Маленький человек из Николаева

И служил Иаков за Рахиль семь лет, и
показались они ему, как семь дней,
потому что он любил её.



Несколько лет назад ко мне на консультацию пришел небольшого роста очень худенький старичок. Появился он в точно назначенное время, одет был, как на картинке – брючки отглажены, трикотажная рубашечка фасона «бобочка» свежая, ботинки начищены. Но что-то сиротское сквозило в облике. Глаза всегда выдают одиночество. У него были сиротские глаза. Когда разговор по его проблеме закончился, я почувствовала, что ему очень хотелось еще немного поговорить, неважно о чем, лишь бы продлилась беседа. Я импульсивно пожалела его и стала расспрашивать, кто он и откуда.

Представляете мое удивление, когда оказалось, что почти всю жизнь он прожил в Николаеве. Я прожила в этом городе несколько лет и полюбила его на всю жизнь. Разговор немедленно обрел приятную направленность. Мой пациент оказался кладезем знаний о городе и его истории. По моей просьбе в следующий визит он принес начерченную от руки схему центральной части города со старыми и новыми наименованиями улиц, которую я храню до сих пор

Как-то мы заговорили о том, как выглядел город до революции. И он неожиданно стал рассказывать, как царь с наследником проезжал Николаевом. Карета была роскошная. Царь выглядел усталым. Наследник махал ручкой, в том числе и своему ровеснику, маленькому еврейскому мальчику, замершему на пороге своего дома. Карету сопровождали только несколько человек из конной гвардии. Обыватели смирно глазели на явление самодержца народу. Никаких колоколов, никакого звона. Шуршали колеса, цокали копыта, аборигены недружно кричали здравицу. Царь с улыбкой приветствовал подданных.

На дворе стоял не то 1915, не то 1916 год.

Вообразив эту сцену, я с ужасом ощутила, какая это страшная работа – быть царем. Череда насильственных смертей и покушений сопровождала всех самодержцев династии Романовых. А Николай ехал фактически без охраны, в открытом экипаже, и вез с собой наследника, для которого каждое повреждение кожи могло закончиться смертью из-за гемофилии. Наверно, фатализм – главное необходимое качество монарха. Потом уже можно перечислять все остальное, что необходимо и желательно для такой службы.

Но главный рассказ был еще впереди. Я не помню, как звали моего землячка, но решила в этом рассказе дать ему имя Яков. Потому что была в его жизни любовь такой же силы, как у Иакова и Рахили. И продлилась тоже до смерти Рахили.

А началась она в том же беленом домике не то на Московской, не то на Малой Морской, мимо которого однажды как мираж проехал российский самодержец.

Те, кто жил на юге в маленьких городах, знает, какая истома, печаль, невнятное обещание, волнение разлиты в воздухе длинными летними вечерами. Пахнет акацией. морем, степью, дурманом ночных цветов, и душа томится и тлеет.

Нашему Иакову было 15 лет. И в один из таких вечеров в ожидании несбыточного он сидел у открытого окна и смотрел на пустую темную улицу. Было довольно поздно, и прохожих не было вовсе. Только ветерок мел уличную пыль, цепляясь за громадные акации. И вдруг раздался звонкий стук каблучков. Очевидно, они побывали в руках у сапожника и были подбиты железными подковками, чтобы дольше не снашивались. А оказались эти подковки на самое что ни на есть бескрайнее счастье. Как и положено подковкам. Только не всякому оно дается.

В темноте улицы не сразу прорисовался тоненький силуэт девочки-подростка, лет тринадцати на вид, которая летела домой под перестук веселых резвых ножек. А у открытого окна замер мальчик, увидевший свою нежную легконогую судьбу – один раз и на всю жизнь. Они встретились глазами, и его Рахиль полетела дальше.

Познакомились они через год, встретившись на школьном вечере. Она его не узнала, а он её – сразу. Через несколько лет они поженились. Думаю, его любовь имела характер природного явления, как потоп или землетрясение. Даже не знаю, есть ли смысл размышлять, ответила ли она ему таким же чувством. У нее просто не было выбора.

Другие тоже покорялись этой стихии. Вот доказательство из первых уст. Его призвали в армию, когда у них уже был ребенок. При первой же возможности новобранец удрал из части и пропал. На вторые сутки по его преступному следу бросился грозный патруль. И нашел его дома за самым мирным занятием – упаковкой подгузников и мелкого скарба в узлы и чемоданы. Поначалу они стали «махать шашкой» и страшным голосом говорить государственные слова. Но этот пафос немедленно разбился об его безмятежное простодушие. Он вообще не понял, а чего власти так разволновались. Жить без жены он не мог, ну и поехал паковаться, чтобы перевезти её к месту службы. Это же так просто! Я слушала рассказ, замирая от ужаса и опасаясь продолжения. Ведь зернышку предстояло остановить жернова страшной мельницы, которая и не таких в пыль перемалывала. Так что продолжение могло быть очень страшным, но оказалось совершенно неожиданным. Офицер, командовавший патрулем, затих, молча посмотрел на него, на молоденькую Рахиль с грудным ребенком на руках, вздохнул, засмеялся и скомандовал солдатам помочь в сборах и погрузить вещи на телегу. То ли люди ему встречались очень добрые, то ли такова была любовь у Иакова – сильнее любой власти. Его любовь – вот это и была главная власть в жизни.

Бог хранил эту семью – они выжили в войне, хотя он прошел ее от звонка до звонка, их не коснулись репрессии и гонения. В Америку они тоже сумели уехать все вместе – большой семьей – с невестками и внуками.

А потом она умерла. И стал Иаков самым горьким сиротой на свете – одиноким стариком. Сиротство детей небезнадежно, у них есть будущее. Сиротство стариков фатально и трагично изначально.

Конечно, у него остались дети и внуки. Но для них он превратился в сухой листок, который никак не облетит с зимнего дерева.

Мне почему-то показалось, что невестки его особенно не любили. Думаю, они не могли простить, что недостижимым божеством семьи даже после смерти оставалась маленькая доброжелательная старушка, которая царила легко и мягко, без всяких специальных усилий для удержания короны на пышных седых волосиках, а их жизнь на фоне Рахили была оскорбительно, невыносимо, вызывающе заурядна. Как и их мужья, которые были брутальными, хваткими и очень практичными. Это были правильно спаровавшиеся «состоятельные кроты», и «незаземленный» папаша, небожитель, постоянно напоминающий о прозрачной голубой высоте, обязан был вызвать праведный и бессильный гнев у любой жительницы кладовой и кухни.

Вот и ходил Иаков ко мне, чтобы каждый раз подвести разговор к своей Рахили, стариковскими лапками достать ее фотографию из нагрудного кармана и с трепетом протянуть мне, чтобы я посмотрела. Когда он проделал это во второй раз, я было отказалась, потому что уже видела этот портрет, но взглянула на него и увидела такую мольбу и отчаяние во взгляде, что немедленно умолкла и сделала, что надо – взяла в руки, посмотрела, сказала нужные слова, выразила лицом и голосом. Хотя, сказать по правде, всего этого было бесконечно мало для него. Его сердце всегда жаждало у зрителя такого же потрясения, какое бывало каждый раз у него, когда он смотрел на картонное изображение..

Он перестал ходить незаметно – маленький чистенький старичок в наглаженных брюках и желтых полуботинках, купленных в Николаеве.