07. Сезон дождей. Крылья

Продолжение.

* * *

Глеб не заметил, как совсем стемнело, он посмотрел на спящую рядом, уткнувшуюся носом в подушку, Раду, тихо встал, на цыпочках прошёл на кухню и поставил на огонь кофеварку.
Вся жизнь – сплошное невезение... Что же было дальше? А дальше – в шестнадцать лет Глеб познакомился с хорошенькой Сашенькой. Наученный горьким опытом любовных неудач, Глеб экономил деньги, которые родители выдавали ему на школьные завтраки, и на них водил Сашу в кафе и кино. Однажды Глебу удалось скопить столько, что он смог купить невероятно красивое колечко для Сашеньки, чем обрадовал её чрезвычайно. 
Глебу показались все его предыдущие романы несерьёзными и смешными, потому что, наконец, как ему казалось, он по-настоящему влюбился. О том, что это чувство было совсем отличным от предыдущих, свидетельствовала потеря сна и аппетита – он ни о чём другом не мог думать, как только об объекте своей любви. Он стал растерянным и невнимательным, и одному Богу известно, как он сдал тогда школьные экзамены.
Но вскоре Саша со своей семьёй покинула родную страну. Она долго плакала на плече Глеба, обещала его помнить всю жизнь и часто писать письма.
Кофе с шипением разлился на плите, и Глеб очнулся от воспоминаний. Он выключил огонь и закурил. 
Да... Сашенька. Хорошая была девочка... Но ни одного письма от неё он так и не получил.

* * *

А Рада... Ну что Рада... Она появилась в его жизни как очередная неприятность: неожиданно и категорически бесповоротно.
Сотрудник Глеба, проявляя настойчивое участие в его судьбе, однажды пришёл к нему в гости с двумя женщинами. Уловив момент, он отвёл Глеба в спальню:
– Та, что с грудью – моя. А та, что плоская – ужасно хороший человек. Не профукай своё счастье!
Глеб заметил, что «плоской» свойственна привычка закидывать ногу на ногу, при этом совсем не заботясь о вздернувшейся до преде-ла юбке, больше похожей на широкий пояс. «Что это? – гадал Глеб. – Невинная бесцеремонность или разыгранная непосредственность? Она это делает непроизвольно или с умыслом?».
Позже, захмелев, роняя пепел сигареты на твидовый пиджак, сотрудник поучал Глеба:
– Рыжий, запомни: женщина, как бы она хороша не была, не должна в жизни серьезного мужчины иметь большого значения. Я постиг это только после женитьбы. Нет, конечно, моя Лариска вызывает у меня определенный интерес,– откровенничал он, невзирая на присутствие посторонних дам,– но нужна она мне самое большее – час в сутки. И ради этого часа я её должен терпеть остальные двадцать три...
Полногрудая брюнетка хохотала баском, а плоская Рада сидела, поджав тонкие губы, и её зелёные глаза смотрели на Глебова сотрудника с ненавистью.
В тот день они сильно напились.
Утром Глеб не мог ответить на телефонный звонок. Он слышал, как сработал автоответчик и его сотрудник сбивчиво рассказывал, как ему попало от жены, когда он пришёл под утро домой. Больше всего жену возмутило, что носки мужа находились в кармане его пиджака. Но ему, дескать, все трын-трава. Пошла, мол, она куда подальше... и тому подобное.
Глеб подумал, что, если он слышит голос сотрудника, то, значит, ещё живой. Он с трудом открыл один глаз с помощью дрожащего указательного пальца и этим самым отёкшим глазом с ужасом рассмотрел рядом с собой голое тело Рады.
Он с минуту вспоминал её имя, потом тщетно пытался вспомнить, что было после того, как они с сотрудником весело бросали в сковороду на кухонной плите яйца из коридора. Одно, кажется, попало в цель...
...Голое тело рядом зашевелилось, мелькнул тощий зад и вот уже нечто, укутанное в простыню, приняло вертикальную позицию и произнесло:
– Глеб, у тебя кофе есть?
– М-м-м-м...
– Понятно. Я пойду приготовлю. Ты будешь?
– М-м...
Глеб подумал: «Разве мы с ней перешли на «ты»?– посмотрел на свои семейные трусы, валяющиеся на полу.– А, наверное, перешли...».
Потом Рада сбегала за пивом – и больше от Глеба она не уходила. Через два дня она перевезла к Глебу весь свой гардероб, зубную щётку и шампунь, а через месяц повела его в ЗАГС.
Глеб стал замкнутым, много работал, в агентстве его ценили как высококвалифицированного специалиста. О нём писали в известных журналах; он неплохо зарабатывал. Рада была довольна настолько, что, не церемонясь, тратила деньги, потом стала приходить домой поздно, задерживаясь в каком-то «женском клубе», каждый раз принося домой смешанный с французскими духами запах спиртного.
Глеб молчал... Молчал потому, что Раду только тронь – и заглушить сирену будет невозможно. А Глеб не любил скандалов. Он ненавидел и боялся Раду, он обвинял себя за слабость и мягкотелость, он бил себя по щекам и обзывал «беспомощным слюнтяем» и «тряпкой».
Единственное, что утешало его, – любимая и интересная работа. Он творил, он дерзал! Там у него выростали крылья! А затем Глеб приходил домой, встречался с Радой. Крылья становились какими-то крохкими, как кукурузные хлопья... Трескались и осыпались.
Глеб понимал, что бесконечно выростать крылья не могут: когда-нибудь это прекратится, и они отпадут навсегда.
В один прекрасный день агентство прекратило своё существование как совместное с Германией. Глеб растерялся, не принял перемен, и – остался без работы...
Рада была два дня в тихом шоке, потом «включилась» на всю громкость, какую имела. Визжала она с особым удовольствием, с качеством, которое можно позволить себе в исклю-чительных случаях.
Потом Рада перестала разговаривать с Глебом, тем не менее, фыркая регулярно. Они стали совершенно чужими людьми. Но при этом Глеба страшно раздражало то, что Рада считает естественным принимать за него решения.
«Почему я не могу всё изменить? – думал Глеб. – Раз и навсегда разрубить этот дурацкий узел, стукнуть по столу, взять её за острый подбородок, посмотреть в злые наглые глаза и сказать: «Уйди! Уйди из моей жизни!», потом закрыть за ней дверь, включить тихонько любимую музыку, распахнуть окно, вдохнуть свежий вечерний воздух (ах, как после дождя пахнет матиола!) и почувствовать, как снова начинают расти крылья...».

* * *

– Здравствуйте, Григорий Палыч,– кричала Рада пронзительным голосом.– Проходите, проходите!
Григория Павловича Глеб определил как рябого бульдога. Он подошёл, подал Григорию Павловичу руку:
– Здравствуйте.
– Вот!– Рада многозначительно показала напряженной ладошкой в сторону Глеба.– Это моё горе,– махнула безнадежно рукой,– одна надежда на вас, Григорий Павлович!
– Я сам... Благодарю...– отвечал густым басом Бульдог, когда Рада пыталась помочь ему снять пальто.
Григорий Павлович прошёл в комнату, медленно, с достоинством, потирая руки:
– Погода на улице – дрянь. А у вас тепло. Хорошо! Рада Григорьевна, там, в коридоре, я оставил пакетик... Возьми, распорядись!
Пока Рада на кухне охала, доставая из пакета гастрономические деликатесы, Григорий Павлович, сложа руки на толстом животе, с прищуром, пристально и откровенно разглядывал Глеба.
Глеб был крайне смущен. Поэтому он сказал тихо:
– Прошу прощения... Я сейчас...– и убежал в ванную.
Там он присел на холодный край ванны и обхватил голову руками: «Зачем это всё? Зачем? Я – специалист в своем деле. Я не буду заниматься ничем другим. Я – творческая личность. Какую творческую работу мне может предложить этот Бульдог?».
Рада накрывала на стол...
Смех, жесты, разговор – всё в ней становилось с каждой минутой все жеманнее. Глебу казалось, что её развернувшаяся особа с трудом вмещается в габариты гостиной. Она говорила неестественно высоким голосом, лязгала вилками и ножами, крутясь вокруг Бульдога суетливой левреткой.
– Ну что, молодой человек,– едва поместившись за столом, произнес Бульдог с самодовольной рожей, на которой большую часть занимал двуярусный подбородок,– будем работать?
– Простите... А что вы мне можете предложить?– спросил Глеб.
– А я так думаю, дружок... Что я тебе предложу – то ты и возьмёшь...
– Ошибаетесь,– сказал Глеб (со сбоем в голосе от толчка в колено под столом).
Он с вызовом посмотрел на жену.
– Я не знаю, какую оценку дала мне Рада, но я себе знаю цену.
– Ну, ну,– Григорий Павлович покосился на ноги Рады, которая то и дело перекидывала их с одной на другую, и взял Глеба за запястье,– не кипишуй. Значит так. Я – начальник жилищно-эксплуатационного управления. Я думаю, у меня найдется для тебя славное местечко. У нас, если с умом, – можно за полгода машину купить...
– Хотелось бы уточнить,– Глеб поднял бровь,– что в вашем понимании «с умом»?– (И снова получил под столом пинок).
– Ну...
– Не утруждайте себя, Григорий Павлович,– поднялся из-за стола Глеб.– Если нам с вами ещё когда-нибудь суждено будет встретиться, прошу помнить о том, что я не позволял вам обращаться ко мне на «ты».– Он не спеша надел пиджак, взял зонт.– Всех благ!– и направился к выходу.
– Идио-о-от!!!– неслось ему вслед.
И Глеб чётко представлял вылупленные белки Рады и сжатые кулачки, на которых напряглись вены.

* * *

Он шёл... Снова не зная куда... Так же бесцельно сел в трамвай и катался на нём, пока не закончился ливень.
Мелкий дождь ещё моросил. Глеб стоял, подняв воротник пиджака, и любовался великолепной архитектурой старинного здания театра. На газонах источали неимоверный аромат мокрые пионы.
Глеб полной грудью вдохнул воздух. Закрыл глаза: «Хорошо!».
Вдруг он вспомнил старика, которого встречал на прошлой неделе. «Да ведь он актёр! Работает в этом театре!» – подумал Глеб и на-правился к кассам.
– Быстрее, быстрее, – шепотом подгоняла миловидная старушка в шляпке и с круглыми щёчками,– уже минут пять, как открылся занавес...
Спектакль был так себе, со сцены в зал летели душераздирающие вопли. «Будто в жизни мало истерии, так нам её ещё и в театре преподносят!– подумалось Глебу.
На протяжении всего спектакля Глеб ждал, когда появится Лопатин. И дождался.
Актёр вышел на сцену в костюме дворецкого с подносом в руках, сказал две фразы, типа: «Да, сэр...» и «Ваша шляпа, сэр...!» – и ушёл.
Глебу стало грустно. Извиняясь, пригнувшись, он вышел из тёмного зала и прошёл за кулисы.
Там он нашёл актёра в гримерной, столкнувшись в дверях с пожилым мужчиной, который, обращаясь к Лопатину, хриплым простуженым голосом говорил:
– Спасибо, Колюшка. В который раз меня выручаешь. Ты – настоящий друг. Мы с Машенькой ждём тебя завтра вечером на чай.
Лопатин смотрел в зеркало. В отражении он увидел Глеба, и брови его взлетели кверху, глаза оживились.
Не оборачиваясь, он сказал:
– Молодой человек! Я вас помню! Вы пришли на спектакль? Что, разочарованы? Скажу вам откровенно – неудачная постановка... Я вообще отказался играть в этом спектакле, хотя роль была одной из главных... М-да... Но вот... друга подменял. 
Затем, круто обернувшись и выдержав паузу, он продолжил:
– Как ваши дела, молодой человек? Я вижу, в ваших глазах появляется искра. Вы, наверное, сделали какой-то шаг, чтобы изменить жизнь к лучшему, но не довели дело до конца?
Глеб улыбнулся смущенно, опустив голову, кивнул...
– Идите к своей мечте, мальчик. Не бойтесь ничего. И не делайте того, чего не хотите делать. Тогда вы станете самим собой – и вся ваша депрессия лопнет, как мыльный пузырь... Бесследно...
– Николаша, на сцену!– донеслось из коридора.
– Простите, мне нужно идти.
– Спасибо вам,– сказал Глеб.
– А мне за что?!– брови Лопатина снова улетели к набриолиненому чубу.
– Я сам не мог. Мне нужен был толчок. Все было слишком стабильно и даже покрылось паутиной. Вы мне помогли. Спасибо...
– Дерзайте, молодой человек, дерзайте. Я вижу, из вас ещё будет толк... Вы – личность, вас ждет крупный выигрыш и счастливый финал,– Лопатин похлопал по плечу Глеба и побежал на сцену.

* * *

...Глеб пришёл домой около десяти. Из гостиной доносилась музыка и хохот. Сигаретный дым выедал глаза.
Глеб заглянул в гостиную.
Бульдог и Рада отпрянули друг от друга, пытаясь оказаться в разных концах дивана.
Рада, с пьяными глазами амебной формы, похихикала в кулак, потом стала рассматривать кольцо на безымянном пальце.
Глеб обратил внимание, что кольцо у Рады – новое и, наверное, очень дорогое. Галстук Бульдога почему-то валялся на спинке дивана. Григорий Павлович сидел в вальяжной позе и жестом руки пригласил сесть Глеба:
– Ну что ж это такое... Мы так долго вас ждали...
Глеб решительно прошёл в спальню, достал из-под дивана чемодан, затем открыл шкаф, сорвал все вешалки с одеждой Рады, утрамбовал всё в чемодан, прошёл с ним через гостиную на балкон и... выбросил в дождь.
В полёте чемодан открылся, и тёмный мокрый асфальт оживился яркими цветными драпировками.
Потом Глеб медленно прошёл мимо орущей Рады в коридор, по пути не забыв выключить магнитофон, открыл входные двери и бесстрастно произнес:
– Все свободны.
Бульдог попытался со свойственным ему самодовольным видом приобнять Глеба и успокоить, но Глеб метнулся в сторону и повторил, поставив (на сей раз) ударение на первом слове:
– Все свободны...
Левретка продолжала визжать.
Глеб взял её за шею сзади и все так же спокойно вывел за двери. Бульдог, бурча что-то себе под нос, уже вызывал лифт. Галстук у него висел на плече.

* * *

...Тёплый солнечный лучик прыгал по лицу Глеба, добиваясь его пробуждения.
Глеб открыл глаза и улыбнулся. Он встал, распахнул окно и почувствовал запах светлого дождика, моросящего на свежую зелень. Какое чудесное утро! 
Зазвонил телефон.
– Привет, Глеб,– приятный женский голос говорил с еле улавливаемым акцентом.– Вы, наверное, меня уже не помните совсем. Я – Саша... Александра... Мы виделись с вами последний раз, когда нам было по шестнадцать. Потом я уехала с родителями в Швецию. Помните?
Глеб обомлел. Он не мог сказать ни слова. Помнит ли он? Конечно, помнит. Он так любил ее... Она снилась ему ещё не один год после того, как уехала...
– Я всё это время следила за вашей жизнью, читала о вас в международных и эммигрантских журналах... Вы – великолепный специалист, я восхищаюсь вами. В Швеции я владею фирмой, которая пытается заниматься тем, в чем вы – просто бог. Я хочу пригласить вас в Стокгольм заключить с нами контракт.
– Сашенька...
– Вы согласны?
– Саша... Почему ты мне говоришь «вы»?
– Глеб, я так уважаю вас, я не могу иначе...
– Сашенька, ты – самое светлое, что было в моей жизни. Я так любил тебя... Откуда ты звонишь? Из Швеции?
– Нет,– рассмеялась Саша.– Я недалеко от вашего дома, у метро... Звоню с мобильного... Я приехала по делам и в надежде, что увезу вас с собой.
– Саша, я ставлю чайник!!!– обрадовался Глеб.
– Хорошо,– просто ответила Саша, и Глеб услышал короткие гудки.
Он подошёл к окну. Дождь перестал – и на небе синусоидно раскинулась яркая радуга.
Глеб, переполненный смятением, нажал кнопку магнитофона – и золотыми каскадами звуков полился весенний Моцарт. В окно пряно пахнуло матиолой. 
Он с наслаждением вдохнул пьянящий аромат, энергично потянулся... и почувствовал, как защекотало в лопатках. «Неужели крылья?» – подумал Глеб и радостно засмеялся...
(Конец).