15. Суета сует. Нечисть

VIII 
И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос плешь, и вместо широкой епанчи узкое вретище, вместо красоты клеймо. 

Исайя(3:23) 

– А я умерла своей смертью,– рассказывала женщина лет пятидесяти, седая и прозрачная.– Рано, конечно. Но что поделаешь... Я прожила тяжелую жизнь. Потеряла ребенка и мужа. Много пила. Когда пьёшь, сначала всё уходит куда-то на дальний план, а потом становится всё хуже и хуже. В сорок два я сошла с ума. Меня поместили в психушку, там меня били и кормили чем-то, отдаленно напоминающим суп,– это всё, что я помню. А потом появился Хозяин. И предложил мне сделку. Откуда я знала при жизни,что Бог и дьявол – это не байки? Может, я жила бы иначе. А теперь у меня нет выбора. Я приняла условия, и вот я здесь ... 

– Да, повезло вам. А я умерла в страшных муках. Это было в Крыму. Я вела сумбурный образ жизни, моя красота подвела меня. А жить-то как-то надо... Яхта, крутые ребята и с ними – Фараон. Он был главным у них. Я была девочкой Фараона. Вообще-то его Игорем звали. Какие они там дела крутили – уж не знаю. Я знала своё дело и своё место. Я была в душевой, когда в меня кто-то выстрелил. Пуля прошла мимо желудка, и я почему-то долго не умирала. А потом ещё врачи мучили меня, поддерживая на волоске мою жизнь в течение шести суток. Это было невыносимо! Когда пришёл Хозяин, он облегчил мои страдания. Что ж, я благодарна ему,– молодая девушка, почти ребёнок, с обескровленным лицом, хрипло засмеялась.– Могло быть и хуже...
В тронутых плесенью (когда-то белых воздушных) платьях, колышащихся и трепещущихся, две женщины вспоминали свою прошлую жизнь. 
Мальчик, который умышленно убил свою маму из ревности к приёмному брату, гладил пепельного кота с зияющими черными глазницами, совершенно потерявшего свою презентабеньность, несмотря на бант из портьерной ткани, красующийся на его шее. 
Они сидели в кругу, сотни женщин и мужчин, разных и чем-то похожих. Женщины, молодые и старые, были одеты в экс-нарядные платья, а мужчины – в видавшие виды костюмы и смокинги. Все – бледные и прозрачные. Колебания воздуха, казалось, причиняли им невыносимую боль. Они кашляли, стонали, завывали, хихикали, пускались в страдальческий танец, витая в воздухе, как агонирующие мухи – всё было похоже на какое-то ужасающее театральное представление. 
Две девушки-близняшки ссорились, брызгая пеной друг на дружку и строя на своих мелких серых лицах неимоверные гримасы. Они обвиняли друг друга в подстрекании к «чистке» квартиры. Воровство потянуло за собой убийство восьмилетней девочки, которая на переменке забежала домой за забытой тетрадкой. Одна из близняшек в тот же вечер убила свою сестру и себя. Сестра, как видно, была этим недовольна. Впрочем, они обе были предварительно уколотые хорошей ширкой, поэтому не помнили наверняка, кто из них совершил этот трагический поступок. 
Старуха в наколках смеялась, обнажая свои латунные зубы.
Мужчина средних лет, коренастый и рябой, стоял, согнувшись, со страдальческим лицом, держа обе руки между ног, где он ощущал дискомфорт, который принёс с собой из прошлой жизни.
Близнецы уже рвали друг другу редкие волосы, когда их остановил скрипучий голос.
– Хватит болтать. Пора за дело.– Старик в шляпе и без носа похлопал в ладоши, приглашая всех встать.– Сегодня у нас много работы. 
Толпа прозрачных людей встрепенулась, поднялась и, превратившись в однородную массу, поплыла в зарешётченное окно давно закрытой фабрики и смешалась со смогом. 

IX

Воззови ко Мне – и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь. 

Иеремия (33:3)

Варвара так и не приходила в себя. Уже третьи сутки следователь Прохоренко не мог взять показания у потерпевшей. Загадочные события в доме Кармани обросли за это время неимоверными слухами. Судачили об убийстве на почве ревности, любопытный народ предполагал суицид от большой любви и потерю рассудка, присущую творческим личностям. 
В палате дежурил Полунин, его сменяла Лиза. Прибегал реаниматор Санька, щупал пульс, заглядывал в зрачки и разводил руками: дескать, пока ничего сказать не могу. 
Медсестра, с флуоресцентными губами в нахальном халатике и дыркой на колготках, прибегала каждые десять минут, проверяла капельницу и следила за монитором, где слабая кривая сердечной деятельности грозила превратиться в прямую. И когда это произошло, флуо-ресцентные губы задрожали, и белый халат в ту же секунду исчез за стеклянной дверью. 
Варвара легким мотыльком устремилась к потолку с подтёками от летних ливней, увидела себя на больничной койке, бледную, спокойную, в то время, как вокруг началась неимоверная паника: едва стоявшую на ногах Лизу выставили за дверь, сбежались врачи и знаменитым электрошоком пытались вернуть девушку к жизни. Ей стало скучно наблюдать за этой суетой, она помедлила ещё немного и, легко преодолев стекло, вылетела в больничный двор. 
Варвара с любопытством наблюдала за происходящим во дворе. Возле бетонного забора, на котором масляной краской большими буквами было написано: «ГОША», а ниже – маленькими, мелом: «болван», стояли двое: один – в больничной пижаме, с беззубой улыбкой, другой – в грязном пиджачке с полными карманами вяленой кильки,– и пили пиво из зеленых бутылок. Ещё две таких же бутылки стояли на засаленой газетёнке, с любовью постеленной на асфальте, и изрыгали обильную пену. У больничных ворот тучная тётя никак не могла завести неимоверно побитый и обшарпаный «Запорожец», на переднем стекле которого красовалась надпись: «avto RALLY sport». Две огромные санитарки тащили выварку, аббревиатура на ржавом её боку абсолютно точно обозначала, что в ней – пища для больных гинекологического отделения. 
Варвара взлетела к верхушке тополя, посмотрела последний раз вниз: на крыши больничных корпусов, на трамвай, привезший к больным новых посетителей, на фыркающий крошечный «Запорожец» и четыре опорожнённых бутылки, сиротливо стоявших возле того же забора, но уже без компании. Варя поднималась все выше и выше – пока небо не стало тёмным, а на нем образовалась знакомая брешь. Два ангела подхватили девушку и быстро понесли к свету. 
Необыкновенная и чудесная нега объяла Варвару. Она знала, что сейчас она будет говорить с самой Любовью. 
Вдруг перед её глазами стали стремительно пролетать в обратном порядке все дни её жизни: вот происходит что-то непонятное – перед ней явилась девушка, прозрачная и уродливая, она крушила все вокруг, расправляясь с Варей быстро и решительно, воспользовавшись растерянностью жертвы; вот Варя, ошарашенная, слушает приговор врача: «Беременность – шесть недель», вот она звонко и счастливо хохочет, обнимая своего Полушку; вот валяется на кушетке, задрав ноги на ситцевые обои; а вот она сидит в окружении друзей и вызывает на спиритическое общение дедушку Лизы; вот она идёт по коридорам художественного училища с гордо поднятой головой: «В следующем году всё равно поступлю!»; а вот она, тихая девочка, смотрит в зеркало, грустит и думает о своих кривеньких ногах, отсутствующих родителях, о двойке по алгебре, о больном сердце бабушки, о Таньке, которая на переменах дразнит её тихоней; вот мама обнимает Варю и обещает вскоре прислать посылку, а на Вариных глазах – слёзы. А вот в детском саду (Боже мой!) Варюша с кудрявым мальчуганом танцует первый в своей жизни танец... 
– Дитя Моё! – услышала Варвара знакомый с детства и милый сердцу голос.– Я хочу, чтоб ты вернулась. Ты – беременна, дитя твое будет служить Мне, пусть оно будет рождено. А ты обратись к Святому Писанию, оно под-скажет тебе, какими ложными путями ходишь, и поступай, как в нём сказано; исправляй ошибки и не повторяй их боле.
Варвара судорожно вздохнула, открыла глаза и увидела склонившееся над ней испуганное лицо реаниматора. Она вспомнила все, что с ней произошло, твёрдо уверенная, что теперь знает больше других, и только что ей были открыты тайны иного мира. Ей стало трудно смотреть, она опустила тяжелые веки и, услыхав облегченное «Слава Богу!», погрузилась в голубые сны.

Х 

Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. 

1-е Коринфянам (15:41)

Стаса откомандировали в небольшой провинциальный городишко на гастроли с сольным концертом. Уже третий день он выкладывался как мог. Первая часть концерта была отдана ретро-квартету, разбавлял концерт конферансье заученными и плоскими шутками. Квартет состоял из четырех худых и длинных парней, отдавших свою молодую жизнь рок-н-роллу и областной филармонии. Конферансье был пожилым, но молодящимся мужчиной, которого мучил затяжной климакс и звонки довольно молодых поклонниц, не подозревающих, видимо, о его возрастных проблемах. 
Когда душный гастрольный автобус прибыл в пункт назначения, город встретил артистов ворчливой руганью гостиничного постояльца: «Едри вашу мать, воды уже третий день нет! Чтоб им...». 
Гостиничные номера были отнюдь не люксовские: здесь господствовали тараканы более наглые, чем столичные. 
Пока артисты наивно выясняли у админис-тратора гостиницы, будут ли они мытыми с дороги, Стас, с привилегией первому выбрать себе кровать, зашел в номер. 
Пластиковый стол украшал засиженный тараканами поднос с графином и, навсегда потерявшем прозрачность, стаканом. Жёлтые в полоску узкие шторы едва прикрывали треть окна. На стене, в пластмассовой рамке, висела репродукция Васнецовской «Алёнушки». Две деревянные кровати украшали изысканно подобранные под шторы, желтые покрывала, на которых уголком были поставлены подушки в крахмальных наволочках с инвентарными номерами. Стас проверил на скрипучесть одну, потом вторую кровать. Обе скрипели, как положено. Очевидно выбирать ложе нужно было по другим критериям. Например, над одной кроватью висел светильник, а над второй – только обнаженные провода. Стас попробовал включить светильник и криво усмехнулся, обратившись к себе: «А ты чего ожидал? Может тебе ещё канделябры по стенам развесить с кондиционерами? Ладно, даже с неработающим бра приятнее, чем без него». Стаса поселили вместе с Василием Петровичем, и вот уже несколько дней Стас не спал от виртуозного храпа конферансье. 
Не избалованное приезжими музыкантами население города каждый день до отказа забивало зал местного театра. Стас получал истинное удовольствие от искренних аплодисментов и довольных лиц провинциального зрителя. «Всё же правильно я поступил, уйдя из оркестра»,– думал он, прекрасно чувствуя себя в новой роли музыканта-одиночки. Он играл самозабвенно, он полностью растворялся в музыке, он упивался атмосферой звуков, которые создавал, которые обволакивали его и очаровывали даже самого невежественного зрителя. 
С градинами пота на лице и букетом цветов в руках, Стас зашел за кулисы цвета бордо, где его поджидал румяный Василий Петрович. С довольным видом он тряс зажатую двумя пухлыми пальчиками визитку. 
– Сегодня гуляем. Мэр города...– скороговоркой выпалил он и выскочил на сцену для прощальной шутки благодарному зрителю. 

ХІ

Итак, иди: ешь с веселием xлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. 

В ресторан, «на дружеский ужин», артистов пригласил сам мэр города. Ребята из квартета – Витя, Валерик, Лёха и Андрон, конферансье Василий Петрович, администратор Рафаил и водитель автобуса Костя приняли приглашение с восторгом. Стас долго раздумывал: сначала он не хотел идти, но неудобно было отрываться от коллектива; потом он убедил себя, что славно поработал и заслужил отдых. И после концерта, не теряя времени, потирая руки от предвкушения настоящего удовольствия, вся компания, возбужденная и весёлая, влетела в автобус и рванула в загородный ресторан под названием «Отто».

В ресторане было душно. Группа из трёх человек, заливаясь потом, лабала низкопробные, но громкие кабацкие песни. Тембры звуков, исходящих из колонок стучали в артериях организмов – сидящих, танцующих и разносящих подносы. Мокрая с головы до ног тучная дама делала круговые движения бёдрами и виртуозные пассы руками, сложив губы дудочкой. Вокруг неё бегал невысокий грузин, традиционными движениями откидывая руки. Рядом сексапильная блондинка исполняла танец живота с закрытыми глазами, возле неё два, едва держащихся на ногах мужичка, свои неуверенные шажки считали танцем. За столиком возле сцены сидел человек в наполовину расстёгнутой рубашке, однако ещё при галстуке, который аккуратно лежал в тарелке с нетронутой поджаркой. Официант беседовал с компанией молодых людей, практически трезвых, демонстративно крутящих в руках пачки купюр, что позволяло им вести себя высокомерно и нагло. В холле три молодые девчонки, одетые весьма вызывающе, курили длинные сигаретки и с любопытством наблюдали, как пожилой швейцар уже в который раз пытался выставить за двери навязчивого пьяного денди с помадой на щеке и болонкой на руках. 
Артистов ожидали. Их встретила респектабельная женщина в английском костюме кремового цвета и попросила следовать за ней. Она проводила мужчин в пустой банкетный зал, похожий на дендрарий. 
Лианы, обвивающие круглые столбы и плетущиеся по стенам к потолку, и высокие пальмы, склонившие свои ветви над столами, создавали уют и ощущение спокойствия. Здесь, в отличие от общего зала, звучали тихие восточные мелодии. На стенах висели гобелены, японский батик, бутафорские кинжалы и охотничьи ружья. Особенно всех изумил вмонтированный в стену террариум с подсветкой, за стеклом которого, на мощной коряге, спал нарядный молодой питон. Эклектика оформления зала не давила, не мешала, а создавала свою, необыкновенно располагающую атмосферу. 
Наконец в зал, в сопровождении двух лиц, вошёл мэр. Он широко улыбался. 
– Приветствую, приветствую! Очень рад видеть вас в неофициальной обстановке. Иван Никодимыч,– представлялся мэр, всем по очереди пожимая руки.– Молодцы! Концерт хороший. Иван Никодимыч. Читали публикации местных газет? Присаживайтесь, присаживайтесь, чувствуйте себя, как дома. Иван Никодимыч... 
– Не хотел бы я дома иметь такую компанию, – сказал Лёха, последним приняв рукопожатие и указав на змею. 
– А! Это сиротинушка наш, – объяснил Иван Никодимыч.– Был тут у нас один чудак. Разводил дома ползучих. Он о них книжку писал. Ох и жалоб было от жильцов! Но оснований для принятия мер не было – все законно, ползучие были изолированы и не беспокоили соседей. Но, сами понимаете... Страх. А потом наш натуралист скончался. Змей и лягушек всяких уничтожили, а на этого красавца – рука не поднялась. Вот и пристроили, теперь украшает банкетный зал ресторана. Да и с кормёжкой здесь проблем нет. 
Стас подозрительно посмотрел по углам, он не удивился бы, если б увидел мышь. 
– А книгу-то он успел дописать?– участливо спросил он. 
– Книга сейчас в процессе редактирования,– Иван Никодимыч свел брови «домиком».– Будем издавать. Когда-нибудь. Сейчас все финансы брошены на строительство. Решаем проблемы жилья. Ну, за знакомство? Я хочу поднять свой бокал,– мэр взял рюмку с коньяком и встал,– за искусство. Я был поражен сегодня тем, что услышал со сцены. Весёлая и задорная музыка квартета «Может быть», великолепные джазовые импровизации Стаса Полонского, юмор Василия Симушко – всё это, бесспорно, талантливо и прекрасно. Выпьем же, друзья, за вас и за великое искусство в вашем лице!– Иван Никодимыч резким махом выпил содержимое рюмки.– Угощайтесь, господа. 
Лишь опустошив свою рюмку, Стас обратил внимание на сервировку стола. Здесь было заливное из рыбы, в котором закрывшая навсегда рот скумбрия была разделана на мелкие куски и обложена вареной морковью, свежей зеленью и ломтиками лимона; рядом с заливным стояла соусница, источающая аромат хрена с майонезом. Горшочки с запеченными кальмарами были политы густой сметаной. Порционные салаты из дичи с овощами вызывали обильное слюноотделение. Огромные блюда с бужениной, сыром, ветчиной, колбасой и печенью были украшены дольками помидоров и веточками сельдерея; на мелких тарелочках были красиво выложены ерши, несколько напоминающие шпроты. Горки фаршированных перцев венчались ягодами брусники. Всё это великолепие кулинарного искусства разбавляли корзинки с шампанским и льдом, а также бесчётное количество коньяка и водки. 
Покрывшийся багровыми пятнами после первой рюмки Василий Петрович, подняв тост, стал профессионально петь дифирамбы городу, мэром которого являлся Иван Никодимыч.
Стас вдруг вспомнил Варю. Бедная девочка! Неужели она не выживет? Что же все-таки случилось в тот день в этом милом его сердцу, гостеприимном доме? Лиза с Арнольдом были для него самыми близкими друзьями, а к Варе он успел привыкнуть, она была, в сущности, неплохим человеком. Он молча уплетал фаршированный перец и думал о том, что завтра обязательно позвонит Кармани и узнает о состоянии Варвары. 
– Танюха,– обратился мэр к очаровательной официантке, которая еле несла блюдо с молодым поросенком.– Танюха, присядь с нами. Пусть сегодня поработает Николай. Давайте выпьем за прекрасных дам. 
Танюха зарделась, стала смущенно лепетать: «Ну что вы, Иван Никодимыч...». 
Но мэр властной рукой усадил официантку на стул и Стасу показалось, что он имеет на это личное право.
После изрядного количества влитого в организм коньяка Стас решил выйти на свежий воздух. В заднем дворике ресторана четыре кошки давились объедками ресторанных яств. 
Он с наслаждением затянулся «Примой» и увидал дверь, из которой валил пар. Заглянув туда, он понял, что это и есть кухня, на которой готовят сказочные салаты, дают вторую жизнь тающим во рту ершам и обыкновенных кальмаров превращают в волшебное объедение. 
– Вы кого-то ищете?– раздался голос за спиной Стаса. 
Стас, вздрогнув, обернулся. Он увидел добродушное лицо повара с белым колпаком на голове и ведром с водой в руках. 
– Да. Я хотел выразить свою благодарность повару, который меня сегодня накормил так, как я не ел уж не знаю сколько времени.
– Вы гость Ивана Никодимыча? 
– Да. 
– Постойте, постойте, не вы ли тот самый Стас Полонский, который очаровал мою жену своим джазом? 
– Да. Я Полонский. 
– Батенька, да что же мы в пороге-то? Проходите, дорогой,– повар засуетился, пошире открывая двери.– Вот это да. Вот это честь. Моя с ума двинется, когда узнает. Вот это да... Я, знаете ли, не мог присутствовать. Работа, знаете ли. А моя супруга на вас ходила. Да. В восторге, знаете ли, полнейшем. 
– У каждого свое призвание и свой талант. Я тоже в восторге от вашей изысканной кулинарии. Спасибо вам. 
Повар порозовел и смущенно махнул рукой: 
– Да ну! Вот это да! Сам Полонский ко мне в гости пожаловал,– он придвинул Стасу стул.– Присядьте, пожалуйста. Вот это да!
– Простите, но мне нужно идти. Меня ждут,– сказал Стас.– Спасибо вам ещё раз,– он направился к выходу. 
– Подождите,– повар рванул к шкафу, порылся в нём и, спрятав за спину то, что нашёл, смущенно подошёл к Стасу. Протянул открытку.
– Автограф моей подпишете? Она, знаете ли, счастлива будет. Её Катериной зовут. 
(Продолжение следует).