правила жизни.петр мамонов.

Надо бы нам всем, да и мне в первую очередь, научиться говорить себе «нет».

Я всю семью раскидал. Всех товарищей обидел, все группы разогнал. И вроде я прав. Так вот: где ты прав, старичок, там и ищи. Там самая гнилуха и находится.

Было время, когда я работал в Литфонде. Сторожил сутки через трое. И вот спускаюсь я в восемь утра в метро, чтобы со смены поехать домой — а жил я тогда в спальном районе — спускаюсь и еду в пустом вагоне. А вся толпа едет навстречу. Вот это был для меня самый кайф. Все хорошие, а я плохой; все плохие, а я, наоборот, хороший.

Я очень образованный человек — был. У меня мама — литератор, отец — ученый. Стартовые позиции у меня очень хорошие. Я с детских лет общался с писателями, поэтами, учился на редактора, работал в журнале «Пионер». Я много где был и много чего видел, но все это не принесло мне никакой пользы. Только навык — как авторучку держать.

Все, что знал, я забыл, и слава тебе господи. Все, от чего мы потели на уроках физики или химии, — ничего не помню.

Матерная брань ушла из моих мыслей постепенно. Сейчас я бью себе по пальцу и кричу «ой», а не другое слово. Это значит — Господь прощает.

Что мне нравится в церкви, так это то, что там нет никакого «с понедельника». Десять лет вообще считается за ничего: новоначальный еще — считай, и не преступал. Я раньше думал: как же так. И вот в действительности вижу, что у меня только-только начинает получаться обиду прощать. И то не сразу, а через два дня. А раньше чуть что не так — по лбу. Всё, на всю жизнь враг. Здоровый я был, сильный. Как дам — все как снопы валятся.

Законы духовной жизни очень строгие — это как в физике. Или как в математике.

Если человек из своего творчества начинает делать иллюстрацию своей веры, это, как правило, становится халтурой. Не надо думать, что Петр Николаевич в Бога поверил и стал про Бога песни петь. Ничего подобного. Я пою все о том же: что у меня и какой я.

Самое главное, чтобы был зазор — между тем, кто ты есть, и тем, кем мог бы стать, если бы ничего не делал.

Есть у меня один монах знакомый. Я его спрашиваю: «Отец, а ты раньше кем был?» — «Кинорежиссером». — «Да? И чего же здесь?» А здесь, говорит, интересней.

Чем больше кайф, тем больше и труды. Чтобы гашиш хороший достать, сам знаешь, как надо по всему городу пошарить. Ну, тем, кто увлекается.

Пить достойно — это редко у кого получается. А если кто и может, то великого уважения заслуживает. Потому что пить — это очень серьезный труд.

Если я и возвращаюсь на какую-то прежнюю стезю, то тут я, как пес, который возвращается на свою блевотину.

Не важно, существует группа «Звуки Му» или не существует, извлекает она какие-то звуки или нет. Я ценю ее только за то, что это было честно: так мы жили, так мы думали и так мы считали нужным. Тогда все было проще. Тогда нужно было разрушить, а теперь надо созидать. Только это очень сложная штука. Потому что для созидания нужно любить, а любить сердце не научено. Вернее, может, у кого и научено, а вот у меня — нет.

Сын говорит: «Я — Мамонов». — «Нет, — отвечаю. — Ты еще не Мамонов». Поработать надо.

Посмотрим, что бы было, если бы все женщины нашей страны сказали мужикам: «Хочешь — женись». Сейчас мой сын женился уже, вот и внук у меня есть. А когда он в шестнадцать привел девочку в дом и решил спать с ней ложиться — вылетел на улицу, как пробка, тут же.

Можно построить тысячу «Буранов», но в мире все равно нет ничего важнее человеческих отношений. Два бюджета страны ушло, чтобы он один раз взлетел, а теперь в ЦПКиО стоит, и дети по нему лазают.

Не вписываюсь я что-то в правовое государство, не попадаю. Не чувствую, что я вместе со всеми. Как будто приходится идти вверх по эскалатору, который движется вниз.

Испытывать сострадание — это мы еще умеем. Можем посочувствовать тому, кто безрукий. А вот попробуйте сорадоваться. У меня сосед дом построил. Была халупа, а он туда труды вложил, башенки сделал. У нас обычно как: да чтоб у тебя все обвалилось. А я радуюсь. Местность-то украсилась. И хорошо, пусть. Говорю: «Герман, какой у тебя дом прекрасный!» А человеку же мало чего надо. «Да?» — спрашивает. И плачет.

Душа — это как троллейбус: там все строго по местам, и она не резиновая.

Жизнь вообще не курорт.
эсквайр.