игорь померанцев.Выступление перед студентами факультета журналистики Украинского католического университета во Львове (20 сентября 2011г.)

Драма журналистки заключена в этимологии этого слова. Французское слово jour означает «день». Хлеб журналистики – это ежедневные издания. По истечении суток этот хлеб становится чёрствым.

А между тем журналистика – это не только ремесло, но и творчество. По крайней мере, журналисты, которых любят и ценят – это люди творческие: у них есть свой стиль, свои темы, амбиции, поклонники, подмастерья, завистники, враги. Творчество по своей природе претендует на долгожительство. Ему мало однодневного существования. Ему тесно в двадцати четырёх часах. Оно задыхается в отмеренном ему отрезке времени. Когда слушатели говорят моим коллегам, а иногда и мне: «Вы - классик радио», я испытываю чувство неловкости, даже горечи. У радио классиков не бывает. Пока твой голос в эфире, ты – запанибрата с Ариэлем, духом воздуха, но стоит тебе умолкнуть, как ты смешиваешься с отработанным углекислым газом.
 
Журналистика отдаёт себе отчёт в гнетущей зависимости от быстротекущего времени. Иначе не было бы в мире такого количества изданий в название которых вынесены слова «время», «времена», «день», «неделя», «час», «ежедневный», «вечерний», «утренний», «ночной» и т.д. Во многих странах для людей нашей профессии придумана премия «журналист года». Придумали её чуткие люди: да, журналист хочет, чтобы его творчество жило хотя бы двенадцать месяцев, пока Земля обращается вокруг Солнца.

В Польше легендарного журналиста Рышарда Капущинского ещё при жизни признали «журналистом века». Не знаю, отнёсся ли сам Капущинский к этому иронично, но свою последнюю документальную книгу он назвал «Путешествие с Геродотом». Почему с Геродотом? Напомню, что грек Геродот жил около двух с половиной тысяч лет назад, он автор исторического труда, посвящённого греко-персидским войнам. Своим предтечей Геродота обоснованно считают географы, этнографы, фольклористы, антропологи и – прежде всего – историки, которые вслед за Цицероном называю Геродота «отцом истории». Свой трактат «История» Геродот предваряет следующим уведомлением: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов так в варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом».

Думаю, что вы уже догадались, почему Капущинский путешествует вокруг света с трудом Геродота и почему щедро цитирует его в своей книге. Да, он видит в греке собрата по перу, журналиста. Для Капущинского Геродот - образцовый репортёр, который бродит по свету, приглядывается, разговаривает, прислушивается, чтобы после записать всё это и зарубить себе на носу. Вот какую родословную сочиняет польский литератор журналистике. Мне нравится полёт его самолюбивой фантазии, его мания профессионального величия, его честолюбивое желание вырваться за пределы суток, на которые обречён журналист. Капущинский напоминает мне героя древнегреческой трагедии, который, зная уготованную богами судьбу, всё равно противостоит ей. Он оставался верен себе до конца: почти за год до смерти издал две книги стихов. Вместе с поэзией он хотел вырваться, прорваться в вечность.

Увы, история, в отличие от журналистики, вглядывается в прошлое. Она работает с памятью. Она дружит с грамматическим временем плюсквамперфект. К тому же она, хоть и гуманитарная, но всё же наука, и, как бы нам этого не хотелось, к французскому слову jour отношения не имеет. Всё же у журналистики есть достойные первоисточники, которыми она может гордиться. Я бы рискнул отнести к «журналистам года» летописцев. Вы наверняка помните, что хроники в летописях начинаются со слов «в лето…», что в переводе на современный язык звучало бы «в такой-то год…». Слово же «хронист», т.е. летописец, не случайно соседствует в словарях со словом «хроникёр», причём в английском языке и летописец, и хроникёр называются одним словом – chronicler.

Честно говоря, среди этих самых хронистов мне больше всего по душе нарушители жанра. Уверен, что черноризца Печерского монастыря Нестора, одного из авторов «Повести временных лет», современный редактор погнал бы в шею за отсебятину и недостоверную информацию. Но зато на полосе «мнения» и «комментарии» ему бы нашлось место. Родословная этого журналистского жанра ещё древней и авторитетней. Элементы журналистики, мне кажется, можно без труда отыскать в книгах пророков. Я имею в виду их бесстрашные обличения, адресованные как царям, так и простолюдинам. Приведу несколько цитат из 22-й главы Книги пророка Иеремии.

Так говорит Господь: производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем.

Я бы так перевёл на современный язык этот стих:
Соблюдайте законность, особенно в отношении тех, кого притесняют органы власти, уважайте права мигрантов, членов неблагополучных семей, не допускайте кровопролития.

Вот ещё один стих, не утративший актуальности:
Горе тому, кто строит дом свой неправдою и горницу своим беззаконием, кто заставляет ближнего своего работать даром и не отдаёт ему платы его.

В сегодняшних газетах это звучало бы, приблизительно, так:
По всей строгости закона должен быть наказан глава государства за коррупцию и незаконное присвоение имущества. Президент беспардонно нарушает Конституцию, не выплачивая зарплат и прочих социальных платежей бюджетникам.

Думаю, нет нужды говорить, чей стиль и слог для меня предпочтительней.

Мне особенно любопытны журналисты, оставшиеся по тем или иным причинам в истории вопреки обречённости жанра, в котором они работали. Богатое и разнообразное газетно-журнальное наследие Джорджа Оруэлла не кануло в Лету благодаря его романам и книгам документальной прозы. Ненависть писателя к журналистике достигла критической точки в период работы в Индийской службе Би-би-си с 1941 по 1943 год. Шла вторая мировая война, и британское Министерство информации в соответствии с условиями военного времени дозировало и фильтровало сообщения и комментарии. Индийцев убеждали, что их враг – нацистская Германия, а надёжный и естественный союзник – Соединённое королевство. Люди с чутким историческим слухом уже слышали, что империя трещит по швам, но Министерство информации требовало от сотрудников Би-би-си оптимистических репортажей и комментариев. Именно оно, а не нацистские и коммунистические машины пропаганды стало прообразом Министерства правды в оруэлловском романе-антиутопии «1984».

Но неприязнь Оруэлла к Би-би-си была взаимной. Во время гражданской войны в Испании писателя ранило в шею, в результате чего в его голосе то и дело проскальзывали визгливые интонации. Из-за этого один из боссов требовал лишить писателя доступа к эфиру. В 1946 году в эссе «Почему я пишу» Оруэлл объясняет, как он готовится к бегству из журналистики в прозу: «В течение последних десяти лет больше всего мне хочется придать публицистике вид изящной словесности». Он находит сильный аргумент: «Цель языка политики – выдать ложь за правды, а убийству придать черты респектабельности». (Эссе «Политика и английский язык», 1946 г).

Так Оруэлл становится жанровым перебежчиком: романистом. Он оттачивает стиль, радикально меняет лексику. Более того, он описывает общество будущего, хотя и мрачного, в пику актуальности и оперативности, присущих журналистике.

Cлово «журналист» на украинский язык я перевожу своевольно: «человек на один день». Но и один день можно прожить достойно. А если «человек на один день» проживёт его не только достойно, но и героически, то он может стать «человеком на все времена». Я говорю о реальном герое. Его зовут Малкольм Маггеридж (1903-1990). В 2010 году в Англии вышла книга его избранной журналистики «Time and Eternity” («Время и вечность»): название, я бы сказал, вызывающее для сборника репортажей и статей.

Отец Малкольма Маггериджа был видным социалистом и воспитал сына в согласии со своими убеждениями. В 1932 году газета «Манчестер Гардиан» послала Маггериджа в качестве своего корреспондента в Москву. В феврале 1933 года, усышав о голоде на Северном Кавказе и в Украине, Маггеридж без разрешения московского начальства отправился на юг. В результате в конце марта в «Гардиан Манчестер» появились три репортажа, которые стали первым на Западе свидетельством масштабов голодомора. Автор передал их в газету через дипломатическую почту. В газете они вышли в сокращённом виде, поскольку позиция газеты не совпадала с мнением корреспондента. Более того, мнение корреспондента было в тогдашней Англии из ряда вон выходящим. СССР был в моде, и английские интеллектуалы en masse симпатизировали строительству социализма в Советской России. Я приведу несколько цитат из репортажей Маггериджа: «Это был голод в самом прямом смысле этого слова. Не недоедание, как среди крестьян Востока или некоторых безработных в Европе. Нет, это был организованный голод. Часть продуктов, конфискованных у крестьян, экспортировалась за границу. Городки и сёла казались мёртвыми. Скот, лошади сдохли. Поля были в запустенье. ...Россия - на пути к созданию рабовладельческого строя. Сейчас идёт борьба Генеральной линии с крестьянством» и так далее и так далее.

Три коротких репортажа радикально изменили жизнь Маггериджа. Его по существу выгнали из газеты, и в поисках работы ему пришлось уехать в Индию. В дальнейшем Маггеридж оставлся верен своим журналистским принципам: «Как понять происходящее? Каков его смысл? Каково его значение?» В разные времена его ненавидели те, для кого идеология важней правды. Английские социалисты - в прямом смысле - плевали ему в лицо. Его вызывали на кулачный бой. Ему не давали въездной визы власти ЮАР, Португалии, СССР. Его отлучило от телеэкрана Би-би-си. Из-за религиозных - в конце жизни - католических убеждений Маггериджа изображали на карикатурах дряхлым лже-Иеремией, хотя кто как не он следовал призыву пророка: «Производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем»?

Я работаю в журналистике более тридцати лет, и мои наблюдения о драматической природе нашей профессии не умозрительны. Я часто думаю о неприкаянных бабочках-эфемеридах, срок жизни которых исчисляется даже не днями, а часами. Эфемерида – слово греческое. Оно прижилось в зоологии, но в Древней Греции эфемеридами назывались ежедневные отчёты о деяниях царей и военачальников. Чтобы избежать участи бабочек-эфемерид, я стараюсь держаться в своих радиопередачах поближе к Ars Acustica, направлению «искусство звука»: создавать эфирный продукт из звуков, причём человеческий голос занимает меня в такой же степени, что и жужжание, свист, шелест, стон, гогот, хруст, кряхтенье, щебет, храп, лай, бульканье, рык, всхлипы, воркование, плеск, клёкот, гиканье, гомон, рокотание или молчание. Ещё я продлеваю жизнь своим репортажам и интервью стихами. Я называю их «служебной лирикой». Вот одно из них:

В лагере беженцев
было всего пятеро изнасилованных.
Золотое правило нашего брата –
Получить информацию из первых рук.
Но не мог же я подойти к беженкам и спросить:
- Ну, кого здесь изнасиловали?
Подошёл, представился. Включил магнитофон.
-Может, кто-нибудь споёт песню о любви?
Женщины застеснялись.
Одна позвала семилетнюю дочь.
«Лири, спой, спой для дяди».
Сколько же ей теперь?
Да уже почти девушка…

Я сознательно говорю с вами о «метафизике журналистики». О «физике» вам расскажут на лекциях и семинарах. Мои сегодняшние комментарии я бы отнёс к жанру «журналистского расследования». Объектом этого расследования была сама журналистика.

Спасибо за внимание.