Каминский Я.И. ПОГРОМЫ

ПОГРОМЫ

По Елисаветграду ползли слухи о том, что на ближайшей узловой железнодорожной станции Знаменка находится воинская часть Красной Армии под командованием Григорьева, которая отличается слабой дисциплиной, занимается грабежами и бандитизмом, и что она должна прибыть в наш город.
Обычно новая власть появлялась ночью, отмечая свой приход грозным приказом. Я в те годы вел дневник и подсчитал, что за пять лет — с 1917-го по 1922-й — в Елисаветграде власть менялась тринадцать раз, иногда всего лишь на сутки...
Два еврейских погрома — петлюровский в 1918 году и ужасный григорьевский в 1919-м — приходились как раз на момент смены власти.
Помню, третьего января восемнадцатого года мы возвращались на фаэтоне от родителей Верочки (в тот день у меня с ней состоялась официальная помолвка). На углу Дворцовой улицы нас остановил разъезд вошедших в город петлюровцев. Матросы-большевики ушли из города днем.
На следующий день петлюровцы ходили по домам — искали большевиков и громили квартиры евреев.
К нам позвонили двое с винтовками. Я вышел в студенческом костюме и спросил:
— В чем дело?
— Ищем коммунистов. Кто здесь Каминский?
— Каминский — известный доктор и домовладелец. Какой он коммунист!
В тот раз обошлось...

В ожидании григорьевцев жители города попытались организовать вооруженный отпор силами милиции и кавалерийского училища.
Я связался с другими студентами-медиками, находившимися в Елисаветграде. Мы организовали перевязочный отряд. Выяснили, что городской вооруженный отряд будет встречать григорьевцев в овраге на подступах к городу.
Дома мы уговорились, что я буду в отряде, а Верочка с родителями на всякий случай переедет на время к Краевым — их русским свойственникам. Сестра Верочкиной матери, тоже очень красивая женщина, была замужем за присяжным поверенным Краевым и приняла православие. Дочь Краевых уже была замужем за моим товарищем Дашкеевым. Все мы встречались и дружили. Так что за Верочку я был спокоен. Ну а сам я ночевал дома и уже в шесть утра был на месте сбора отряда.
Наш отряд оказался весьма малочисленным и слабо вооруженным. Григорьевцы, доехав до нас, остановили свой поезд и стали выгружать пушку. Наши пешие кавалеристы посовещались и решили уйти. За ними ушла и милиция. Город остался беззащитным.
Я возвращался домой по обезлюдевшим улицам. Было тихо-тихо, и тишина эта предвещала недоброе.
Напротив нашего дома находился дом помещика Шуйского, который прислал сына, чтобы пригласить нашу семью к себе в этот тревожный час. Мы с отцом посовещались и решили остаться дома. Думали, что отца не тронут.
Я позвонил в милицейский участок. Телефонистка сказала: "Никого нет. Все разошлись".
Тревожная тишина длилась...

Появился прохожий, рассказал, что григорьевцы грабят еврейский район Кущевку. Послышались выстрелы. Я вышел на балкон.
Тишину сменил какой-то гул, слышались голоса. У дома столпились люди сельского вида. Четыре вооруженных григорьевца уже стучали в нижний этаж — там располагалось кафе-столовая. В конце концов григорьевцы с шумом ворвались туда.
Из моей комнаты было видно, что делается в глубине двора. Ворота раскрыли, толпа гудела в подворотне. Григорьевцы вошли во двор и прошли вглубь. Там жил еврей, который остался дома вместе с женой и младенцем. Их пятнадцатилетняя дочь и влюбленный в нее студент спрятались поблизости в дровяном сарае и забаррикадировались там.
Пьяные григорьевцы вошли в квартиру. Громко кричали, видимо, чего-то требуя; затем раздался выстрел — и истошный женский крик.
Дальнейшее я видел из окна своей комнаты. Кричащую женщину с младенцем на руках вытолкали во двор. Один из григорьевцев — по-видимому, пьяный — пытался вырвать младенца у матери, но та крепко держала его и все кричала.
Никто не пришел ей на помощь. Подворотня была заполнена зрителями, в основном крестьянками. Они не входили во двор, а смотрели, смотрели...
Наконец разъяренному бандиту удалось выхватить у матери ребенка. Держа младенца за ножки, он размахнулся и ударил его головкой о кирпичную стену дома. Мать без чувств упала на землю, к ногам убийцы.
Это было ужасное зрелище. Я не мог оставаться на месте, побежал на веранду, где собрались родные. Они ничего не видели — только слышали. И, конечно, не находили себе места.
Я не знал настроения людей, столпившихся в подворотне, а ведь нам нужно было пройти мимо них, чтобы попасть на улицу. И все-таки надо уходить! Я сказал отцу, что выйду первым. За мной пусть выходят отец с матерью и сестра с бабушкой. Пойдем к Краевым, это близко.
Мое появление не вызвало реакции толпы. Все напряженно смотрели в глубь двора, где двое григорьевцев пытались открыть дверь сарая. Видно, им кто-то сказал, что там прячутся молодые люди.
Я постоял — руки в карманах — в дверях, затем вышел на улицу. Там было спокойно. Около дома стояли две крестьянские телеги. Прохожие со свертками и корзинами не обращали на меня внимания.
Вышли на улицу отец с матерью. Благополучно. Но когда показались сестра с бабушкой, одна женщина указала на них и закричала: "Вот жиды, жиды идут!". В толпе зашевелились. Я загородил их: моя студенческая тужурка с блестящими пуговицами могла сбить с толку, а тут еще сестра закричала на доносчицу: "Дура ты! Креста на тебе нет!" - и быстро потянула бабушку на улицу. Внимание толпы вновь было приковано к происходящему во дворе.
Дверь в квартиру, все шкафы, буфеты и прочее остались открытыми. Мы понимали, что громилы все равно их откроют...
Я шел впереди. И вдруг увидел нашего гимназического служителя — врага гимназистов, доносчика и антисемита. Он шел согнувшись под тяжестью большого мешка. Только бы он не узнал отца! Я подошел к нему и протянул руку, чтобы он повернулся спиной к отцу с матерью.
— Ты из какого района идешь? — спросил я. — Что там делается?
Он, конечно, знал, кто я по национальности, и явно удивился тому, что я на улице.
— Тебе далеко нести? Ну, я пошел...
Я потряс его свободную руку — мешок он опустил на землю—и зашагал дальше. Рука моя горела, я весь корчился от стыда, что вынужден был поздороваться с этим человеком. И всякий раз, вспоминая этот случай, я вновь переживал жгучий стыд...
До Краевых мы добрались благополучно. Краев стоял у парадного входа и разговаривал с соседом. Увидев меня, он все понял и поскорее завел нас в дом. Мы сразу поднялись на чердак и там встретились с Верочкой и ее матерью. Краевы принесли нам поесть и дали теплые одеяла на ночь.
Погром продолжался еще сутки. Было убито более двух тысяч евреев — взрослых и детей, разгромлены дома и квартиры.
Недавно мой друг обнаружил в кировоградском музее любопытный документ - показания председателя Елисаветградской городской думы и председателя Елисаветградской еврейской общины В. И. Темкина, составленные по свежим следам событий. Они документально дополняют мой рассказ.
ЕЛИСАВЕТГРАДСКИЙ ПОГРОМ
Показания председателя Елисаветградской городской думы
и предстателя Елисаветградской еврейской общины
Владимира Ионовича ТЕМКИНА

Во времена Директории, в январе 1919 г., войска Петлюры заняли Елисаветград. Сейчас же появились толки о погроме; громили еврейские лавочки. В городе была подомовая охрана, преимущественно из евреев (самооборона). 3 февраля большевики устроили переворот и образовали ревком. Петлюровские полки присоединились к большевикам, а галичане ушли.
Переворот произошел потому, что петлюровские части хотели учинить погром, а галичане не допускали. Большевики угрожали, что если будет грабеж, то придут регулярные большевистские части из Бобринца. Переход петлюровцев на сторону большевиков оказался провокацией, так как таким путем они облегчили себе возможность грабежа.
Ревком просуществовал сутки, а на следующий день петлюровцы вместе с галичанами вошли снова в город и сейчас же бросились в места сохранения оружия обороны и стали арестовывать евреев обороны.
Ночью разграбили базар, а днем обходили еврейские магазины и дома, забирали деньги и вещи, ловили евреев и тащили их на вокзал. При попытках к сопротивлению их немедленно расстреливали. К вечеру захватили две главные улицы и стали грабить еврейские магазины. Народные массы к грабежу не были допущены. Грабили одни солдаты под защитой броневых автомобилей с командным составом. Грабили всю ночь и с утра.
На следующий день рабочие выступили вместе с милицией и самообороной, окружили казармы, выбили их оттуда и выгнали из города. Ночью вошел большевистский полк и водворил спокойствие.
В результате оказалось 15 убитых на вокзале. Разграблен весь базар и большинство еврейских магазинов. В общем убытков причинено на 200 миллионов рублей.
Захваченных штабом евреев пытали горячей водой, выворачиванием конечностей, а после расстрела выбрасывали из вагонов.
Перед Пасхой стали приближаться к городу под видом большевистских частей разные банды. Проходящие гайдамаки и местные антисемиты вели среди них открытую погромную агитацию. Был учинен тихий погром. Гайдамаки заходили в магазины и квартиры и забирали все, что могли.
С 1 по 3 мая были попытки погрома, но они были предупреждены принятыми мерами.
13 мая стали приближаться григорьевские части. 14-го они заняли Елисаветград и, не встретив серьезного сопротивления, совершили разгром лавок и обходили квартиры с целью грабежа.
Был образован ревком из пяти крестьян и четырех рабочих с присяжным поверенным Якубовским во главе. В числе членов означенного ревкома был только один еврей.
Было опубликовано воззвание Григорьева, что евреи допускаются в правительственные учреждения в размере 5%, а также знаменитый универсал его и семи его атаманов — Тютюника, Горбенко, Соколовского, Павлова и др. Оставлено было в городе 220 солдат под начальством Горбенко.
Местные крестьяне и рабочие-христиане (местные большевики) произвели переворот, арестовали означенных 220 человек и вновь объявили большевистскую власть. Из общего числа комиссаров — десяти — евреев было только три.
Следует отметить, что еврейское население и бывший ревком настойчиво просили не учинять переворота, ибо понимали, что это может закончиться погромом, но большевики никого не желали слушать и упрямо делали свое дело, игнорируя интересы многотысячного еврейского населения.
17-го утром в город Вступили григорьевцы. С вокзала под командованием полковника Павлова двинулись части с приказом вырезать всех евреев обоего пола в возрасте от 3 до 60 лет. Резня началась сейчас же в домах около вокзала, и первая семья по фамилии Сербии из семи человек была изрезана на мелкие части.
Войсковые части по 15 — 20 человек в сопровождении прочих громил обходили все еврейские квартиры по нескольку раз и прежде всего требовали денег. Затем забирали деньги, раздевали всех мужчин донага; снимали платье и с женщин, причем женщин тут же насиловали на глазах у всех близких; после всего этого мужчин выводили во двор и расстреливали. Женщин оставляли частью в живых.
Все магазины очищались дотла и товары вывозились как войсковыми частями, так и крестьянами на телегах, прибывшими в огромном количестве в город. Были также разграблены все квартиры; все это спокойно вывозилось из города.
На Быковой улице у Христианского кладбища, были случаи зарывания евреев живыми в землю. Прятавшиеся в погребах по 20 — 30 человек вырезались всей семьей, с женщинами и детьми. Нужно отметить, что эти укромные места указывались христианскими женщинами и врывались в больницу Красного Креста и городскую, вытаскивали больных евреев на улицу. То же было и в земской.
Еврейская больница была спасена тем, что громилам заявили, что здесь все больные сыпнотифозные, от которых они могут сами заразиться и погибнуть. Многие убитые были так изуродованы, что их нельзя было опознать.
Несколько раз обращался к Павлову, Горбенко и Запорожцу, в бывший ревком из рабочих и крестьян во главе с Якубовским с просьбой прекратить резню, но атаманы упорно повторяли, что все евреи должны быть уничтожены. Наконец к вечеру второго дня ревком пал на колени: нет уже сил выносить эту резню! Павлов согласился приостановить погром под условием, что ревком немедленно возьмется за управление городом. Ревком согласился. Павлов издал воззвание о прекращении резни; евреи вышли из мест укрытия, но тут на них снова набросились по приказанию воинские части. Самое большое количество убитых было в этот день. Ясно, что Павлов свое воззвание издал провокационно, чтобы вызвать евреев на улицу для новой резни.
За воинскими частями двигались группы из подростков, стариков, студентов, учащихся, чиновников, женщин, принимавших деятельное участие в расхищении имущества. Характерно, что при расхищении библиотек похищались только ценные книги и полные комплекты: явный признак участия в погроме интеллигенции, понимавшей толк в этих книгах.
Должно быть также отмечено мужественное поведение еврейской молодежи, под страхом расстрела оказывавшей помощь раненым братьям, прятавшей их и по возможности свозившей их в еврейскую больницу. В результате оказалось: в еврейскую больницу было доставлено 286 трупов и в другие больницы —около 300 трупов. Доставлены эти трупы были в первый день погрома. Трупы подбирались в течение семи дней в подвалах, на чердаках, в канавах, в погребах, на улицах, в домах и пр. Всего на кладбище похоронено 2100 жертв, а на полях около города – 300.
Раненых было около 300 человек. 85% всех еврейских квартир было полностью разграблено.
Масса евреев остались совершенно нищими. Многие женщины после изнасилования оказались заражены венерическими болезнями. Все еврейские магазины и лавки, за исключением одной, были полностью разграблены, всего же в городе еврейские магазины составляют 90% общего количества.
По первому подсчету из магазинов было разграблено всего на 1¼ милиарда рублей. Подсчет разрабленного имущества в квартирах не был произведен, но разграблено квартирного имущества минимум на 1½ миллиарда рублей.
Похороны встречали затруднения вследствие непрерывного обстрела еврейского кладбища гайдамаками. Только энергичное вмешательтво рабочих дало возможность похоронить жертвы. Похороны продолжались несколько дней. Город весь замер. Более состоятельные элементы и значительная часть ителлигенции выехали. Еврейская масса оставлена на муки и вымирание.
На четвертый день мы вернулись домой. Все, что можно было вынести, разграбили. Носильные вещи, посуда, мебель (кроме больших шкафов и кроватей), ковры, занавеси, разная утварь — словом, все было растащено или уничтожено. Пол в столовой был усыпан осколками хрусталя. Маленькие комнаты сестры и бабушки частью сохранились. Осталась также белая мебель в кабинетах отца, инструменты.
Мать ходила по пустым комнатам и все повторяла: "Как будем жить? Как будем жить?". Отец пытался ее утешить.
Я стал налаживать электричество. Люстры, конечно, унесли.
Работники кафе рассказали, как все происходило. Убив всех пятерых жильцов нижней квартиры, григорьевцы ушли. Тогда дом заполнили разные люди, которые уносили что хотели. К дому подъезжали крестьянские телеги, на них грузили мебель и вещи и увозили.
Дом Верочкиного отца тоже разграбили. Правда, сохранились вещи, перевезенные к Краевым.
Мы с сестрой купили самую необходимую утварь. Отец готовился к приему больных. Мой отпуск в институте имени Главче, где я работал уже два года, продолжая учиться в мединституте, подходил к концу. Я должен был ехать в Одессу.
К счастью, 20 мая в Елисаветград прибыл красноармейский полк. Он с музыкой прошел по Дворцовой, и — о радость! — в передних рядах я узнал нашего студента — начальника медчасти. Оказалось, полк должен следовать по железной дороге в Одессу.
Командир полка разрешил мне с женой и ее матерью ехать в тамбуре возле уборной. И в этих условиях мы провели трое суток — поезд был агитационным и задерживался на каждой большой станции...
Все эти события не могли не оставить печального следа в нашей судьбе. И я очень благодарен отцу, нашедшему нужные слова поддержки.
Вот его письмо от 27 мая 1919 года:
Дорогой Яков!

После твоего отъезда мы с мамой еще больше ощущаем ужасное положение, в котором находимся – одни в пустых комнатах без самых необходимых вещей. Шуйские прислали (принес их сын) две подушки и смену простынь. Спасибо им. Никогда не думал, что эти мало знакомые нам люди будут так внимательны. Напрасно мы оказались пойти к ним перед погромом. Слишком надеялись на защиту населения...
Надо приступать к работе, а я не чувствую сил заниматься практикой. Посмотрел инструменты: оказалось и их частью забрали! Непонятно – для чего. А белую мебель кабинетов не тронули. Все равно… Звонил в здравотдел. Думаю получить работу по педиатрии, это мне легче и хорошо знакомо.
Все время думаем о тебе. Конечно, благодаря тебе мы вовремя покинули квартиру, прошли через эту толпу, возбужденную происходящим рядом убийством, благополучно добрались до Краевых и их чердака и остались живы. Мы гордимся твоим мужеством и решительностью. Я только прошу Бога, чтобы в твоей душе не осталось ненависти к людям, ставшим погромщиками под влиянием алкоголя, и чтобы ты не забывал святой долг врача — оказывать помощь всем, кто в ней нуждается…

Каминский Я. И. "Минувшее проходит предо мною…" : Избранное из личного архива / лит. запись Г. Л. Малиновой. - Одесса : Аспект, 1995. - 162 с. : портр., ил.
Источник - http://www.sakharov-center.ru