всю советскую экономическую систему, а вслед за ней - и полную политическую картину развала Советского Союза.

Те, кто этому рад - благодарите Зеленогорских...

Кстати, хочу заметить, что ныне эти процессы не прекратились. Разложение идёт дальше и глубже: всё по-прежнему продаётся и покупается. И эти процессы тем заметнее, чем ближе страна по политической структуре к демократической. Сравните, к примеру, Украину, Белоруссию, Россию и Казахстан. Чем жёстче политическая система, тем меньше разложение... Это происходит потому, что народ страны, переходящей к демократии, должен быть достаточно старым и мудрым, с возрастом не менее двух-трёх тысячелетий. А мы - по сути подростки в историческом плане развития - всего с историей в тысячу лет... Нам ещё расти и расти... Нам демократия смертельно опасна: мы долго ещё не научимся выбирать себе неворующих правителей... У нас мозги ещё совсем юные, подростковые...