Ленин живее всех живых!

Я не помню Ленина живьем,
Я его застал уже холодным.
Говорят, был дерзким пацаном,
Поимел державу принародно.
Отнял у богатых кошельки
И подвел под "новые понятия".
Дескать, все отныне - босяки,
Вот такая, значит, демократия.

Маленький, картавый, без волос,
Без конца по тюрьмам ошивался.
Видно, там несладко довелось,
Говорят, чернильницей питался.
Десять лет торчал на Колыме,
Партизанил в питерских болотах,
А потом метнулся по зиме
За бугром подтягивать босоту.

Женщин он к себе не допускал,
Все боялся, что менты банкуют.
Он, конечно, жутко тосковал,
Съест чернила - и сидит, тоскует.
Но однажды в питерских Крестах
Ленин встретил каторжанку Надю -
Тоже вся на шифре, в кандалах,
Вот и поженилися не глядя.

Он Надюхе спуску не давал,
Так сказать, держал всегда на стреме,
Сам удачно банки обувал,
Надя знала фарт на ипподроме, -
В общем, жили воровской семьей,
Вечерами резались в картишки.
Только вот о жизни половой
Вова беспокоился не слишком.

Как он мог Надюхе рассказать,
Как в далеком магаданском крае
При морозе минус сорок пять
Он по снегу полз от вертухаев,
Как, отняв ладони от лица,
Плакали навзрыд оленеводы...
Нет у революции конца!
Отдала, однако, за свободу.

От судьбы приняв такой удел,
Вова стал чудить и куролесить,
Прокатился дикий беспредел
По российским городам и весям,
Расстреляли тысячи людей,
У живых отняли пропитанье.
Воно как бывает у вождей,
Если он не вождь в интимном плане.

А теперь он вон, в гробу лежит -
Может, помер, может, притворился.
Он ведь, гад, живее всех живых,
Не, ну воно как в гробу-то сохранился.
Может быть, гореть ему в аду,
Но пока для всех, на всякий случай,
Пусть он будет лучше на виду,
Вдруг еще чего-нибудь отчебучит...