13. Суета сует. Кармани

I 

Ибо что будет иметь человек от всего труда своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даме и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета! 

Екклесиаст (2:22,23) 

Плыл желтый, как мёд, зной. Посреди дорог там и сям валялись, высунув языки, уморённые жарой дворовые собаки. В тяжёлом воздухе витала назойливая мошкара. Возле каменной ограды старого дома стояла, закрыв глаза и лениво отгоняя хвостом зеленых мух, худая лошадь. 

С верхего этажа доносились скандальные звуки битой посуды, смешанные с визгливой руганью. Внизу, в просторном прохладном холле, где воздух годами был насыщен и пропитан запахом масляных красок и разбавителей, возлежала дама, томно глядя в потолок и закинув ноги на спинку плетёной кушетки. На животе дамы так же томно развалился пепельной масти кот, обняв хозяйку за худосочные бока. 
– Снова эта стерва мотает нервы. Рождённый ползать летать не может, – как она этого не понимает?! Таланта у неё нет ни на грош. Арнольд, подайте мне грушу.
– Ты не можешь судить о наличии её таланта,– человек средних лет, с окладистой стариковской бородой и покрученными подагрой пальцами отошёл от окна.
– Ты бы лучше поднялась к ней.– Варькины неудачи влекут за собой бесконечные потери её мизерного имущества,– он подал даме большую грушу.– И воздержись, Бога ради, от своих неубедительных высказываний в её адрес. Это может привести к непредсказуемым последствиям, а я хотел бы сегодня поработать. Да и жалко девчонку. И ты... Ну что ты, ей Богу... Дай ей жить так, как живётся. 
Дама, лёжа в прежней позе, с открытым ртом, громко храпанула в ответ; кот, испугавшись, соскочил с когда-то привлекательного шёлкового халата. Груша, ещё целомудренная, валялась на полу. 
Ноль посмотрел на бывший объект своих страстей (ах, какой же она была милой ещё недавно!), раздражённо подошёл к мольберту, схватил кисть, застыл с закрытыми глазами возле начатой ещё на прошлой неделе работы, положил кисть на место и сел, обхватив голову руками. «Погода... это погода. Это жара. Невыносимая, ужасная жара. Завтра обещают дождь, и тогда все пройдет. Да, завтра». С легкой освобождённой душой он встал, вытер о грязную рубаху потные руки и вышел в сад. Тяжелый зной, словив объект для пыток, опустился на плечи Ноля и растекся раскаленной лавой по его телу. Ноль углубился в спасительные заросли сирени, лёг в травы, прислушиваясь к звукам верхнего этажа. «Успокоилась. Ну и ладно. Надо будет с ней побеседовать. Нельзя так эмоционально реагировать на мелкие неудачи в творчестве. Так недалеко до нервного срыва. Обязательно поговорю с ней вечером». 

...Варвара появилась в жизни Кармани год назад. Её привёл на пикник питерский несостоявшийся поэт, сохранивший в себе богемные привычки прошлых лет. Такие пикники с шашлыком в саду Кармани стали доброй традицией для друзей этой семьи. Ноль, приехав в свой городок после учёбы в художественной академии, много работал и мало уделял внимания себе. Он привёз с собой Лизу, она подрабатывала натурщицей в академии, пыталась играть на саксофоне, пыталась писать вирши, пыталась неординарно одеваться, курила «Беломор», жеманно зажимая папироску тонкими длинными пальчиками; в общем, всеми силами эта миленькая девочка старалась соответствовать богемной тусовке, без которой она не мыслила своей жизни. Ноль показался той сильной спиной, которая была необходима ей в жизни, а брак с Арнольдом должен был стереть отпечаток легкомысленности и халатности с годами формировавшейся её репутации. Она прилипла к нему, как сирота прилипает к взрослому человеку, который оказал ему знак внимания. Ноль был влюблён в Лизу, в её молодость, в её беспечность, в её эмоциональность и даже в её обаятельную глупость. Она вдохновляла его, она вносила новые цвета и оттенки в его серую жизнь, она была способна на сумасшедшие поступки, а иногда она даже неплохо готовила омлет с севрюгой, словом, эта особа накрепко вошла в его жизнь. 
Они были женаты уже пятнадцать лет, детей не заводили, дабы не разрушать свой жизненный уклад и не создавать лишних хлопот. Теперь Лиза стала другой: она потеряла свою молодость и обаяние, приобрела морщины за ушами и запах изо рта, перестала совершать сумасшедшие поступки и вдохновлять Ноля к созданию новых шедевров. Она стала подкрашивать волосы и очень много спать. Единственное, что сохранилось от прежней Лизы, – она по-прежнему обращалась к Арнольду на «вы» и отменно готовила севрюгу под красным соусом. 
Семья Кармани любила гостей. Пикники с шашлыками вносили в их жизнь некоторое разнообразие. Поэтому проходили они всегда шумно и заканчивались под утро, с больной головой и с традиционной кучей битой посуды. 
По-английски уходила, как правило, чета Армановых. Стас приходил и уходил послед-ним, после вечерних оркестровых концертов в филармонии ему необходим был отдых. Отдых у Кармани его удовлетворял больше всего. Он уединялся в беседке, не участвуя в священнодействии создания шашлыков, подолгу думал о бренности бытия, любил повторять: «Все суета сует...». И потихоньку сходил с ума. 
Холерик Санька, врач-реаниматолог «Скорой помощи», прибегал, как правило, со своей новой пассией, как правило, «на две минуточки», и все же, как правило, встречал рассвет с ней на чердаке Кармани. 
Доцент Ник Ник под утро всегда долго извинялся перед хозяевами: «Ну вот... как всегда...», чесал виновато толстый живот и долго потел, не зная, как бы вытащить из холодильника спасительную бутылочку пива. 
Самым желанным гостем был писака и поэт Полушка. Его знали многие в городе. Веселый нрав и чувство юмора Полунина стали притчей во языцех и располагали людей к нему. Он был душой компании: сам готовил шашлык, никому не доверяя подходить к мангалу, сам подавал на стол, отлично сервируя мясо с зеленью и помидорами, сам почти всё и съедал. 
Вот он, Полунин, и привёл как-то Варвару на пикник к Кармани, за полчаса до этого познакомившись с ней на вернисаже в Музее Искусств. 
Она была в холщовом балахоне, который скрывал кривизну её ног, образовавшуюся, казалось, под тяжестью огромного этюдника; лицо, не видавшее косметики, сияло неприлично розовыми щеками и откровенно голубыми глазами. Простоволосая, с туго обтягивающей голову косынкой, завязанной где-то на затылке, она производила впечатление воплощения славянской девы. Казалось бы, раскрепощенная и незакомплексованная, она, тем не менее, умела замечательно краснеть до корней её русых длинных волос. Сочетание правильных черт лица с кривыми ногами вносило некоторую дисгармонию в её внешность, которая, однако, привлекала некоторых мужчин чрезвычайно, наверное потому, что сколько бы мы не воспевали гармонию, согласитесь, в ней есть нечто скучное. 
Лиза в тот день играла роль доброй феи (она всегда играла какую-нибудь роль) и, узнав, что юная леди нуждается в творческом пристанище, поспешила предложить в качестве мастерской верхний этаж. 
– Там вам будет удобно, милочка, и мы не будем мешать вам творить. О! Я хорошо знаю, как росчерк каблука на улице способен художника вывести из творческого равновесия! Здесь тихо. И замечательный воздух. Здесь есть много вещей, из которых вы можете черпать вдохновение. Поселяйтесь у нас, дорогая, я думаю, вы не пожалеете. 
На следующий день, когда Лиза уже оты-грала роль доброй феи и поняла, какую ошибку она допустила, отступать было поздно. А её декадентский имидж не позволял признаться в том, что она ввела девочку в заблуждение, потому что вчера ей этого хотелось (ах, этот предательский ликер!), а сегодня – нет. Обречённо Лиза повела новую жиличку показывать второй этаж каменного дома, который Ноль Кармани приобрел по случаю за очень небольшую цену и поспешил назвать его «наше гнездышко», однако, когда дело дошло до капитального ремонта, Ноль выяснил, что этот дом – гнездо довольно внушительных размеров. 
– Арнольд, покажите Варваре тот родник, что бьет возле ограды. Что за вода здесь, дорогая моя! Вам не нужны будут косметические маски, если вы будете регулярно умываться родниковой водой. Арнольд, я неважно себя чувствую. Уделите внимание нашей птичке. 
Так Варвара поселилась в доме Кармани. Она привезла туда свою старую этажерку для книг, мольберт, рулон загрунтованного холста, целую кучу засохших кистей, которые она ежедневно клялась себе привести в порядок, трёхлитровую банку с аквариумными рыбками и свой любимый плед. 

II

Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это – доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него? 
Екклесиаст (3:22) 

Когда Варвара была маленькой, ей часто снился один и тот же сон. Она смотрела на звёздное небо, любуясь сиянием многочисленных звёзд, но вдруг на небе появлялась небольшая брешь, она росла и излучала необыкновенный свет. По мере её роста свет усиливался, и Варя начинала различать смутные очертания лестницы, ведущей вверх. По лестнице медленно поднимались люди в белых одеждах. Однажды она решила посмотреть, что же там, в небе, происходит.. 

Предупредив её желание, неведомая сила мягко и нежно вознесла её наверх. Прекраснее сна Варвара не видела больше никогда в жизни. Там было тепло и светло. Там было чудесно, как в сказке. Огромные, но необыкновенно нежные руки обняли её, как Дюймовочку, и ласковый голос произнес: «Не бойся ничего. Ты – дитя мое, и я – всегда с тобой. Возвращайся домой, тебя там любят и ждут. Но помни, что я люблю тебя больше всех». Варвара проснулась тогда и побежала к бабушке: «Бабуля, я на небе была, со мной дяденька говорил. Он такой добрый, он любит меня и оберегает!». «Голубушка моя, золотце, ведь ты с Боженькой разговаривала». В тот день бабушка научила Варвару молитве, и маленькая девочка уже вечером засыпала с молитвой «Отче наш», надеясь снова увидеть доброго Боженьку. 
Родители оставили малолетнюю Варю на попечение бабушки, а сами укатили в Африку, где они лечили неизлечимых негров и, учитывая тот факт, что возвращаться они не спешили, видимо, были весьма довольны своей гуманной работой, потому что клятва Гиппократа, данная ими в молодости, больше касалась негров, нежели Варвары. Тем более, что негры были больны, а Варька, слава Богу, здорова. 
Родители иногда присылали посылки с одеждой для Варвары и всякими диковинными вещами, которые надолго озадачивали Варю и бабушку на предмет того, куда их поставить, повесить или положить. Одну из стен гостиной занимали всевозможные ритуальные маски – смешные, устрашаюшие, несчастные, уродливые и величественные. Сушеный крокодильчик сидел на комоде и изучал вместе с Варюхой историю КПСС. Статуэтки, диковинные музыкальные инструменты, чьи-то огромные зубы, ожерелья, которые носили папуасские модницы – все это заполняло небольшую квартиру, давно нуждающуюся в ремонте. За девятнадцать лет родители приезжали три раза. Варя была рада их приезду, хотя стеснялась чрезвычайно чужих маму с папой. Когда только начинала привыкать к ним, они уезжали снова в свою далекую и жаркую Африку.
Бабушка происходила из мещанского рода, она была верна платьям со стоечкой и прическам времён короля Гороха. У плиты она проводила время в шляпке с перьями, напевая романсы высоким фальцетом. Правда, готовила довольно сносно – в рацион входили блюда с модными в её времена французскими названиями. Деликатесом это назвать нельзя было, но названия придавали этим блюдам особый шарм. 
В детстве Варвара не испытывала тяги к куклам, как все её нормальные сверстницы, у неё не появлялось желания погулять с подружками или посекретничать. Всю сознательную жизнь Варвара рисовала. Она карабкалась к вершинам самосовершенствования и всегда была не удовлетворена собой. Кто-то её пытался успокоить тем, что неудовлетворенный человек симпатичен лично и полезен социально, но, наверное, одному Богу было известно, как драматично переживала Варя свои творческие застои и неудачи... Ей хотелось перепрыгнуть себя, взлететь на какой-то новый, неведомый ей уровень, но кто-то властной рукой удерживал её на месте. Варвара тогда замыкалась в себе, копалась в недрах своей души, анализировала положение, не находила ответа и сдавалась. 
Бабушка была весьма довольна творческими изысканиями внучки и бережно хранила её первый рисунок, который назывался «Я и Ленин». В представлении трёхлетней Вари Ленин был прекрасным принцем, а не лысым дедушкой, каким он запечатлелся в сознании советского народа.

ІІІ

Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру. 
Екклесиаст (3:1– 8) 

В музей Варвара пришла рано, задолго до торжественного открытия выставки примитивного искусства, пока не собрались художники и журналисты. Ей сегодня не хотелось шумных встреч, дежурных улыбок и традиционного фуршета. 

Одна работа понравилась Варваре. И она, обходя весь вернисаж, несколько раз возвращалась полюбоваться на неё: толстый пожарный на цыпочках коротких обаятельных ножек пытался снять с пылающего окна круглого, похожего на копилку, котёнка. 
– Вы похожи на этого котёнка. 
– А вы на пожарного?– Варвара окатила взглядом, как кипятком, молодого человека, широко улыбающегося, искренне и открыто.
– Я – Серёга. Меня так назвали в честь Есенина. Может, я и стал бы пожарным. Но имя меня обязывает писать...– он скорчил дурашливо-серьезное, вдохновенное лицо. 

Варвара ещё никогда не влюблялась. Но в Полунина она влюбилась сразу, с первого взгляда, окончательно и бесповоротно. С первой минуты она почувствовала, как ноги стали ватными, по спине, навстречу китайским трусикам, побежала струйка пота, внутри что-то зачесалось и закололо, заволновалось и затрепетало, а затем вылилось в такую бурю чувств и эмоций, что она едва держала себя в руках. Склонная к самоанализу, девушка удивлялась легкомысленности происходящих в ней метаморфоз, но все ушло на задний план: сейчас существовал только он, и ей хотелось только одного: чтобы этот человек никогда не исчез из её жизни. 
Она, образованная и эрудированная девушка, вдруг стала глупенькой и дурашливой, и ей это нравилось, с ним не нужно было напрягаться. Он шутил без остановки, она хохотала до боли в животе и спазм в челюстях, и они оба убежали с выставки в тот момент, когда медленной походкой, полные достоинства и любви к себе и тому, что они творят, в зал стали проходить местные мэтры изобразительного искусства. 
Когда Полунин предложил Варе познакомить её с людьми, которые всегда рады его приходу, потому что он не делает культа из еды, тем не менее, способствуя пищеварению гостеприимных хозяев, Варвара с радостью приняла это предложение, тем более узнав о том, что Арнольд Кармани к тому же оригинальный и талантливый художник, игнорирующий презентации и сборы членов Союза художников.
(Продолжение следует).