День четвёртый. Продолжение.

Прийдя домой, Николай Эдуардович всё вспоминал Каца и то, как на днях тот жаловался ему на то, что сильно переживает за семью своего сына, от которой с начала войны никаких известий не получал. Странное отношение у Николая Эдуардовича было к Кацу. С одной стороны ему с детства говорили, что евреи - грязные крысы, мечтающие завоевать мир, но с другой стороны Кац был весьма порядочным и интеллегентным человеком, который всегда и делом и советом поможет. Да и участковый врач Гурвиц, у которого Николай Эдуардович лечился тоже оставлял приятное впечатление… Вот как то так противоречиво из ненависти и уважения складывалось отношение к Кацу. Одного только Николай Эдуардович не мог Кацу простить - того, что он теперь живёт в комнате его сына, которого уже, наверное, нет в живых. В той самой комнате, в которой когда то звучал смех его внука и вкусно накрывала на стол его невестка Ниночка. Вот этого он Кацу простить не мог, хотя и прекрасно понимал, что вины его в этом нет.

Вот так в думах о судьбе соседа и прошёл день. А вечером Нюрка принесла новость, что в Бабьем Яру, куда целый день сгоняли толпы евреев, была слышна стрельба. Расстреливали небось. - : Срезюмировала Нюра. Ночью Николаю Эдуардовичу долго не спалось, заснуть удалось долеко за полночь.

- Эдуардыч! Слышь, солью у тебя разжиться можно?! - : Нюркин голос заставил Николая Эдуардовича открыть глаза. Настенные ходики показывали восемь часов ровно. Да ты куда столько соли расходуешь?! На тебя не напасешься! - : сказал он и взяв солонку направился к дверям. На календарном листке было 29 Сентября 1941-го года. Старость - не радость. - :Проворчал Николай Эдуардович: - Забыл, видать, вчера листок оторвать. Отдав Нюрке соль он направился было на кухню, но в этот момент кто то громко затарабанил кулаками во входную дверь. Открыв её он увидел двух вчерашних полицаев. - Кац Исаак Вльфович где тут обитает? - После этой фразы Николай Эдуардович опешил настолько, что открыв рот не смог выдавить из себя ни звука и так и стоял с полуоткрытым ртом. Що, языка проковтнув? - :Спросил второй полицай: - И бэз тэбэ обийдэмось. Ось, дивчына покаже, правда?….Через несколько минут мимо опешевшего Николая Эдуардовича провели растрёпанного Каца с разбитой губой.

Прийдя в себя, Николай Эдуардович на слегка ватных ногах вернулся в свою комнату. Начал было собирать вещи, чтобы пойти на рынок и обменять их на еду, да так и не закончил с этим делом, сел за стол и задумался. Он вспоминал своих: жену, сына с невесткой и внука. Почему то вспомнилось, как Вольфович жаловался ему, что сильно переживает за своих, как они там в Ирпене. Потом мысли его плавно перетекли в филосовствование о том, что человек - маленькая песчинка, которая ничего изменить не может. Вот, когда пришли за его Сашкой, ведь можно было схватить кухонный нож и наброситься на этих с синими околышами. Ну хоть одного бы убил, а если бы повезло, то и всех. И тогда у его Сашки мог появиться шанс спастить, убежать куда нибудь далеко-далеко, где их никто не найдёт…И эта мысль казалась Николаю Эдуардовичу то исполнимой то полнейшей чушью.  Затем он начал вспоминать вчерашне-сегодняшнюю ситуацию с Кацем. При всей невероятности того, что произошло, не это беспокоило его мозг. Надо сказать, что все эти раздумья у стола сопровождались редкими выпиваниями чекушки водки так как на абсолютно трезвую голову понять произошедшее было просто невозможно. Николай Эдуардович винил себя в том, что ничего не сделал. Совесть грызла его просто безпощадно: да, вот так, как когда то он отдал своего Сашку, сегодня он отдал Каца. А что? Что можно было сделать?! Броситься ему - старику на двух здоровых полицаев?! Ради кого? Ради Каца?! Да кто такой этот Кац? Человек он и всё! А я - животное, безропотное животное, баран…

Вот так и просидел Николай Эдуардович за столом до утра в компании настольной лампы, бутылки водки и альбома с семейными фотографиями. Когда на настенных ходиках было без двадцати восемь, он встал, надел свой выходной костюм, подошёл к стене и с размаху растопыренной ладонью свалил ходики на пол. Затем взял солонку и направился на кухню. Проходя мимо календаря на косяке дверей, Николай Эдуардович криво усмехнулся: - 29 Сентября 1941-го года, блин. На кухне он вручил  опешевшей Нюрке солонку, обьяснив это тем, что она дурочка безолаберная и у неё вечно чего то не хватает. Затем направился к дверям Каца: - Слышь, Вольфыч, тут такое дело, у меня ходики на пол упали. Сходи, посмотри сейчас, а то мне потом уходить надо.-  Он как то спешно начал помогать Кацу собираться, чуть ли не насильно надев на него одежду и сунув ему в руку чемоданчик с инструментами. На изумлённый взгляд Каца он пробормотал что то типа:  - Так надо. - :И схватив его руками сзади за талию, как в децком хороводике просто втолкнул изумлённого Каца к себе в комнату: - Вот, ты тут распологайся, а я бегом на рынок и чего нибудь соображу поесть. Всё, давай! - : с этими словами Николай Эдуардович вышел из своей комнаты, запер её снаружи на ключ, который положил себе в карман: - Шанс должен быть у каждого, живи Вольфыч.-

Неспешно Николай Эдуардович подошёл к входной двери и остановился в ожидании. Буквально через минуту в неё  затарабанили куликами, он открыл дверь, на пороге стояли два полицая: - Кац Исаак Вольфович где тут обитает? - Это -я. - :Спокойным голосом ответил Николай Эдуардович….

На завтра настал новый день - 30 Сентября 1941-го года. Но Николай Эдуардович Шенкер его уже не увидел…