Судьба житомирянина Бориса Грачова...

Выходя из житомирской Центральной городской больницы №1, я боковым зрением отреагировал скорее на протянутую кo мне руку с мольбой о помощи, чем на оклик. Обернулся и не узнал человека, сидевшего на тротуаре. Подойдя ближе, ужаснулся. Это был мой давний знакомый Борис Михайлович Грачов. Грязный, босиком, обросший седой бородой, в разодранной сермяге, засаленных штанах он попрошайничал. Хотя еще несколько месяцев назад я встречал его в довольно опрятном виде и вообще знал раньше как приличного человека. На мои вопросы относительно причин такого жалкого состояния Борис Михайлович бормотал только, что выгнали, мол, из дома. Но адреса назвать не мог. Я сразу стал искать способы, чтобы каким-то образом устроить его судьбу. При обстоятельствах, в которых состоялась наша встреча, направление человека, которому за 70 лет, в дом для престарелых казалось мне самым лучшим вариантом. Занимаясь этим делом, я что называется вблизи смог увидеть, как функционирует система социальной защиты одиноких граждан в нынешних условиях. Но, откровенно говоря, останавливаться на ней буду только по мере необходимости, поскольку это может быть темой отдельного и большого разговора.

Я знал, что семьи у Бориса Михайловича в Житомире нет. Лет около трех назад умерла его старенькая мать, за которой он ухаживал. Я с ним встречался несколько раз в двухкомнатной квартире в многоэтажке, где они жили раньше. А знакомство наше началось в конце 80-х прошлого века, с демократических баррикад того времени. Но чаще мы встречались в городе, разговаривали о жизни и политике. До выхода на пенсию мой знакомый работал оператором заводской киностудии, электриком на гормолзаводе, где был профсоюзным лидером. Занимался, кроме работы, народными методами лечения, читал книги по нетрадиционным взглядам на природу человека, не пил сам и не советовал этого делать другим. О детях, семье никогда подробно не рассказывал, а я, чувствуя, что для него эта тема больная, особо не расспрашивал. Позже, пытаясь понять, когда началось разрушение личности человека, повторяю, приличного человека, я пришел к выводу, что произошло это со времени его переселения на новую квартиру. После смерти матери Борис Михайлович продал ту квартиру и купил однокомнатную в частном секторе. Заботиться было не о ком. То есть исчезла необходимость придерживаться пристойной жизни ради близкого человека. А тут в руки попали довольно большие деньги как разница между стоимостью проданной и купленной квартир...

Но эти размышления пришли потом. В тот день, оставив Бориса Михайловича, уверенный, что жить ему негде, я сразу связался со специалистами Главного управления труда и социальной защиты облгосадминистрации. Там мне ответили, что взять человека с улицы в дом для престарелых невозможно — запрещают соответствующие инструкции. Но с другой стороны, людям и, в первую очередь, старым, в силу пренебрежения собой, наглого обмана или других причин оказавшимся под открытым небом, нужно хоть какое-нибудь пристанище. То есть нужны хотя бы временные приюты для наших бездомных граждан. Я не мог взять Бориса Михайловича домой, и до сих пор у меня перед глазами тот вечер (второй после нашей встречи), когда он под дождем устраивался на ночлег на асфальте под стенами больницы, около которой я нашел его. Без какой-либо крыши над головой. На третий вечер Борис Михайлович спал уже в корпусе — до сих пор с благодарностью вспоминаю дежурного врача приемного отделения этой же 1-й городской больницы Олега Петришина, согласившегося направить старого человека в терапевтическое отделение. Он понял, думаю, скорее почувствовал, что ему очень плохо от истощения и мытарств на улице. К тому же я поручился, что буду его опекать. Оказалось также, что у Бориса Михайловича образовались раны на ступнях, опухли ноги, и он почти не мог ходить. Навещая потом его в больнице, я заметил, что врачи иногда принимают подобных одиноких бедняг с улицы или собственных домов, чем спасают их от неминуемой гибели. Перенимая на себя тем самым функции социальной защиты. И как рассказывал мне заведующий отделением неотложной терапии уже упомянутой больницы Владимир Качура (там почти два месяца пробыл мой знакомый, потому что райуправление соцзащиты не спешило оформить необходимые документы), кое-кто из них находится там длительное время.

Пока Борис Михайлович лечился, опосредствованными путями мне удалось узнать адрес, где он зарегистрирован и должен был бы жить. Дом у него был — это та однокомнатная квартира, о которой я упоминал. Но он подарил ее соседке за то, что она оплатила его немалые долги за коммунальные услуги и рассчитывалась за них в дальнейшем. Обычная, как для наших времен, история. Однако из квартиры его никто не выгонял, Борис Михайлович сам ушел из нее за несколько недель до того, как я его встретил. Забыв закрыть и забыв, как в нее вернуться. Почему? Об этом позже. В той квартире среди документов, которые я искал для оформления своего знакомого в дом для престарелых, были письма от его сына Григория. Из России. 15— 20-летней давности. Сначала я отправил по обратному адресу в село Александровка Новосибирской области телеграмму, что Борис Михайлович в больнице, не получив ответа, заказал телефонный разговор. На разговор пришла учительница сына Надежда Никитична Бойко. И сказала, что его сын теперь в Юрге, сам, как она выразилась, «без кола и двора», а внучки сейчас взрослые и живут в райцентре Болотное той же области, и вряд ли кто-то из них приедет в Житомир, потому что это стоит больших денег. Другой весточки из Сибири я не дождался до сих пор. То есть Борис Михайлович стал ненужным ни сыну, ни внучкам. Думаю, что драматическую роль в его судьбе сыграл отъезд из Александровки к матери в Житомир (он сам родом из Бердичева) много лет назад. Я не знаю, развелся ли он с женой, или она умерла, потому что он наотрез отказывался рассказать мне, почему уехал оттуда. Зато помогал матери в последние годы ее жизни, за что, безусловно, заслуживает уважения. И, как все же иногда он проговаривался, житомирские родные его поколения постепенно ушли из жизни. В определенный момент Борис Михайлович, по-видимому, потерял прямую связь с какой-либо родней.

Как я сейчас думаю, произошло это потому, что он начал пьянствовать. И очень скоро основным смыслом его жизни стало желание найти бутылку красного вина, выпить ее и впасть в пьяное забвение. И здесь трудно сказать наверняка, что было причиной и что следствием — то ли одиночество повлекло за собой пьянство, то ли пьянство привело к полному одиночеству? И на улице он оказался потому, что пропил всю пенсию (небольшую, но достаточную по крайней мере для того, чтобы прокормиться) и пошел попрошайничать. К этим своим привычкам он вернулся, когда, подлечившись и окрепши, и не дождавшись буквально дня, пока я получу документы, необходимые для передачи его под опеку государства, самовольно оставил больницу и нашел свой дом. Такой поворот окончательно укрепил меня во мнении, что проживание в специальном заведении будет наиболее приемлемым выходом для него. Хотя на то время я уже познакомился с молодой женщиной, которой он подарил свою квартиру. Ольга в ней не жила, потому что выполняла условие договора дарения о предоставлении ему возможности жить там. Но и ухаживать за ним не смогла — я ее не укорял, потому что понимал, что при сложившихся условиях сделать это было очень тяжело.

...Спустя некоторое время Ольга отвезла Бориса Михайловича в специнтернат по документам, оформленным моими заботами. По заключениям врачей, пребывать он может только в заведении психоневрологического профиля — после первого подобного вердикта я добился повторного обследования, но специалисты-психиатры его подтвердили. Однако заявление Борис Михайлович написал собственноручно. Главный специалист областного управления Владимир Кайданский оформил и выдал мне путевку в считанные дни. Кроме его деловых качеств, по-видимому, сыграло роль то, что в психоневрологические интернаты направляют не обязательно одиноких людей, но больных взрослых любого возраста, согласно диагнозу о психических отклонениях, в том числе по заявлениям родных или опекунов. В обычные дома для престарелых одиноким людям, у которых где-то может оказаться родня (даже очень далеко), попасть намного сложнее. Этим нашим согражданам часто остается, да и то не всегда, возлагать надежду только на помощь (часто небескорыстную) со стороны социальных работников, Красного Креста или на охотников за недвижимостью, предлагающих оформить на них право унаследования жилья стариков за обещание ухаживать за ними по договору пожизненного содержания. Но, как правило, мало кого, в том числе со стороны государственных органов, интересует, как эти договора выполняются.

Недавно я навестил Бориса Михайловича в интернате. Это в 50 километрах от Житомира. Заведение считается лучшим из подобных в области, оно закрытого типа, выход позволяют только отдельным, наиболее сознательным пациентам. За полтора месяца, которые мой знакомый провел на новом месте, лицо его округлилось, волосы были подстрижены, и вообще вид был более приличный, чем тогда, когда я увидел его около больницы. Не пьет — возможно потому, что не за что. К моему удивлению он стал просить меня привезти щетку для чистки обуви, а девушку из персонала уговаривал побрить его, что мне позволял делать только после серьезного спора. Возможно, я слишком оптимистичен, но это было похоже на признаки возвращения к нему желания быть хоть немного опрятным. Живет он в комнате на троих — на стенах ковры, над кроватью изображения Иисуса Христа. Но с другими пациентами — среди них есть люди, как с меньшими (как у него самого) расстройствами психики, так и с более серьезными — почти не общается. Наверное, дает себя знать предыдущая одинокая жизнь. И еще неоднократно он говорил о том, как хочет назад домой. Я же не решался сказать ему, что, скорее всего, он останется в интернате надолго, если не навсегда. И это не дает мне покоя, потому что и сейчас не уверен, что поступил с ним правильно. Но в то же время, возвращаясь мысленно к его судьбе, я прихожу к парадоксальному выводу, что только в условиях некоторой изоляции, в которых он оказался сейчас, у него есть шансы сберечь желание быть достойным человеком и, как следствие, остаться им. А еще я думаю о том, что недалеко от интерната есть кладбище, где покоятся его пациенты, которых некому было похоронить. Значит там, где он находится сейчас, Борису Михайловичу не угрожает перспектива умереть под забором и быть похороненным в безымянной могиле, на которую некому было бы принести несколько цветочков.

...Не знаю, буду ли утешать его подобными размышлениями, когда приеду в интернат в следующий раз.