10. MADE IN LEVKOV 1962-1963 глава из "Собачьей жизни" часть вторая

Когда я поднялся после приёма на работу на второй этаж конструкторского бюро, Письменного на месте не оказалось. Но ко мне подошёл симпатичный молодой человек с протезом вместо правой руки и представился как Анатолий Михайлович Мамыкин. А затем, как старожил, узнав, что я направлен сюда трудиться, он провёл меня по всему громадному залу, уставленному кульманами и познакомил с народом. Так возникли в моей жизни на длительное время конструкторы Алиса Котлярова, Леонтий Колесников, Володя Царенко, Жора Зайцев, Володя Захаров, его однофамилец Боря Захаров, с которым судьба сведёт меня очень близко, жаль, не надолго.

А у наружных окон, выходящих на улицу Карла Либкнехта, стояли наклонные столы для копировальных работ, за которыми сидели очаровательные девочки-копировшицы Галя, Тома и Люда. Галка Синьковская чуть ли не сразу вызвала у меня огромную симпатию, потому что всегда улыбалась, была певуньей и вечно рассказывала юморные истории. После выхода моей первой книги она пришла ко мне домой вместе с Лёней Колесниковым - как это было приятно и здорово! А сестра Лёни Колесникова Любка, как потом я узнал, училась в параллельном классе в 14-ой школе, и до сих пор зовёт меня Пташкой.

Как-то спонтанно и крайне быстро у нас со всеми сложились очень хорошие и доверительные отношения. Боря Захаров, который работал вместе с Жорой Зайцевым над серийными приборами, куда и меня подключил Письменный, очень активно обучал меня искусству изменения конструкторских документов. А Колесников работал в паре с Царенко, которому суждено было стать и моим другом до гробовой доски и руководителем этого отдела, который позже назвали КБ-3.
Словом, я почувствовал себя в своей тарелке, так как внёс в этот "цветник" что-то свежее и неординарное. С радостью я подключался ко всем общественным мероприятиям, время от времени возникавшим в нашем КБ - то ли день рождения у кого-то, то ли футбольные соревнования, то ли выпуск стенной газеты, то ли коллективные поздравления с праздником. И вот однажды, ранней весной, был приглашён на новоселье к Боре Захарову, где неожиданно встретил беленькую девчонку, которая работала в лаборатории техником и не раз привлекала моё внимание - мне очень нравилось, как она двигалась, когда вместе со Светой Левченко, машинисткой из той же лаборатории шла на обед - они обе казались вылепленными опытным скульптором - две красавицы, проглотившие по аршину, настолько стройны и милы они были. Я уже тогда знал, что зовут её Аэлита, чего было достаточно для того, чтобы взбудоражить страстного любителя фантастики, что фамилия её Осадчая, и что она младшая сестра нашей Алисы Котляровой, жены одного из ведущих прибористов завода Виктора Котлярова. И знал, что учится она в вечернем институте, филиале КПИ в одной группе с Зеленогорским, а живёт она вместе с Котляровыми с их мамой и дочкой Леночкой в угловом доме на Щорса и Ленина, в котором и сейчас работает большой книжный магазин.

Наверняка, вы догадались, что на этом новоселье у Бори Захарова, я конечно сразу же пригласил её на танец. И всё. С этого момента жизнь моя круто изменилась. Оказалось, что она почти на год старше меня, но это ничего не могло поменять. Мы как приклеились друг к другу, и танцевали весь вечер, я называл её Элла, как звали другие, но уже в этот же вечер перешёл на имя Люля, как её называли только в семье. Борис Васильевич, хозяин новой квартиры, посмеивался и подмигивал мне: "Что, Лёня, влип?" Я с растерянной улыбкой, смущаясь, только кивал ему в ответ... Влип, приклеился... У неё было всё мне под стать, я понял, что встретил свою женщину, самую-самую... Покинув обмытую новую квартиру Бориса Захарова, мы чуть ли не до утра проторчали между четвёртым и пятым этажами в угловом подъезде дома Котляровых и целовались до умопомрачения. С нею тоже произошло нечто существенное, мне так казалось... Начали встречаться. Мы как офонарели друг от друга; я приходил домой в четыре утра, для того, чтобы только умыться, чего-то перекусить и быстренько бежать на свой завод, где я только издали видел свою любимую, тоже невыспавшуюся, но счастливую. События летели с феерической быстротой, уже в апреле мы оказались в общей постели, и я с радостью и отчаянием узнал, что она была девочкой, после чего я, воспитанный правильными людьми и хорошей литературой, немедленно предложил ей пожениться. Она, не задумываясь, согласилась, потому я сразу решил уведомить о нашем решении близких родственников.

Первой в их числе стала Елена Михайловна, моя будущая тёща, которую и Аэлита и Алиса называли кратко "мать" и таким же образом к ней и обращались. Отец Аэлиты, как оказалось, давно с Еленой Михайловной в разводе, живёт в Киеве и женат на другой. У сестёр существует брат Сашка, как они его называли, и служит в армии в Житомирской области.
Встреча и знакомство с Еленой Михайловной меня шокировали. В момент нашей встречи она чинила свежевыстиранное бельё, и когда я сел на стул напротив неё, она принялась как раз за свои необъятные байковые подштанники. Я мысленно умолял её отложить эти подштанники на потом, потому что их вид очень не соответствовал теме нашего разговора. Но я ещё не знал свою будущую тёщу! Не той закваски была эта женщина! Таким образом, её благословение на наш брак с Люлей я вынужден был получить не от иконы, а от голубых подштанников - она от них не отрывалась во время всего нашего разговора...

Затем состоялся ещё более шокирующий разговор с моей мамой. В виду того, что она всегда была со мною ласкова, я надеялся, что она разрешит нам с Люлей жить
вместе с нею и с моими братиком и сестричкой - ведь ради этих троих родных людей мне и пришлось бросить учёбу в киевском Политехе. Я надеялся, что мои родные примут Люлю в свою семью, и мы сможем совместно поддерживать её благосостояние. Но - увы... Ответ мамы был категоричен - она против нашего брака и никогда на него не согласится, я должен бросить Люлю, жить с ними и отдавать всю зарплату маме. Таким образом, я должен был сделать нелёгкий выбор между своей семьёй и семьёй моего отца. Любовь к Люле оказалась непреодолимой, и я по сути лишился приюта. А если заглянуть в будущее, которое ныне стало глубоким прошлым, то я лишился приюта на долгих шесть лет...

Отец, который жил в том же доме, разделённом после развода, в ответ на моё сообщение о намеченной женитьбе, сказал мне, что это хорошо, потому что есть повод выпить по этому случаю. И, конечно же, выпил. Затем сказал, что приютить нас с Люлей не сможет, и резонно, чтоб это сделала мама, обладающая реальной свободной жилплощадью, а, мол, ему с его гражданской женою, здесь и так тесно.

Но я, как человек, не лишённый порядочности и благородства, сделав предложение о женитьбе даме, имея в кармане всего три рубля, 17 апреля потащил её в ЗАГС, где мы подали заявление, уплатив госпошлину в размере тех самых трёх рублей. И нас уведомили, что торжественный обряд бракосочетания состоится 16 мая 1963 года.
Потом мне говорили неоднократно, что жениться в мае - это верх безрассудства: всю жизнь будешь маяться, такова народная примета. Но мы тогда в народные приметы не верили. Сейчас скажу - и напрасно не верили. Потому что даже шесть лет маеты по сути погубили нашу любовь, сильнее которой, как нам тогда казалось, ничего не было...Было!

16 мая после ЗАГСа мы почему-то пошли на завод, хотя было ясно, что работы с нас не будет. А 18 мая в двухкомнатной квартире Котляровых мы затеяли свадьбу. На почётных местах родителей сидела тёща Елена Михайловна, которая в апреле сама сочеталась законным браком с преподавателем сельхозинститута Коротуном Семёном Терентьевичем - благообразным седеньким маленьким специалистом по мелиорации, которого теперь до смерти она будет называть Сенечкой, был мой отец, были Котляровы, присутствовал Назарчук, который ещё не стал главным инженером, было много других ребят из КБ-3 и лаборатории. Моя любимая в белом платьице, я в обычном тёмном костюме - никаких обновок по бедности, просто старались выглядеть торжественно. Были обычные крики "Горько!" и мы не тушевались, а просто целовались. Ничего наигранного, всё, как обычно, для многих - просто вечеринка.

А потом была первая брачная ночь, подробности которой я опущу, дабы не было обвинений в эротической направленности авторского повествования. Медовый месяц мы решили провести так, как никому не снилось: в селе Левков! - знай наших!

Дело в том, что моей маме в течение многих лет по выходным приносила молочные продукты и овощи тётка Дарья из Левкова с "парашютом" - так тогда называли плетённые вместительные коробки с ремнем, в которых почти все сельские разносчицы таскали в город продукты. Она была одинока - мужа не было, сын служил в армии, сама работала в колхозе, дом целыми днями пустой. Вот и пригласила она нас примять сеновал на чердаке под крышей дома. Но возникла некоторая заминка с отпуском - меня могли отпустить только с первого июня, так как в 1962 году я в июне и поступил на работу: правило такое было - не ранее одиннадцати месяцев спустя, отсчитывая с даты поступления на работу.

 И вот мы в Левкове, рядом река Тетерев, за рекою - лес. Я рыбак, удочки настроил, но ловилась здесь только верховодка, и мы жарили эту мелочь, и были счастливы. А пили от пуза дарьино молоко и закусывали дарьиными зелёными огурцами, а это и есть та самая взрывчатая смесь, которую позже назовут гексагеном. Мы в сеновале хоть и бывали обнажёнными и творили в этом виде ужасные вещи, но страшно стеснялись действия гексагена: когда меня, например, припекало, я оставлял возлюбленную жену на одном берегу, а сам переплывал реку и пытался потеряться в лесу. Но она говорила, что в вечерней тишине всё равно слышала молочно-огуречное тра-та-та-та, доносящееся из леса. И очень смеялась.

Собственно, пришла пора разъяснить смысл названия этой главы. Дочь наша Оля родилась 2 марта 1964 года; математические выкладки знакомы ныне и ребёнку: выходит, зачата она была в левковском сеновале. Мать её, конечно, неплохо потрудилась, но и я тоже дурака не валял. И вышло наше дитя настоящим чудом настоящей любви: красивая, умная, талантливая. Всё самое лучшее она взяла от мамы, всё худшее - от меня. Вот и отлично: зато есть кому оформить и проиллюстрировать эту книгу, есть мне с кем поспорить и посмеяться, есть с кем выпить и закурить. Это - не моя тень, это живое воплощение моего второго "я", нам долго не надо говорить, мы понимаем друг друга с полуслова. Сорок семь лет отделяют нас от того сеновала...

Пару недель мы провели в сеновале, и, рассчитавшись с Дарьей и поблагодарив её от души, мы решили, пока ещё оставались ошмётки от отпуска, съездить в Киев, дабы повидаться и познакомиться с отцом Люли, а потом поискать себе возможное жильё, потому что Котляровы тоже не могли дождаться, пока мы их оставим в покое. Тёща уже сделала это - она перебралась к своему Сенечке в дом на Бердичевской возле магазина грампластинок. Крутая лестница вела со двора на второй этаж, где находилась единая, но зато просторная сенечкина комната - метров 30 по площади. И ещё кухонька там была, а "удобства" - во дворе.

 Ладно, приехали мы в Киев. Первое посещение - тётя Таля (Наталья Осадчая), родная сестра отца Люли Александра Петровича, проживавшая на улице Красноармейской вдали от Крещатика - в одной коммунальной квартире с благообразной старушкой Валентиной Карловной - они были уже как родные - вся жизнь прожита сообща.

Затем двинули к отцу. Он обитал на окраине Печерска в самостоятельно построенном доме с прекрасными видами на нижележащий Киев. На приусадебном участке росли многочисленные розы - он их разводил для удовольствия. Герой Советского Союза, генерал-майор авиации, командовал некогда авиасоединением, сам летал и сбивал фашистские самолёты. Седой, небольшого роста, но - крепыш.

 Познакомились, принял меня радушно, интересовался, расспрашивал о Житомире, о заводе. Собирался сам приехать в Житомир на собственном "Запорожце", чтобы проведать сына Сашку. Оказался заправским рыбаком, на чём мы быстро сошлись, потому что рыбак рыбака видит издалека. Пригласил по возможности приезжать, запланировали мы совместный рейс по Днепру с охотой на лещей. Жены его пока дома не было, она - моложавая медсестра была на работе, на смене. Спросил, как ко мне отнеслась тёща, его бывшая жена. Я вроде анекдота рассказал ему историю моего сватовства с наличием байковых подштанников - думал, насмешу деда. Он же воспринял эту историю серьёзно и стал меня убеждать, что она сумасшедшая, что он из-за того и развёлся, что она неадекватная и посоветовал вообще держаться от неё подальше. Я воспринял это как проявление взаимных обид расставшихся людей, постарался забыть это. Но спустя ровно девять месяцев мне пришлось вспомнить эту его тираду...

Расскажу немного более позднюю историю, как мы вместе рыбачили. У Александра Петровича на штатной стоянке в Киеве на Днепре была своя моторная лодка, и мы отправились рыбачить на Каневское водохранилище, где-то в районе Украинки. Вот что значит быть рыбаком на Днепре и рыбачить с моторной лодки - везде необходимо знание тончайшей рыбацкой технологии. Я с удивлением смотрел на его действия и слушал его наставления: всё было мне в новинку. Насадка на крючок - варёный горох, который мы варили на примусе тут же на лодке по вечерам. Удочек нет, есть маленькие бамбуковые кончики длиной не более полуметра, втыкающиеся в приваренные к бортам лодки металлические трубочки. Лески тоже нет, в этих условиях неприменима. Вместо неё работает так называемая "сталька" - тонкая стальная закалённая проволока, обладающая большим сопротивлением растяжению, но элементарно лопающаяся при образовании петли-накладки, чем мне казалась утомительно неудобной. Почему используется "сталька"? В условиях сильного течения (а мы постоянно выбирали для якорения именно хорошее течение) практически нерастяжимая "сталька" и только может показать чётко наличие клёва, который наблюдается по чувствительному бамбуковому кончику. Подсечка производится по первому указанию кончика, затем "сталька" особыми приёмами выбирается вручную так, что излишки её уходят по течению, пока не покажется добыча, которая также вываживается с большими тонкостями и осторожностью, пока не подсачивается. На конце "стальки" специальными узлами крепится поводок из обычной лески с крючком или даже несколькими крючками - это дело хозяйское, каждый использует более практичную для него технологию, существует также скользящее грузило и коническая кормушка, наполненная горохом. При хорошем клёве бывает так, что за три-четыре часа такой рыбалки каждым вылавливается буквально мешок крупных лещей. Получается так, что с одной лодки могут рыбачить не более двоих - по каждому борту один.

Остаётся только добавить - а какая природа, какие необычные пейзажи, какие закаты и рассветы на Днепре - на Тетереве подобного не увидишь...

 Ладно, примите этот рассказ, как чисто рыбацкое лирическое отступление. И возвратимся назад - к любви и жизни.

А жизнь для нас действительно настала самая что ни есть собачья... Нам удалось снять комнатку на Смоковке. Далеко чертовски от центра, где находится завод, но это ещё полбеды. Беда пришла попозже, ближе к зиме, когда хозяева разглядели, что Люля беременна. А тут ещё Сашка приехал из Чудновского района, закончив срочную службу в армии. И стал жить с нами, потому что ни Котляровы, ни Елена Михайловна не захотели его принять. А Сашка оказался великолепным белобрысым парнем, очень похожим на своего отца. Мне он очень понравился, действительно мужик очень неплохой. Я советовал ему съездить к отцу, авось он его принял бы в Киеве. Но Сашка раздумывал некоторое время - молчун! Ничего нам не говорил. А потом сказал, что решил возвратиться в Чудновский район по месту службы. Его там оценили и предложили сверхсрочную службу. Но главная причина была в том, что была у него в селе зазноба Тамара. Вот так сложилось... Удивительно, но городской парень решил жить обычной сельской жизнью: Тамара нарожала ему детишек, затем умерла от рака, но он там и сейчас живёт. Бывали мы с Люлей у него, неплохо: квартира в пятиэтажном доме городского типа, электричество, вода, туалет, отопление, нормальная зарплата...

А нас тем временем выгнали хозяева со Смоковки. Я уже в это время работал у Волошина и подбирался к осуществлению своей электромузыкальной мечты. Ну, просто некуда деваться... Люлю приняла мать, уговорив своего Коротуна. А я - будете сейчас смеяться - перешёл к кабинетной жизни: у Волошина в кабинете было два стола - его и мой, на котором я макетировал первый наш электромузыкальный инструмент. Там было всё завалено платами, собранными схемами, паяльником и усилителем с динамиком. Так что спать мне приходилось на столе начальника: на половине своего пальто я лежал, а второй половиной - укрывался. Но зато рабочий день у меня был безразмерным: в 7 утра я поднимался, шёл в умывальник, продирал глаза и в 8 часов уже работал, а заканчивал работу в 23-24 часа, так что рабочий день у меня продолжался 14-15 часов (по полчаса я выкраивал на завтрак в буфете и обед в столовке). И это было очень секретно: никто не должен был знать, что я веду такой образ жизни. Вытурили бы, а уйти некуда, зима всё же...
В принципе, всё ничего: молодой, здоровый, голова полна идей, оптимизм, вера в будущее. Прорвёмся!

Конечно, это было не постоянно, потому что я разыскивал, где можно снять квартиру. Где только я не проживал в эти шесть лет! Это был дом в переулке, ведущем к речке Каменке в начале улица Короленко, это была отдалённая хата в жилом массиве напротив Русского кладбища, это была комнатка умершей старушки на улице Дмитриевской. Часто ночевал у друзей, когда припекало, на станции Юных Техников, где преподавал, подрабатывая денежку, словом жизнь, подобная бомжу, как это определили бы сейчас. И в то же время я успевал успешно работать, потому что начальству были видны результаты, и мне пытались помочь. Так, в 1965 году я был представлен завкому на получение квартиры по настоянию Арнольда Григорьевича Назарчука. Но во временном жилье, которое я снимал, меня не прописывали, а в паспорте у меня стояла печать с пропиской у моей мамы. И вот инспектор Горисполкома, проверявший легитимность предоставления жилья специалистам, явился к моей маме, осмотрел её жилище и нашёл его вполне подходящим для проживания ещё двух-трёх человек. "Почему же вы не хотите, чтобы сын жил у вас?" - спросил он, имея в виду не только меня, но и супругу с дочерью. "А я вовсе не против, наоборот, я хочу, чтобы мой сын жил у меня!" - ответила мама, имея в виду только меня, без жены и дочери. Вот такой разговор как бы вскользь, без прояснения деталей, привёл к тому, что Горисполком удалил меня из списка завода, при этом я ничего не знал до того момента, пока вместо меня квартиру не получил другой кандидат, и ничего исправить уже было нельзя. Всем была неприятна эта ситуация, все сожалели, но, как говорят, "поезд ушёл" и я был обречён бомжевать ещё четыре года.

Немного легче стало с деньгами: в конце 1964 года я получил 130 рублей и должность инженера-конструктора I категории, а в феврале 1965 - 160 рублей и должность начальника лаборатории. Зарплата - это, конечно, неплохо, но главное было в том, что я мог теперь работать не в одиночку, у меня появился штат помощников. Работа моя - это было самое главное для меня, это была программа-максимум. Остальное меня волновало меньше, но и наложило определённый отпечаток на стиль моей жизни. Любимая разбудила во мне мужчину, но стала мне большей частью недоступна. Кочевой неустроенный образ жизни сводил меня со случайными друзьями и подругами. Я пил водку и обнимал то, что шло в руки - без особого разбора, лишь бы шевелилось и было тёплое. Это был очень плохой этап в моей жизни - очень односторонний в ярком творчестве и отвратительном поведении в быту. В первом я очень многого достиг, а во втором - практически проиграл всё.

Получив квартиру в 1969 году я попытался во всех отношениях покончить с бомжевой жизнью: не пить, внимательно относиться к жене, уделять побольше внимания дочери, но умный человек поймёт, что есть вещи, которые, будучи однажды потерянными, уже никогда не возвращаются...