09. Когда ангелы плачут. Вера

Продолжение.

ВЕРА РОЖАЕТ ДВОЙНЮ

– Что, Верунчик, опять нищету разводить собираешься? Что, на презервативы денег нет?
Кумушки, вечно сидящие возле подъезда, не могли угомониться.
– Чего глазки прячешь? На водку, небось, денег всегда найдешь!
Вера понимала, что её брюхатость уже не скроешь. Разве думала она, что Гришка в тюрьму сядет, а Рыжий в земле сырой упокоится... «А ведь кто-то из них – отец... Пусть бы тоже нёс ответственность! Интересно, какой там срок? Когда рожать приспичит? К врачу не ходила, за пьянками время быстро бежит, незаметно... Ладно, здоровье поправим – будем думать, чего делать дальше...– так думала Верка, рассматривая этикетку с очередной чекушки.– А если в роддом попаду – оставить там можно... Что ж они не люди там, не поймут, что я одна, голая и босая... Господи...»,– и Верка залилась горючими слезами, подогретыми оковитой.
Ночью Вера проснулась от тупой боли и поняла, что воды отошли. Она вышла на лестничную клетку, позвонила соседке:
– Позвони в «Скорую», подруга, а то спать сегодня весь подъезд не будет – обещаю...
Через час два маленьких существа, синих и недоношенных, лежали рядком в туго замотанных байковых пеленках и строили рожицы улыбающимся санитаркам:
– Я всегда радуюсь двойне, но, когда детки разнополые – это вообще шик!
– Это точно. Такие роды на удачу. Дай, Бог, им счастья. Хотя, сомнительно. От мамаши перегар такой, что я еле выдержала даже при наличии маски на лице. 
– Не говори! Тут не маска нужна была, а противогаз!
Нянечки, звонко смеясь, уже несли деток по коридору, удаляясь все дальше и дальше от матери, которая на следующий день сбежит из больницы и больше никогда их не увидит.
Верка добралась домой бледная, испытывая невыносимую боль и похмельную тошноту. Дверь в квартиру была открыта. Вера ввалилась в захламлённый коридор и спросила слабым голосом:
– Кто здесь? Натаха, ты? Сгоняй в магазин. Хреново мне.
Наташа сидела на кухне со стеклянным взглядом, держа в дрожащих руках сигарету, уже давно истлевшую до фильтра. 
– Папка повесился в тюряге. А мы с тобой к нему так и не пришли на свиданку...
Вера медленно, молча опустилась на липкий от многолетней грязи табурет. В воздухе, пропахшем таранькой и гнилой капустой, повисла напряженная тишина. 
– Мам, ты чё? А пузо где? Родила, что ли?
Вера махнула обречённо рукой.
– Мертвого родила. Не бери в голову. 
Подняла глаза, полные мольбы и слёз:
– Натаха, сгоняй, а?

На следующий день Вера отошла в мир иной, даже не заметив, что пьяный сон её застал на затёкших кровью простынях.

МАЛЕНЬКАЯ ЮЛЯ НАХОДИТ НОВЫХ РОДИТЕЛЕЙ

– Что за чудо эта малышка! Говорят, она из детского дома. Как зовут ее? Юля? 
Заглядывая прямо в голубые огромные глазенки девочки, Надежда Евгеньевна пыталась побороть в себе нестерпимое желание украсть, увезти, обнять крепко-крепко и никогда не отпускать это замечательное дитя. Какой ужасно долгий и напряженный путь прошли они с мужем, чтобы в конце концов услышать чёткий и жестокий приговор врачей: они не смогут иметь детей...
– Да. Девочка из городского Дома Ребенка,– отвечала доктор, снмая фонендоскоп.– Наша Юленька уже совсем здорова, скоро – на выписку. Прихватил аппендицит. Операция несложная, но ребёнок настолько подвижный, что мы боялись, как бы шов разошелся в первый же день. 
Надежда Евгеньевна с умилением смотрела на растрёпанную чумазую девочку. 
– Сколько ей?
– Три с половиной годика. Просто чертенок! Завтра я её выпишу и вам в палате будет спокойнее. Вы уж до завтра потерпите. Ведь смотреть за ней некому – сирота...
По лицу Надежды пробежал нерв.
– Не беспокойтесь. Я присмотрю за ней. Юленька, пойдем умоемся? А потом мы с тобой причешем твои кудряшки. Хорошо?
Девочка опрометью спрыгнула с кровати, подбежала к женщине и вложила в её руку свою горячую ладошку.
– Пасьи.
– Ну, пошли,– засмеялась Надежда со счастливой слезой в глазах, и поняла, что она уже не отпустит эту телую ручонку.
Она прикоснулась губами ко лбу девочки, а в ответ малышка всем телом прильнула к Надежде, потом отпрянула, потянув её за руку:
– Мам, пасьи! 

–...Миша, Мишенька, ты не представляешь, что это за дитя! Самое интересное, что у неё твой носик и вообще... вот... вся нижняя часть лица – твоя! А глаза – мои! Она меня назвала мамой! Миша, это наш ребёнок! Наш!– Надежда звонила мужу из телефона-автомата в больничном коридоре, взахлеб рассказывая о девочке, которую полюбила всей душой.– Миша.– Надя изменила тон на сдержанно-строгий,– её завтра выпишут. Мы можем упустить момент. Пожалуйста, Мишенька, займись этим вопросом срочно. Немедленно. Я не могу её потерять.
– Наденька, не волнуйся. Я все сделаю. Ты лечись, ни о чем не думай... А какие у неё волосики?
–Миша. Они золотые. Миша. Я её люблю.

Надежда повесила трубку и залилась слезами, припав к стене:

– Я сойду с ума, если её потеряю...

ОЛЕГ УХОДИТ В АРМИЮ

– Марийка, родная, ты ждать меня будешь?– с тоской в глазах говорил налысо бритый новобранец Маше, девушке, которая холодными руками держала его лицо, приближая его к своему, мокрому от слёз.
– Милый мой, родненький, обещаю тебе, не взгляну ни на кого, пока служить будешь! Я же так люблю тебя...
– Марийка, я каждый день письма писать тебе буду.
В сенях послышался шум.
Маша отпрянула от парня. Олег нахмурился и уставился в броский плетёный коврик на полу. Из витиевато сплетённой крашеной соломки истерично пытался выпутаться жучок. 
Двери шумно открылись и на пороге выросла необъятных размеров тетка Броня. Предварительно сняв галоши в сенях, она стояла теперь, как монументальный памятник, в вязаных пуховых носках, с пунцовыми щеками на огромном плоском лице.
– Ну чё, голубки, милуетесь?– сказала она громогласным голосом, соответствующим её габаритам. – Не стыдно? Хоть бы односельчан постеснялись! Ведь знают вас здесь все, как облупленых, вас полсела детьми малыми с голыми попками видали! Срам какой, Господи! 
Маша опустила глаза и зарделась. 
Олег как-то по-подростковому, задиристо, с вызовом, вскочил с дивана, укрытого плюшевым покрывалом с рисунком, известным в советские времена всему деревенскому люду.
– Тёть Бронь, я люблю Марийку, и она меня любит. И мы будем вместе! Плевать нам на забобоны ваши бабские!
Тётка Броня тяжело опустилась на лавку. Сложила лопатистые натруженные руки на круглых и покатых коленях.
– Да разве в забобонах дело, детки? Ведь поженитесь – уродов рожать будете, уговаривала тётка.– Беда ж это! И вы будете мучиться, и весь род ваш! Нельзя родичам жениться, нельзя! – и рукой-лопатой перерезала воздух.– Грех это!
Маша почувствовала, что комок в горле растёт и скоро раздуется, взорвется и лопнет.
Она вскочила, пригнувшись, как-будто стыд, как неимоверно тяжелый груз, упал на её плечи, и выбежала из дома.
– Олежа, детка,– проводив взглядом Машу, тётка повернулась к парню,– послушай мудрых людей, не делай глупости. Знаешь, сколько девок на свете! Ой-ёй! И Машке жизнь не порть, и себе, дурашка! Пойдёшь вот армию, отслужишь, может мозги твои и ейные на место встанут. А то сейчас, ей-бо, на перекосяк!
Олег молчал. Он смотрел в окно. Там последние листья покидали мокрые ветви. Дождь помогал им отрываться от насиженных за лето мест. 
Во дворе отец устраивал крытый шалаш. Он сбивал столы и лавки для односельчан, которые завтра придут проводить его сына в армию. Насупив мохнатые брови, отец работал машинально, а его седую голову занимали совсем невесёлые мысли о том, как убедить сына выкинуть из головы балаболку Марийку, дочь его родной сестры Любы. Да пусть бы парень не забивал себе голову ею, пойдет Родину защищать, даст Бог, на сверхсрочную останется, нечего теперь в деревне делать – работы в колхозе уж нет для молодых. Может, квартиру получил бы свою, чтоб не маяться всю жизнь по чужим углам. А там, глядишь, и семью завел бы. Внуков ему с матерью нарожали б. А тут эта вертихвостка... да, нет. Не вертихвостка она. Правду сказать – хорошую девку Любка с Иваном вырастили. И работящая, и умница, и красавица... 
Олег вышел на крыльцо. Закурил папиросу, опершись на перила. «Всё равно мы с Марийкой вместе будем! И пара у нас в селе самая красивая будет! И дети нормальные родятся! Не бывает от такой любви детей плохих!»
Соскочил со ступенек, подошёл к отцу, улыбнулся:
– Ну что, батя, кто ж тебя теперь на тракторе подменять будет? Скучать-то будешь?
Отец сел на краешек свежесрубленной сосновой лавки. Посмотрел на сына строго, произнес тихо, кусая седые усы и отмахиваясь от сигаретного дыма:
– Курить, сынок, можно начинать после срочной службы, а не за пять лет до неё.
Олег присел рядом, улыбнулся, обнял отца за плечи.
– За десять лет, батя, за десять...
(Продолжение следует)