ВОСПОМИНАНИЯ. ЧАСТЬ 2

Ну, война войной, но это же не повод не учить детей грамоте. Когда папа рассказывал, как нищие родители нанимали им со старшим братом приходящего учителя, чтобы учить их читать библию, понимаешь, как малочисленные евреи, которых гоняли по всему миру 2000 лет, смогли сохранить себя, свою веру и обычаи. Поименованные в коране как «народ книги», они стали народом 100%-ной грамотности (речь идет только о мужчинах, конечно) сразу после падения Иерусалима и поражения в Иудейской войне в 1 веке новой эры. Фейхтвангер пишет, что единственная просьба, с которой мудрецы обратились к победителям-римлянам, было разрешение на открытие небольшого учебного центра. Еврейские дети всегда учились в школах- хедерах. Так как новые власти оказалась по ряду параметров почище римской, то хедеры были закрыты немедленно после революции. И в перерывах между погромами и грабежами к мальчикам стал ходить старый учитель – меламед, чтобы выдолбить иврит. Папа запомнил из всех уроков только два слова. Дети садились в кружок и начинали вслед за учителем, раскачиваясь, повторять: «Гал-гал - а руд, шулхан - дер тиш». Кстати, слово Гал-гал ничего не напоминает? Подсказываю, это голгофа, на иврите колесо, круг. Второй вариант родства слов, что «голгофа» происходит от арамейского «голгота», что значит череп , на иврите - гольголет. Так или иначе, это одно лигвистическое семейство. Такие вот сплетения языков, культур и судеб.

К папиному счастью, продолжалось обучение недолго. Стало совсем нечем платить, да и петлюровцы добрались до старика, чтоб не маячил.

Тогда родители отправили детей в украинскую школу. К тем порам Советская власть уже укрепилась на Житомирщине, и немедленно начали работать школы. Папа ходил туда 3,5 года. Учился он очень легко. У него всю жизнь была невероятная память. Одно из самых сложных требований было пересказать своими словами, потому что он все услышанное и прочитанное помнил дословно. Закончилось обучение неожиданно. К тем порам семья уже по-настоящему бедствовала. Ни еды, ни одежды. Папа ходил в школу в штанах и в свитке старшего брата. Штаны были с большой дырой, а свитка очень велика, поэтому ее приходилось подвязывать веревкой, но зато она прикрывала дырку в штанах. Бабушка давала в школу ломоть хлеба, смазанный воспоминанием о гусином сале. На перемене папа залез на парту, чтобы дети не выбили его драгоценность – кусок хлеба. В это время к нему подкрался соученик, постоянно его задиравший, сын местного богатого крестьянина, и задрал свитку. Все увидели дыру в штанах и заржали. Папа говорит, что это было последнее, что он помнил. С парты он прыгнул на обидчика, грохнулся с ним на пол и пришел в себя оттого, что подоспевший учитель пытался оторвать его от несчастного. Папа вцепился ему в горло и почти совсем задушил. Тот уже и не хрипел. Очнувшись, папа взял свою холщовую торбу, с которой ходил в школу, и в тишине вышел вон. Больше он в школу не ходил.

Надо было работать. Вообще-то папа свой трудовой стаж исчислял с пяти лет, потому что именно его, начиная с этого возраста , отец отправлял пасти коров,. На вопрос, почему не старшего брата, ответил, что того не могли утром добудиться, а папу достаточно было тронуть за плечо, и он вскакивал, как пружина. Ну, а родители всегда запрягают того их детей, с кем удается легче договориться. Сама такая родительница. Увы!

Какое-то время семья батрачила на соседа, с которым дружил дедушка. Это был спокойный зажиточный немец, владелец большого сада. Когда пришла пора вывозить урожай яблок в город на ярмарку, папа, который к тем порам превратился уже в подростка, услышал, как немец с улыбкой говорит отцу, что, дескать, ты жалуешься, что вы голодаете, а смотри, какие мешки таскает мальчишка. Дед, человек очень сдержанный, молча горделиво улыбнулся.

Приблизительно лет в пятнадцать папе пошили первые в его жизни сапоги. Я не могла поверить своим ушам, что почти всю жизнь все ходили босые, даже не очень бедные люди. С этими сапогами случилась страшная для подростка история. Стоили они немыслимых денег, но пока их шили, нога еще выросла, и сапоги оказались безнадежно малы. Это был жуткий удар! Тогда папа связал сапоги веревочкой и стал ходить, перекинув их через плечо. Таким образом, все могли увидеть, что сапоги у него все-таки есть, а не одевает он их на ноги по своим хозяйским соображениям. Ну просто не хочется.

Был еще один смешной эпизод, который рассказывали в два голоса, но немного по-разному, папа и его старшая сестра Нина. К тем порам они (семейство) уже превратились в сущих голодранцев. Даже последнюю корову пришлось продать, отчего бабушка рыдала, как на похоронах. А в стране в это время была славная эпоха военного коммунизма, когда по подворьям ходили бойцы ЧОНа и выискивали, где что плохо лежит, чтобы экспроприировать это в пользу будущего коммунизма. Наверно, никто уже не помнит, что такое ЧОН. Это Части Особого Назначения, облеченные правами отчуждать любую собственность, если она показалась бойцам лишней на подворье или нужной для коммунизма.

Мизансцена была такая. Так как стояли жаркие дни, во дворе установили стол или его подобие из досок, чтобы есть на улице. Папа к тем порам уже занимался гирями (раздобыл где-то), а его семнадцатилетняя сестра Нина, как всегда, читала очередной роман. Была она тонкой, бледной до синевы, и читала сутками напролет. Во дворе они были вдвоем, и каждый занимался своим делом – девица читала, братец «качался». В это время и явились во двор посланцы коммунизма. Обзор владений их ужасно огорчил, так как было очевидно, что взять отсюда решительно нечего. И тогда одному из них пришла в голову светлая мысль, что если совсем нечего, то на худой конец можно спереть стол, чтобы не уходить с пустыми руками. Папа, который всегда верил, что люди вокруг такие же честные, как и он, сказал, что раз надо, то берите. Но его начитанная сестра придерживалась совсем другого мнения. В ее тонком прозрачном теле неожиданно обнаружился громадный темперамент и невероятно громкий голос. До старости она при одном только напоминании немедленно впадала в страшный гнев, изобличая папу и называя его не иначе, как «этот здоровый идиот с железками». Короче, она проявила блестящую деревенскую закваску, набросилась на бойцов как фурия и с позором изгнала с подворья, осыпая подходящими к случаю проклятьями. Может, еще и била. А может и не понадобилось, потому что они бежали самым позорным образом, навек забыв этот адрес. Да и то сказать, идея упереть последний стол у семьи в 10 душ была не лучшей в их многотрудной жизни.



Переезд в Житомир

А вскоре семья перебралась в Житомир. Если не ошибаюсь, то снимали они жилье у Козубских на Хлебной улице. Своего дома больше никогда не было. Это вам не царизм, это вам не частное предпринимательство в виде кузницы. Но будет нечестно сказать, что свобода проявилась только в освобождении от всякого имущества. Это несправедливая точка зрения. Действительно исчез национальный гнет, и действительно появилась возможность реализовать свои мечты и дарования. Пирамида общества опрокинулась, и при наличии пролетарского происхождения можно было сделать головокружительную карьеру. Вспомните наших недавних правителей.

Но до карьеры тогда еще не дошло. Жизнь как-то налаживалась. Молодость брала свое, и эти годы все вспоминали с большим удовольствием. Очень скоро большое веселое неунывающее семейство стало неким центром, куда приходили другие молодые люди, чтобы посмеяться, потанцевать, поиграть, поразвлекаться. Как-то папа рассказал, что он убил целый день, чтобы установить в диване иголку таким образом, чтобы острие вылазило только тогда, когда кто-то садился на определенное место, а папа начинал тянуть за нитку. Иголка колола, несчастная жертва взвизгивала, начинала шарить по дивану и, естественно, ничего не находила. Человек снова усаживался, сначала с опаской, потом отвлекался, и в этот момент папа опять тянул за нитку. Маленькое изобретение, а сколько радости приносило!

Постоянной гостьей в балагуристом семействе стала и мамина мама, бабушка Малка. Вот тут завязывается узелок судьбы, и на этом месте стоит сделать остановку.


Появление на сцене моей мамы.

Опять начну издалека. Тут я что-то знаю про прабабушку. Звали ее Этель. Она была похожа на цыганку или индианку – с громадными черными глазами и тонким лицом. Она пришла в Житомир году в 1905-1907 совсем молодой вдовой, на руках которой были семеро детей – четыре сына и три дочки. (Заглядывая в будущее, скажу, что бабушка Этель умерла в Москве от заражения крови – наколола палец иглой, когда мыла полы. Дочери ее прожили долгую жизнь в Москве и оставили детей и внуков. А все сыновья были убиты – два погибли в гражданскую войну, а два – в Великую Отечесственную.( И зачем женщины рождают сыновей! Как-будто для гибели). Куда делся прадед, никто на знает. Похоже, что его убили в погромах, которые тогда были на Житомирщине.Старшую дочь звали Малка, и была она нежная и легкая, как облако. Она родилась в 1890 году, и случилась у нее в Житомире любовь, как обвал и землетрясение. Ее любимого звали Меер. Это был образованный молодой человек из богатой семьи. Когда его родители услышали, что он хочет жениться на нищей девочке с приданым в виде семерых голодранцев, они пришли в ужас. Немедленно все житомирские свахи получили военное задание сыскать ему пару. Нашлась невеста из подходящих, из тех, на которых можно жениться приличным людям из хорошей семьи. Все были довольны, родители уже дружили, молодые развезли приглашения всем «состоятельным кротам». Что творилось с несчастной Малкой, хорошо понимают девушки с богатым воображением. Не волнуйтесь, девушки, любовь победила всё. Молодые сбежали в ночь, когда во дворе дома ставили хупу (шатер из цветов, ворота брака). Родительский гнев был тем сильнее, что сын всегда был самым добрым и послушным из детей. Они прокляли сына, лишили его всякой помощи и никогда не хотели ничего знать про его детей. Вот страсти-то бушевали! Мне такие и не снились.

Даже когда Меер умер, они не поинтересовались судьбой детей. У мамы в Житомире оставались родственники, и мы поехали туда первый раз в 1967 году. Мамин двоюродный брат с материнской стороны взял нам путевку в дом отдыха, и там мы случайно услышали, что фамилия у одного из постояльцев такая же, как мамина девичья. Мы пошли интересоваться. Представляете, это оказался мамин двоюродный брат с отцовской стороны. Он тоже разглядывал нас с любопытством. Оказалось, они слышали, что Меер умер, а дети даже знали, что остался еще рой родственников, но всякие попытки знакомства пресекались абсолютно. Я уж не говорю о помощи.

Но можно было забрать у сына наследство, однако его образование, ум, характер остались при нем. И очень скоро мои дедушка с бабушкой (а это были именно они) зажили совершенно замечательно. У нас сохранилась фотография, где бабушка стоит в горностаевой накидке, в шляпке и с серебряной сумкой размером со средний лэптоп. Бог дал им четверых детей. В доме стоял рояль, и к старшей дочери ходил учитель музыки. Бриллианты тоже водились. Все эти вещи и помогли им выжить, когда деда не стало. А осталась бабушка вдовой в 33 года.

Дед стал жертвой своей доброты. Тридцатипятилетний мужчина возвращался домой в промозглый ноябрьский день 1923 года, когда его попросил о помощи крестьянин, тяжелый воз которого безнадежно увяз на заливаемой дождем раскисшей житомирской улице. Они долго возились в ледяной жиже, пока не справились с бедой. Дома у деда поднялась температура. Пневмония закончилась развитием абсцесса легкого. Судя по бабушкиным рассказам, его лечил очень грамотный врач. Абсцесс легкого заканчивается благополучно, если вскрывается в просвет бронха, и фатально, если в плевральную полость. У него абсцесс открылся в плевру. Болезнь длилась две недели. Мой молодой дед умирал в полном сознании. Маме было тогда три года. Он попрощался со всеми детьми. Но мама простояла на пороге его комнаты, не решаясь войти. За две недели отец страшно изменился, и она его боялась. Она иногда плакала потом от стыда, что он так звал ее, нежный, любящий, а она не подошла из-за страха. Потом ее увели. И дверь закрыли.

Когда мы с мамой приехали в Житомир летом 1967 года, в один теплый упоительный ранний вечер мама захотела попробовать найти свой дом, никого не спрашивая. Эта часть Житомира сохранилась с дореволюционных времен, и мы шли, осторожно вслушиваясь в ее ощущения, останавливаясь, чтобы она могла услышать голос своего малолетства, и замирая в ожидании волны чувств и памяти.

Знаете, мы нашли их дом. К тем порам почти совсем стемнело, было очень тихо и тепло. Улицы Житомира покрыты какой-то восхитительной почвой, вроде лёсса. Ноги в нем блаженно тонут. Мы стояли перед воротами. Мама вглядывалась, озиралась, но с каждой минутой все сильнее чувствовала, что она нашла дом своего детства. В этот момент от ворот отделилась небольшая старушка и спросила, что мы ищем. Мы сказали. Дальше случилось невообразимое! Она переспросила – Малка и Меер? Ну конечно, я их хорошо помню. А ты кто – младшая? И начала рассказывать, какие они были веселые, как они хорошо жили, какая счастливая была бабушка, какой золотой был мамин отец. Мама рыдала так, что мы смочили весь лёсс на их улице. Она совершенно не помнила родительскую семейную жизнь, не знала ни одного человека со стороны, который помнил бы ее отца. И вдруг чужая старушка сделала ей такой королевский подарок – позволила на полчаса опять стать маленькой любимой девочкой в счастливом родительском доме. Как эта бабушка сумела выжить в огне Второй Мировой, как смогла вернуться к своему порогу, уму непостижимо. И как же она одарила нас, пришедших к закрытым старым воротам в тихом городе Житомире.

После смерти деда какое-то время они продержались, продавая вещи, но четверо детей съели все это очень быстро, и бабушка начала шить. У нее был очень хороший вкус, она из любой тряпки могла смастерить наряд .Тем более начался НЭП, и появились хорошие ткани. К сожалению, уже не она, а другие женщины грамотно инвестировали мужнины деньги в бархат и шелка, которые возили контрабандой через польскую границу, пока Советская власть не спохватилась. Тогда стало совсем туго. Но мы возвращаемся в зиму 1924 года, когда бабушка со своим выводком сняла две комнаты в том же доме, где уже жили шумным табором Зозули. Папе было тогда 15 лет, а маме – 3.

Надо сразу сказать, что мама у меня была красавица. Я, конечно, понимаю, что у всех мамы красавицы. Но у меня была необыкновенно, невероятно красивая мама. Почти все, кто её видел, говорили, что она самая красивая женщина, которую им приходилось видеть в жизни. Причем она была красавицей от рождения. У нас есть фотография, где ей три года. Ну, ангел! Нежные русые локоны, голубые глаза на поллица, ресницы до щек, и все такое прочее.

Когда она была совсем маленькой, девушки, отправляясь вечером погулять, брали с собой маму, чтобы привлечь к себе внимание и дать повод завязать разговор. Такого ребенка не пропускал ни один человек. С трех лет она уже танцевала на всех свадьбах все танцы, которые были модными или популярными в Житомире. Я долго не знала, что это за танец – матлёт (или матлот?). Оказалось, что это танец французских моряков, то есть зарубежное Яблочко. Так мама его разделывала на столе, куда ее ставили, чтобы все видели крохотулю. Её способность к движению была такова, что моя в этом отношении , ну скажем так, небольшая одаренность ставила ее в тупик. Классе в шестом мы репетировали венгерский танец. Мама немедленно изобразила чардаш и занялась своими делами. У меня никак не получалось, и я ее попросила показать мне опять. Она даже растерялась и говорит: «Лина, я же тебе уже показала». Понять, что любое движение иногда надо показать не один раз, ей было сложно.

Папа тоже не пропускал случая поиграть с таким ребеночком, особенно им обоим нравилось, когла он её катал на закорках. Много лет спустя он с философским видом любил сказать, что мама еще с трех лет забралась ему на шею.

А тогда, поиграв с ребенком, он вдруг подумал, что интересно, кому же достанется такая красавица. И запомнил этот момент. Наверно, прошибло насквозь.

Но больше всех подружилась с соседями моя молодая легкая одинокая бабушка Малка. Все вечера они проводили вместе, и было много историй, и смешных, и печальных, и странных. Вот одна из них.

После Гражданской войны по всей России развелось большое количество разных банд. Завелась такая и в Житомире.

Организовал её добрый сосед всех моих предков Иосиф Бараш. Это была большая семья с двумя ветвями. Отец Иосифа был женат дважды. Его дети от одного брака были смиренными обывателями и тихими тружениками. Второй посев принес буйное племя. Как всегда после длительных опустошительных войн, появилось много людей, которые уже не могли вернуться к мирному образу жизни. Попал в банду и двоюродный брат отца – Илья ( по-домашнему Эльчик) Зозуля. Сначала он воевал как рядовой в Первую Мировую. Потом вернулся домой, полный революционных идей, и ушел в Первую Конную. Намахался шашкой всласть и опять вернулся домой. Но не сиделось. Тогда он махнул к дальневосточным партизанам и закончил свой поход на Тихом океане, во Владивостоке. Больше воевать было не с кем, а жить как люди он уже не мог. Это было невыносимо пресно для таких детей войны. Вот и подался в бандиты. После того, как их отловили и посадили, прошло несколько лет, и он объявился в Москве, у папиной сестры. Папа его не узнал. Он помнил лихого дерзкого красавца, а перед ним сидел совершенно погасший человек в каком- то старом затертом пиджаке, и во всем облике была такая опустошенность, что сердце останавливалось. Приехал он попросить денег на обзаведение. Папа с сестрой сложились и отдали, что смогли. Он уехал куда-то в Херсонскую область, где открылся еврейский колхоз, нарожал много детей, как-то стал оживать. Но это не входило в планы гитлеровцев. Она живьем зарыли всю семью вместе с малолетними детьми в теплую землю на Херсонщине.

Этот Бараш дважды фигурирует в семейном эпосе. Одна история в жанре сюр, а вторая – с продолжением.

Первая случилась с моей бабушкой Малкой. Она ехала куда-то на поезде, и его остановили бандиты. Они быстро и организованно прошлись по вагонам, пассажиров ограбили до нитки, а некоторых мужчин расстреляли там же. Представляете ужас бабушки, когда она в одном из разбойников узнала соседа – Иосифа. Он молча, быстро вывел ее в тамбур, прижал к стенке и тихо сказал: «Малка, вы меня не видели». Бабушка к тем порам с перепугу полностью лишилась разума, поэтому сомлела, удивилась и залепетала: «Иосиф! Как же я вас не видела. Вот же вы!». Он взбесился, прижал ее еще крепче и повторил уже жестче: «Малка, ВЫ МЕНЯ НЕ ВИДЕЛИ!» Чтобы понять, что ее отпускают живой и неограбленной, бабушке потребовалось некоторое время, после которого она жалко забормотала: «Ну, конечно, я вас не видела. Хорошо, Иосиф, как скажете, не видела –я поняла, хорошо, значит не видела». После этого он растворился в тумане. Прошло пару лет, банду сильно обложили. Иосифа разыскивали с особой тщательностью. В какой-то холодный темный вечер все та же Малка бежала к Зозулям в гости. Путь ее лежал через сад, и в тени за деревом она увидела прятавшегося человека. Представляете, что с ней стало, когда она узнала Бараша. Она влетела в гостеприимный теплый дом белее мела. Стоять она не могла, прижалась к стенке и сказала : « Я видела Бараша! Он прячется в в саду». Ей не поверили, стали успокаивать, но буквально в ту же минуту раздались выстрелы. Все нормальные члены семьи, наученные горьким опытом, повалились на пол, а шальной с малолетства папочка выскочил за дверь посмотреть, что происходит. И увидел, что по саду бежит, спотыкаясь, человек, а ему в спину стреляет другой, стоящий в тени деревьев. У папы на глазах в бегущего попала еще одна пуля, после чего он упал. Все умные лежали за мебелью, а папа полетел к упавшему посмотреть, жив он или нет. Он был еще жив и умер буквально у папы на руках. Этот человек сначала был в банде, а потом ушел в милицию. Не исключено, что он и выдал банду, за что ему таким образом отомстили. У него осталась беременная жена.

Так вот, вообразите, что спустя сорок лет, в 1952 году, когда папа был полковником и военным комендантом Читы, к нему пришел служить офицер со знакомой фамилией. Папа оживился и спросил, не из Житомира ли этот человек. Оказалось, что да. Тогда папа спросил, где его отец. Тот принял героическую позу и возвестил, что его отец героически погиб при поимке банды Бараша. Папа не стал его разочаровывать, просвещая относительно сложных реалий тех лет, но рассказал, что он единственный человек, который присутствовал при гибели его отца. И изложил, как все было.

Представляете потрясение, когда через месяц мы получили письмо от папиного старшего брата, который всю жизнь проработал мастером на стекольном заводе в Житомирской области, что его вызывали в Киев в НКВД. Он писал, что получив повестку, собрал в узелок белье и хлеб, приехал в Киев и больше часа стоял напротив управления, не смея зайти и заливаясь слезами. Храбрый человек, который всю войну прослужил ездовым на артиллерийской повозке, совершенно потерялся от страха. Но деваться было некуда, он собрался с духом и зашел. Несколько часов его расспрашивали о банде, Эльчике, Иосифе и так далее. Он был чист, как слеза, но кого это могло всерьез заинтересовать. Все-таки ему удалось отбиться. Кажется, он уже служил в те поры, и все документы были в порядке.

Как мы потом поняли, сын «героя» написал матери, а та, следуя семейной традиции, пошла куда следует и донесла о происшествии. Там, где никогда не спали и все знали, подняли документы и увидели, что папа был еще ребенком, а вот старший брат мог вполне сойти за пропущенного недобитка.

Папа тоже услышал эхо от своей неумеренной активности, по счастью тихое. Он был весьма дружен с командующим Забайкальским ВО, и тот как-то на совещании к месту сказал: «Ну и длинная память у тебя, Зозуля!». Потом подумал и прибавил уже тихо, только для отца: «А язык еще длиннее. Иногда даже страшно становится». Из чего стало ясно, что «телега» все-таки пришла. Слава Богу, что всем сошло. Такие длинные тени от событий иногда ложатся на нашу жизнь.


В Москву, в Москву

К 1928 году судьбы всех упомянутых персонажей стали резко меняться. Романтическая Нина, начитавшись любовных историй, влюбилась в Янека, красавца-поляка, и бежала с ним в соседнее местечко, так как не расчитывала на родительское благословение. Все-таки брак с католиком – это была по тем порам совершенно запредельная вещь. Разыскать и вернуть беглецов домой отрядили папу. Он их убедил, что можно возвращаться, и привез нашкодившую дочку вместе с молодым супругом. Они прожили долгую счастливую жизнь. Дядя Ян действительно оказался замечательным мужем, потом отцом и дедом. Когда я выходила замуж, на моей свадьбе мы с ним танцевали вальс, и он легко обхватил меня за спину одной рукой и так раскружил в воздухе, что я боялась, что мои туфли сейчас полетят в кого-нибудь, и будет очень неловко. Такой сильный, надежный, громадного роста мужчина. Хорошо было иметь такого родственника.

Вторая папина сестра тоже к тем порам вышла замуж за молодого лейтенанта, который снимал комнату в том же доме. Эта была сероглазой красавицей с косой до колена. Вскоре лейтенант Федя поступил в академию Фрунзе, и они уехали в Москву. Впоследствии он сделал замечательную карьеру, быстро стал генералом, был начальником советской контрразведки в Китае, и тоже оказался теплым и очень родственным. Всю жизнь с ними жила папина мама и младшие братья – Миша и Давид. Правда, Давыдка потом жил с папой, в Белоруссии.

Мама со своими родственниками тоже в 1929 году оказалась в Москве, так что вся дальнейшая история семьи связана с Москвой.


Кавалерийское училище.

Папа ушел в армию добровольцем в 1928 году, в двадцатилетнем возрасте. Тогда призывали с 22 лет, но папа больше не хотел ждать. Его бурная натура требовала немедленной реализации.

Не помню, в какие войска его сватали, но знаю точно, что за кавалерию пришлось побороться. Последним аргументом послужила его отличная фигура. У кавалеристов длина ног должна составлять больше половины роста, а это бывает далеко не так часто, как кажется. (Коротконогих мужчин кругом намного больше, чем хотелось бы). Его замерили и согласились удовлетворить поданный рапорт.

И началась для него новая необыкновенная жизнь, и ни разу он не пожалел о сделанном выборе.

Учиться ему довелось в том самом кавалерийском училище, которое заканчивал Михаил Юрьевич Лермонтов, в тогдашнем Ленинграде. Память о великом поэте жила в стенах учебных корпусов, в казармах и конюшнях.

Вообще Николаевское кавалерийское училище было открыто в 1823 году в помещении Измайловских казарм великим князем Николаем Павловичем, будущим императором Николаем Первым. До революции Училище было элитным, поступали туда по большому конкурсу, и среди его выпускников много персонажей, оставивших след в русской и мировой истории. Кроме Лермонтова, его окончили композитор Мусоргский, маршал Маннергейм, генералы Каппель, Шкуро и многие, многие другие.

Какой-то папин знакомый, закончивший это же училище на несколько лет раньше, рассказывал мне, что они даже одевались в форму, оставшуюся от господ юнкеров. Другой просто не было.

Когда пошел учиться папа, они уже были одеты в форму Красной Армии – буденновку и длинную кавалерийскую шинель. Кстати, буденновка тоже досталась нам в наследство от царской армии. Ее дизайн разработал по мотивам древнерусских шишаков великий русский художник Васнецов, (который «Аленушка» и «Три богатыря»). Шлемы были изготовлены, но их не успели внедрить в действующие войска. Потом они достались Первой Конной армии и получили имя ее лихого командира.

Из казарм курсантов выпускали в город раз в месяц. Деньги тоже давали раз в месяц, и их хватало ровно на две булочки. Даже на трамвай не оставалось. Так что Ленинград они смотрели только в тех пределах, куда могли дойти пешком. Потом, мне кажется, проезд для курсантов сделали бесплатным. О девушках не могло быть и речи – разве что пригласить погулять пешком и поделиться булочкой. И то раз в месяц. Конечно, такая аскеза выпала на папину долю потому, что ему никто не помогал из дома. Многие курсанты получали из деревни и еду, и деньги.

Учился папа как всегда легко и закончил с отличным аттестатом одним из лучших выпускников. В те времена отличники получали право сами выбирать место службы и даже брать туда одного товарища. Так красиво поощрялось воинское братство. Лермонтов учился два года. После революции обучение продолжалось, если не ошибаюсь, четыре года – приходили неподготовленные люди, и надо было дать им хорошее общее образование и вырастить из них офицеров, что составляло отдельную задачу для сельских парней, чьи отцы были крепостными крестьянами.


Служба в Белоруссии

Папа с усмешкой вспоминал, как он был огорчен, что к 1932 году уже все войны были в СССР закончены, все враги разбиты, даже басмачи уже были раздавлены. А он так надеялся. Лихой принцип «Грудь в крестах или голова в кустах» очень подходил ему в ту пору. Да и потом тоже. Поэтому, получив право выбора, он остановился на Белорусском военном округе. Уже чувствовалось, что если враг и пойдет, то с запада, и служба у самой границы давала надежду ввязаться в драку немедленно

Служба в 38 кавалерийском полку, который стоял в Минске, на всю жизнь осталась для моих родителей, как самое счастливое время в их жизни.

В кавалерию брали только тех, кто умел обращаться с лошадью, то есть крестьянских детей. Сейчас кавалерии нет, поэтому никто не знает, что служба кавалеристи была еще тяжелее, чем у всех других. Если для всей армии подъем был в 6 часов, то кавалеристы вставали в 5. Час с утра и еще 2 часа в течение дня они отдавали уходу за лошадьми. Позор падал на голову солдата, чья лошадь не лоснилась от любви и ухода. Папа говорил, что это было тяжело, особенно зимой, когда совсем темно и холодно. Проблем добавляло обязательное присутствие в казарме полкового козла. Непонятно почему, лошади очень любят, когда с ними в конюшне живет козел. А желание лошади – закон для кавалериста. Так на конюшне 38 полка жил не простой козел, а настоящее кОзлище.

Его вредность, изобретательность и склонность к всяким издевательствам над двуногими сделали его козлиную личность легендарной. Историй о нем было множество. Но самая любимая его шутка была тихо подкрасться к солдату, споласкивающему тряпку в ведре с водой, и со всего маху ударить рогами по выступающей части тела. Несчастный летел вперед, опрокинув ведро воды, и оказывался в ледяной луже, и еще хорошо, если в целых брюках. Все вокруг радостно ржали, главным образом потому, что не они стали объектом молниеносной атаки. Зато все сразу просыпались.

Национальность в той предвоенной армейской жизни никакой роли не играла. Украинцы служили с таджиками, сибиряки с чеченцами.

Какого простодушия были эти крестянские дети, невозможно вообразить. Я лучше расскажу пару историй. Полетели в 38 полк вместе!

Картинка первая. Все казармы были радиофицированы, поэтому приказ передавался по местной связи и звучал одновременно из всех репродукторов полка. «Дневального по первой казарме к командиру эскадрона! Дневального по первой казарме к командиру эскадрона!». Первая казарма относилась к папиной компетенции. При пятом повторе он понял, что происходит какая-то заминка. Папа устремился в казарму и увидел, что на табуретке под репродуктором стоит маленького роста новобранец в длинной кавалерийской шинели, тянется лицом к черному раструбу и чуть не в слезах кричит ему в ответ: «Нетути дневального! Нетути!» А оттуда опять: «Дневального по первой казарме в командиру эскадрона!».

Картинка вторая. Папа , еще младший лейтенанат, проводит политзанятия и так старается, что просто из кожи вон. Утомился, замолк и решил проверить, как великое учение усвоено. Поднимает какого-то хлопчика и просит повторить. Тот удивляется, моргает и говорит: «Товаришу помкомвзвода! Та я ж спав!».

Картинка третья. Идут учебные стрельбы. Все докладывают о результатах - быстро, четко, уже по-военному. Один из них рапортует: «Рядовый Петренко попав мымо!».

Картинка четвертая. В полковом клубе в фойе висят портреты красных командиров. Офицер проверяет политическую грамотность солдата и спрашивает про персонажей. Тот довольно бойко отвечает, что это Ленин, это Сталин, это Ворошилов. Доходят до портрета Яна Гамарника. Он с черной бородой и смелым взором. Красноармеец-сибиряк восторженно замирает и с благоговением восклицает: «Ярмак!»

Картинка пятая. Пришел служить чеченец. Всё у него в армии ладилось, но через год к ним в эскадрон попал его кровник. Так как первый был уже достаточно отшлифован армейской службой, он почувствовал, что просто так грохнуть кровника будет неправильно. Поэтому он привел себя в полный порядок и чеканя шаг, пришел к папе.

«Товарищ командир! Разрешите обратиться?»

«Обращайтесь!»

«Товарищ командир! Разреши Гаджибекова убить?».

Что ответить, знаете? Вот и папа так. Сначала расспросил, почему. На Украине все-таки были другие порядки. Потом долго вдохновенно рассказывал о новой жизни, об ужасах пережитков прошлого. Тот слушал, молчал, соглашался. Потом папа спрашивает «Ну, что, всё понятно, товарищ боец?»

«Всё, товарищ командир. Разрешите идти?»

«Идите»

Конармеец, чеканя шаг, идет к двери, у входа разворачивается и по уставу спрашивает:

«Товарищ командир! Разрешите обратиться?»

«Разрешаю, обращайтесь»

«Товарищ командир! Разреши Гаджибекова убить!»

И так три раза. С тех пор у нас дома, если кто-то долго не понимает, что сказано, это называется «разреши Гаджибекова убить». Даже внуки знают, когда уже хотят «убить Гаджибекова».

Что вы думаете, пришлось этого подержать на гауптвахте, чтобы избавить от исполнения семейного долга, а несчастного Гаджибекова, белого от страха, перевести в другой полк, от греха подальше.



Минские обыватели были не менее колоритными. Как-то полк возвращался с учений и ехал через город верховым строем, сверкая терской казачьей формой и воружением. А вдоль дороги стояли местные жители, среди которых было много евреев. И один другому вдруг изумленно говорит на идиш:

«Слушай, они по-русски разговаривают!»

Ехавший рядом с папой полковой врач, остроумный носатый еврей, перегнулся через луку седла и отвечает на хорошем еврейском:

«Это что, дед! Мы и на идиш можем!». Обывателя уносят.

Этот замечательный веселый человек был арестован в 1938 году, в ходе Большого Террора, и выпущен из сталинских застенков, потому что ему повезло: он быстро сошел с ума. Остальных расстреляли.

Больше всего папа горевал о командире полка, который был из царских офицеров, перешедших на сторону красных еще в Гражданскую войну. Если я не ошибаюсь, фамилия его была Гайдуков. Папа был к нему привязан, как к отцу. Это он сделал полк большой дружной семьей, а главное, сумел передать молодым крестянским парням дворянское представление о чести офицера и служении Родине. Вообще посадили всех до уровня командиров эскадронов. Как папа избежал этой судьбы, поделюсь своими соображениями немного позже.