кирилл медведев.поход на мерию.......это я нашел в разделе стихи....

нам согласовали антифашистский митинг, но не согласовали шествие.

мы с правозащитником Пономаревым пошли разбираться в мэрию.

Пономарев был очень зол. я его слегка сдерживал.

они у меня будут знать, как разрешать акции фашистам, говорил он.

было чувство, что ничем хорошим это не кончится.



Замдепартамента по массовым акциям Олейник

оказался толстым розовощеким пупсом.



Понимаете, решение по вашему делу уже принято, — начал он, улыбаясь.

Вы по-русски умеете разговаривать? — мрачно спросил Поно.

Так вот я ж и говорю с вами по-русски, сказал Олейник.

Нет, если вы так начинаете разговор, значит не умеете.



С такой легкой перебраночки все началось,

но потом вроде выправилось.

В ход пошли фальшивые улыбочки и дипломатия.

Ну, мы же с вами понимаем, Лев Александрович.

Василь Василич, конечно.



Мы уже людей оповестили, мрачно сказал я.

Отступать некуда. Олейник начал засыпать какими-то подзаконами.

Поно тоже не давал слабину,

а я слегка забылся, зная, что если два спеца начинают засыпать друг друга законами и подзаконами, то все превращается

в самое крайнее жульничество, как на суде

(и это жульничество мне неприятно).

За окном виднелась Москва-река.

Я вспомнил, как 2 октября 1993 года в ночь перед штурмом мэрии

силами оппозиции

менты взяли нас за несколько кварталов отсюда

за якобы разбитое стекло в здании мэрии.

Тогда в ментовке я убежденно говорил,

что стекло разбили не мы,

и менты нас отпустили.

Хотя, как потом выяснилось, стекло разбил я,

просто этого уже не помнил.

О святое пьянство!

Правду говорить легко и приятно!

Вы слышали, как кричат шакалы?

Сидя в мэрии, я вспомнил вой шакалов в одном абхазском селе.

Это даже не вой,

это как будто свадебная толпа вываливает на улицу.

Вываливает и вопит и поет поет поет весело!

В том селе боятся нашествия енотов, с севера,

через русскую границу.



От этого всего меня отвлек шум в кабинете...

шум, хруст, беготня, опрокидывание стульев…

я подумал о том, что меня настиг этот кровавый кошмар…

Пономарев все-таки въ.бал Олейнику!



Я начал бегать вокруг него, кричать:

не надо, Лев Александрович, не надо,

ой ну не надо, пожалуйста, не надо!



сквозь мои причитания

прорывался голос Олейника.

он хрюкал,

но потом хрюканье прекратилось, потому что я задумался

и звук

на этот момент как бы выключился, осталась одна, причем слегка замедленная, картинка.



что говорил Пономарев, я тоже не слышал.

но что может сказать человек, отстаивающий свои права

в гордом исступлении?

однако он говорил.

я знаю вас, малахольных социалистов.

не способных защитить себя и других.

полусектанты и дети,

не помышляющие о своих правах.

маргинальные нытики.

старые библиотечные девы.

в субкультуре вы или в политике —

определитесь уже наконец —

где вы?



начальник Олейника Кадацкий не пришел

на помощь помощнику. он был на совещании.

послал Олейника встречаться с нами.

но не пришел ему на помощь, так и остался на совещании,

говнюк.



Ощущение своих прав дает человеку физическую силу,

размышлял я, наблюдая, как Поно размазывает Олейника.

А мы, левые, не чувствуем твердо никаких своих прав,

разве что эфемерное право на утопию,

многолетние разговоры о революционном насилии выморозили нашу кровь

и превратили нас

в чахлых устриц, не умеющих отстоять собственные права,

а тем более еще чьи-либо

продолжал я думать, уже давно выбравшись из этого ада,

глубоким вечером;

и эта мысль увела бы меня далеко,

но я получил письмо от Пономарева

о том, что они так и не согласовали шествие;

завтра — новый поход на мэрию.