12. Поэзия моих ночных тревог. Глава из книги "Собачья жизнь" Вторая часть

"Приди ко мне, прозрений чистый слог - и то бы не сумел я и не смог пересказать вам, как она рождалась - ПОЭЗИЯ МОИХ НОЧНЫХ ТРЕВОГ - с кем враждовала, с кем она браталась, кого пускала к сердцу на порог и где лежал зари её исток. Хочу, чтоб тайной боль её осталась.

Одну её хочу в себе иметь, как сентябрю берёзовую медь иметь в любые годы разрешалось, и чтоб с него она не осыпалась до той поры, пока уйдёт медведь искать берлогу, где бы крепко спалось.

Поэзия жила по вечерам, и по ночам она жила со мною, катясь в окне округлою луною, катясь по тучам, словно по полям - туман и дым табачный пополам - я, брат, курил в ту пору несусветно. И бедная луна сияла бледно. А по безлунью, чёрному безлунью, так непохожему ничуть на шкуру кунью, - когда я только этого хотел, транзистор доставлял ко мне Модуньо. Я слушал, а Модуньо пел.

А по утрам я не умел писать, как, например, товарищ А. Твардовский, который как-то строчкой огоньковской сказал, что утром любит сочинять. Мне на заре - милее всех кровать, хотя орёт будильник-тать, и надо сон идти смывать, усы и бороду сбривать, грузинский чай - Спасибо, мать! - глотать, стелить диван-кровать, и выбегать, и резво мчать от понедельника до кратенькой субботы, как на свидание, где ждёт меня Работа, с которой вместе буду я заводу, а коль заводу, значит, и народу полезно и посильно помогать. Прибор могу спаять и рассчитать. О, не пою себе я этим оду и чёрт-те как себя не возношу, хотя горжусь, что к трудовому роду - к основе смысла на земле принадлежу. Меж прочим, к дательному падежу... К падежу дательному, доброму и раздавательному...

Я мог писать бы утром в воскресенье. И днём бы мог писать я в воскресенье. Но в воскресенье утром - "С добрым утром!"; зимой с Олежкой - лыжная пробежка; весною где снег - делают воскресник; а летом, в солнышко одетом, взяв помидоры и котлеты, идём туда, где ждёт река - в плавочках и лифчиках её берега. А осенью, а осенью, по просини, по просини, по просеке, по просеке, попросим, не попросим ли - полезно по наезженой дорожке промчаться на полесские картошки...

Я думал-рассуждал и порешил, что это даже в сущности неплохо, что я все песни вечером сложил, а не тогда, когда, звеня, эпоха ломала представлений рубежи, на звёзды глядя, как на этажи грядущих внеземных цивилизаций, или решалась революцией врываться в нейтронный тот дворец, где сел на трон известный скоротечностью барон, сел и ножом выстругивает имя, которое приставками своими на физиков наводит сладкий стон. Он: Анти-Минус-Сигма -Гиперон!

Я думал-рассуждал - и порешил, что славно я живу и славно жил, хотя порой неправильно делил всю жизнь свою на дело - и на замысел, на действия - и жажду перемен, на глину и на глиняные замеси, которые возьмёт рукой Роден...

Не надо разделять! Они - едины - два синих взгляда - их не отводил от этой женщины и той девчонки Нины, которую я в Самборе любил... и до сих пор люблю - за что? не ведаю, не ведаю, как не могу сказать, что называть поэзии победою, а что её бедою называть; и славно ль будет то, что я с приятелем сгорю на пулемётном ветре дней, как те, кто знамя на пробитом сердце прятали, чтоб кровь у них была ещё красней! Отдали кровь знамёнам те ребятушки. О каждом - память краснофлажьем нежь! Не испечёт им с маслицем оладышка мать... мама... матушка... не сядет рядом: ешь!

Слеза, как месяц, обронённый тучами. Слеза - вокруг ресничинок леса. Слеза - нависли вдалеке, восстав над кручами моих бровей, мои же волоса. И ту слезу пресветлую встречая, а ста дождям - ещё настанет срок! - реальная, как женщина земная - ПОЭЗИЯ МОИХ НОЧНЫХ ТРЕВОГ - не тщится сразу выложить, ответить на то, на что ответить я не смог...

И брезжит, соучаствуя в рассвете, ПОЭЗИЯ МОИХ НОЧНЫХ ТРЕВОГ."



Это стихи Анатолия Андреевича Певко, моего товарища и сотрудника. В этих строчках - он весь, как был, пока был...

...Я его впервые увидел сквозь окно конструкторского отдела, где работал под началом Жоры Зайцева - на заре своего пребывания на "Электроизмерителе". Был обеденный перерыв. А мы тогда все бредили футболом - молодые, задорные, пытались участвовать в заводском первенстве от команды ОГК. И вот он - ещё мало кому известный, только поступивший на работу финтил с мячом на спортплощадке - плотный, хорошо и гармонично сложённый, красивый парень.

- А кто это? - спросил я у Володи Царенко.

- Толя Певко из лаборатории. Его к нам переманили из Ульяновска, хотя закончил он Львовский Политех, радиотехник. Крепкий парень, но на мой взгляд - немного зануда... жена - Нина, есть малый сынок...

И то, что зануда - немедленно подтвердилось. Их поселили в доме напротив заводской проходной. А в то время - это было модно - в шесть утра заводские часы отбивали время и орала музыка - живём, ура! И тут же, проснувшийся Певко, поднимал телефонную трубку и звонил своему шефу - начальнику лаборатории Дмитрию Ковальчуку. Как правило, трубку подымала Инна, жена Ковальчука, но Певко требовал именно Дмитрия Васильевича... Так продолжалось в течение месяца, пока Ковальчук не уговорил заводскую администрацию прекратить трансляцию сигналов точного времени с музыкальным сопровождением... Певко остался жив...

Прошли годы, прежде чем я сумел понять, что никакой он не зануда... Просто это был такой человеческий тип, глубоко внутри переживающий всё и не пускающий в эту глубину никого, даже очень родных и близких своих людей. Мы все могли грубо сказать человеку такое:

- Ты супер-козёл! Нет сил тебя терпеть! У тебя мозги расположены шиворот-навыворот!

Толя же наложил на себя епитимью, и внешняя, самая его грубая реакция на того же типа выглядела бы так:

- Вам надо подумать немного и несколько переоценить свои отношения с людьми. Хочу пожелать вам в этом успеха.

Он никогда не посвящал в производственные дрязги своих родных. Всё переживал в одиночку. Он не разрешал себе обсудить проблемы каких-то отношений с близким другом, потому и друзей у него не было. Он был со всеми приветлив и дружелюбен, но сердце его было закрыто от всех. Это вовсе не поэтический тип темперамента, требующий близких эмоциональных контактов, поэтому мне до сих пор странно, как мог быть талантливым поэтом такой закрытый человек?

Любая травма для него могла быть смертельной, потому что открытого человека спасает общение и внешняя поддержка. А человек, переживающий остро и всё внутри - неизбежно сокращает срок своей жизни, перемалывая все свои горести в одиночку...

Он писал постоянно и много. Когда познакомился с житомирским композитором Валентином Кушнирчуком, его потянуло в песенное творчество. Я слышал их песни и считал их выдающимися. Эти песни исполнялись знаменитыми в те времена трио Маренич, певицами Ириной Понаровской, Маргаритой Суворовой, Тамарой Миансаровой, вокально-инструментальными ансамблями "Мрияны", "Лира", "Акварели", "Меридиан", джаз-ансамблем "Утро земли" под управлением Игоря Бриля. Незабвенная Анна Герман, познакомившись с соавторами, собиралась включить в свой репертуар несколько их песен, но судьба не сложилась, она вскоре ушла из жизни. Помнится, Толя был у неё в гостинице, и узнал, что у Анны проблема со связками. Нина помнит, как он примчался домой и сказал, что Анне Герман нужен мёд, чтобы поправить горло. Нина быстро собрала необходимое и Толя полетел к Анне. В благодарность от неё Толя принёс грампластинку, на которой Анна написала:
 "Дорогой Нине с благодарностью от Анны Герман - за песенный талант её мужа и за мёд из ваших добрых рук!"

  "Анне Герман действительно понравились наши песни, - пишет мне Валик Кушнирчук. - Как всегда,ноты и стихи мы отдавали перед отъездом исполнителя. И я помню тот день! Анатолий и я, скромно одетые, оба в кожаных кепках, стоим у гостиницы, ждем Анну Герман. Постепенно подходит начальство из управления культуры, райкома, обкома - в ондатровых шапках (осень, довольно холодно) и появляется А.Г. Мы в сторонке, ждём своей очереди, чтобы отдать наш материал. И тут Анна Герман говорит представителям нашей власти примерно следующее: "Вы знаете, какие прекрасные и талантливые люди живут у вас? Какие песни замечательные пишут?" "К О Н Е Ч Н О!" - Дружно ответили все и начали оглядываться, искать... кого-же она имеет ввиду? Как хорошо мы посмеялись потом!"

 Более 200 песен было создано Толей и Валентином, всесоюзная фирма грамзаписи "Мелодия" тогда во всю тиражировала их песни... Я считаю Толю Певко великим человеком, достойным житомирянином. За серию своих поэзий он был награждён Премией имени Мыколы Шпака. И я очень доволен, что он и с моим другом Альфредом Грибером написал песню "Всё тот же вальс".

 "Разворотил ты мне душу! - пишет мне соавтор Толи, композитор Валентин Кушнирчук. - На мой взгляд, ты абсолютно точно охарактеризовал Толю. Мы были загадкой для многих, кто нас знал. Не могу без улыбки вспоминать, что мы, работая столько лет вместе, обращались к друг-другу на "вы"! И по имени-отчеству! А мы, как говорят сейчас, просто прикалывались, а потом это стало привычкой. Мы знали, что пишем хорошие песни и были довольно наглыми. Как-то Толя от завода, а я от филармонии, поехали в Москву - каждый по своим делам и, конечно, по нашим общим. 

А ранее, за пол-года примерно, я отправил на фирму "Мелодия" записи наших песен. По приезде мы договорились о встрече на студии. Пришли. Нас просят подождать. Идет худсовет. Что-то прослушивают там, за небрежно закрытой дверью, и мы тоже участвуем нечаянно в прослушивании. Потом выходит и торжественно уходит вся московская музыкально-поэтическая мафия (Я.Френкель, А.Пахмутова, И.Кобзон и другие.) К нам вышла муз.редактор и печально сообщила, что наша работа пока еще не на уровне фирмы и мы должны ещё трудиться и трудиться... Когда мы ушли, я говорю Анатолию: "Там звучала одна из наших песен, - и рассмеялся, - А слушали мы "минусовки", у меня хорошие уши!"

Через какое-то время в той же Москве случайно в киоске я увидел гибкую пластинку М.Суворовой с нашей песней "Цвiте терен". Её минусовку я и узнал. Мы могли добиться гораздо большего в нашей работе, если бы баловались выпивкой и прочим с "нужными" людьми. Я думаю, что ты прекрасно знаешь, какую цензуру проходили стихи Анатолия. И не только его. И помню его горький смех и его коментарии о "знатоках" поэзии. А взятки мы так и не научились давать...

Без этого в то время невозможно было пробиться.

Нам прямо говорили об этом люди, от которых мы зависели. Жаль, что о многих записаных на грампластинки песнях мы так и не узнали... Нас никто не ставил в известность. Песню "Весточка" в исполнении ВИА "Лира" мне случайно принесли знакомые, которых угораздило посмотреть на авторов и повезло, что они меня знали. Только здесь в Израиле я узнал от музыкантов, которые знали нас и наши песни, что там в Житомире многие думали, что мы с Анатолием работаем на КГБ! Почему они так думали? Потому что мы много не пили! Это вызывало подозрение. Еще-бы!.. Тяжело даются воспоминания. Повторюсь: ты абсолютно точно охарактеризовал Анатолия! Читая твою "Собачью жизнь", я открыл для себя, что ты не только талантливый инженер-конструктор! Пока всё. Пиши! Удачи! Будем на связи. Привет Ольге!"

Я хотел бы уточнить, чтобы все поняли, речь о цензуре - не досужая придумка. Толя, как и я, и Веня Марчук работал на оборонном заводе: и появление в открытой прессе стихов и песен с указанием авторства влекло за собою вызов в Первый отдел предприятия и предупреждения, а то и наказания. Могли запросто уволить... А Толя был к тому же принципиально бескромпромиссен...

"Чудненько!" - говорил Толя своё любимое словечко, когда к нему приходил Валентин. А потом они уединялись на балконе, чтобы не мешать Олежке делать уроки и вдвоём сидели или стояли на балконе, говорили, пели, спорили о текстах и музыке, а потом снова пели, и порою это продолжалось долго, так что соседи имели веские основания считать их парой весёлых пьяниц - ну, согласитесь, дорогие читатели, разве это принято в Житомире трезвым людям орать песни с балкона?

В то же время Анатолий Певко оставался верным и преданным своему техническому делу специалистом. Возглавляя лабораторию комбинированных электроизмерительных приборов, он создал вместе со своими сослуживцами прекрасные приборы, и после отставки начальника СКТБ Лащука Е.Е. стал заместителем начальника СКТБ (главным конструктором завода).

Его песенное творчество вызывало зависть и раздражало кое-кого, хотя никак не отражалось на заводских делах. Глубокомысленный прохиндей Семён Павлович Зеленогорский, начальник СКТБ, однажды в присутствии своих прихлебателей типа Вадима Диккера изрёк формулу: "Да, Анатолий Андреевич - лучший инженер среди поэтов и лучший поэт среди инженеров!" и, спустя малое время, язык Диккера донёс эту формулировку до всего завода. Эх, "злые языки страшнее пистолета!.." После этого я, как главный конструктор товаров народного потребления, тоже грешивший стихами, свои вещи никому и никогда не показывал...

Должен заметить, что мы с Толей, работая по соседству, длительное время оставались весьма приязненными друг к другу товарищами, часто беседовали на отвлечённые темы, иногда выпивали по чуть-чуть, шутили, выпускали сообща вместе с Борисом Портным, Володей Царенко и Женей Лащуком стенную юмористическую газету "Стоп!" но свойства характера Толи, его закрытость, не позволили нам стать друзьями. До конца его жизни мы изредка контачили, и у меня остались самые добрые о нём воспоминания. Вечная ему память...

В постперестроечный период Толя уволился с завода, показав тем самым своё несогласие с политикой нового руководства. Мизерной пенсии не хватало даже на оплату жилья, и Толя стал искать какой-то приработок. Знакомство с одной часовой мастерской выручило его: маленькая мастерская не могла принимать в ремонт крупные по размерам часы, и Толя взялся за их ремонт. Он работал по расценкам этой мастерской, но - это же был Толя Певко! Деликатный и культурный человек - он делал посетителям скидки в размере 20 процентов из-за того, что он по сути непрофессиональный часовой мастер! Зарабатывал он очень немного...

О последнем дне жизни Толи рассказала мне Нина Певко. Они прогуливались вместе 27 июля 2007 года, шли домой. Толя возмущённо говорил о том, что ему неправильно начислили пенсию, исключив из общего стажа пять институтских лет. Нина, пытаясь его успокоить, взяла его нежно за руку... Её поразила одна вещь, что в такую жару, царящую на улице, рука Толи казалась ей совершенно холодной и влажной. Когда они пришли домой, Толя сказал, что устал, хочет отдохнуть и присел на диване. По телику в это время шёл фильм "Дни Турбиных". "Жаль этого вечно влюблённого Лариосика" - сказал Толя, Нина раздражённо обернулась к нему: "Стоит ли комментировать?" И вдруг Толя произнёс: "О, кадры полетели...", и Нина не смогла понять - что это? Ещё один комментарий к фильму? Вдруг почувствовав спиною неладное, повернулась резко и увидела, как сидевший Толя постепенно сползает набок... Это случилось около 15 часов дня...

 Спустя некоторое время после всех хлопот, вызванных этим событием, Нина стала вспоминать и гадать, с чем была связана эта, казалось бы, нелепая последняя фраза мужа... И не сразу, не вдруг, но припомнила давний эпизод из их жизни. Так случилось, что работал в Толином окружении инженером Витя Перунов, который служил перед "Электроизмерителем" на космодроме Байконур. С Витей произошла совершенно нелепая история: во время запуска очередной ракеты с космодрома произошёл взрыв, и хотя весь обслуживающий персонал находился на большом отдалении, но взрыв был настолько силён, что несколько человек серьёзно пострадали. В их числе оказался и Витя: он был изувечен и перенёс состояние клинической смерти. Он забавно рассказывал, как в какие-то минуты трагедии перед ним пробежали кадры всей его жизни. Толя Певко отнёсся к его рассказу с недоверием, и когда Нина как-то вспоминала рассказы Вити, Толя хмурился и говорил нечто вроде: "Господи, какая чепуховая мистика, вечно одни выдумают, а другие повторяют!"


Эту главу мне помогли создать добрейшая Толина вдова Нина Певко, его собрат по песенному творчеству Валик Кушнирчук, определивший, что мы с ним оба "чук"чи, а потому должны дружить и помогать друг другу, и зам. главного инженера Вениамин Антонович Марчук, близко контачивший с Толей в ранние времена его деятельности на заводе...