Жить в этом веке

P&M
Виктор Трегубов

Есть одна неудобная истина о том времени, в котором мы живем, которую до сих пор сложно понять и людям в цивилизованных широтах и долготах. А уж в наших, совком травмированных, распределением ударенных, она и вовсе филькина грамота. Не понимают и не хотят понимать.

Звучит эта истина примерно следующим образом: жёсткие запреты больше не работают.

Примеры животрепещущие

В чём смысл? В том, что у нашего и не только нашего человека на подкорке жив рефлекс: если тебе что-то не нравится, его нужно запретить. Пусть Рада закон примет, в котором чётко так будет прописано: запрещено, нельзя, штраф, срок, семь лет расстрела.

Вторая ошибка – следствие из первой, продолжение заведомо неверной мысли – это то, что запрет необходимо укрепить карой пострашнее. И тогда точно будет работать. Мы живём среди людей, которые искренне верят, что, если бы за карманную кражу четвертовали бы на площади, карманники бы быстро перевелись. Исторический опыт людей не переубеждает, да многие его и не знают.

Примеры? Да тысячи их. Хотите за прошлую неделю? Новый главмент (главпонт?) по борьбе с наркотиками, предлагающий ввести уголовное наказание за сам факт употребления. Тогда-то точно перестанут колоться марихуаной и курить ЛСД! Священники, свято уверенные в том, что на чужую сексуальную жизнь можно повлиять законодательными нормами (при этом, прекрасно зная, что при всей нетерпимости церковных традиций и уставов к гомосексуализму, в самом клире и даже монашестве он и близко не изжит).

С другой стороны, воинствующие атеисты требуют использовать такие же запреты для борьбы с религией – как будто недавно мы не проходили аналогичный, не слишком удачный, эксперимент. По сети радостно расходится фейк о том, что в Японии запрещён ислам. Мы запретили компартию и делаем вид, что их избиратели куда-то испарились. Кто-то хочет запретить гей-парады, кто-то – гомофобные высказывания. Кто-то до сих пор верит в сухой закон, кто-то считает, что легализация проституции приведёт к распространению рабства, а кто-то полагает, что, если разрешить гражданам покупать огнестрельное оружие, они сразу друг друга перестреляют – и сильно удивляется, узнав, что те же снайперские винтовки можно было покупать всю нашу историю.

Стратегия простая: у нас это есть, но мы это публично и громко не одобряем, значит, этого как бы и нет. Ну, ладно, пусть есть, но мы ни при чём. Это удобная стратегия. Она позволяет России считать себя выше, лучше и моральнее Голландии при том, что процент проституток, наркозависимых, абортов, брошенных детей и запросов «гей порно анал» в поисковых системах в России в разы выше даже с учётом поправки на большее население.

Я сейчас не о том, насколько хороши или плохи, уместны или чудовищны те или иные запреты социальных явлений, политических групп и сексуальных ориентаций. Это другая тема. Неважно даже то, насколько запреты угнетают свободу личности. Это тоже другой разговор.

Важно то, что они не работают.

В странах, где казнят за гомосексуализм, и в странах, где разрешены однополые браки, сопоставимое количество геев и лесбиянок, просто они по-разному находят способы жить, трудиться и самореализоваться, в том числе и на сексуальном поприще. Китай, где расстреливают за коррупцию, более коррумпирован, чем Швеция, где за неё, в худшем случае, можно немного посидеть в комфортабельной трехзвёздочной тюрьме. Достать пистолет в Украине не составляет труда, а в последние несколько лет даже гранатомёт перестал быть деликатесом. На запрет всем плевать.

Так, может, можно сделать так, чтобы запреты всё-таки работали, скажет кто-то. Может, просто плохо старались следить за исполнением закона. А если потщательнее, да не миндальничать, то можно и целое социальное явление трудом, упорством и тщательной работой органов побороть.

Можно. И так делают. Иногда почти получается.

Но есть проблема. И вот эта проблема упирается именно в наш век.

Времена и нравы

Я вообще, признаюсь, терпеть не могу, когда наш век приводят в качестве примера в гуманитарных спорах. Мол, как можно в наше время верить в то, что человек по воде ходил? Ответственно заявляю: в годы Римской империи в это было поверить не легче. Пожалуй, даже тяжелее: сейчас мы хоть знаем, как это организовать техническими методами, и допускаем, что в будущем появятся и новые способы. А тогда были свято убеждены, что вот вообще никак невозможно и возможно не будет. Так что вера, скепсис, убеждённость и прочие подобные вещи от технического прогресса не очень зависят.

Зато от него очень зависит скорость обмена информацией, плотность социальных связей и эффективность тех или иных моделей государства.

Скажу проще: в современном мире государство слабеет. Самое либеральное государство XIX века имело над своим гражданином много больший контроль, чем те режимы, которые мы привыкли называть авторитарными. Её величество Виктория могла себе позволить создать викторианскую эпоху, навязав собственные нравы империи. Его величество Александр Рыгорыч, хоть и последний диктатор Европы, хоть и очень старался, всё же Беларусь в один большой колхоз не превратил. Максимум, на что его хватило – контроль над политическим сегментом.

Когда правящий режим решает, за кого будут голосовать граждане, это называется авторитаризм. Когда правящий режим решает, будут ли граждане брить лобок, это называется тоталитаризм.

Так вот, вышеозвученные запреты в наше время могут быть по-настоящему эффективны только в тоталитарных державах. Только там, где государство контролирует всю жизнь личности.

Проблема в том, что мало кто из тех, кто решительно требует запретов, согласится жить в таком государстве. Даже не потому, что оно подавляет (некоторым это нравится). Просто потому, что в нашу эпоху тоталитарные государства чудовищно неэффективны. Они, среди прочего, подавляют и науку, и культуру, и предпринимательскую инициативу, что приводит к популярности книг «Сто один рецепт приготовления газонной травы». Если, конечно, государство не сидит на каком-нибудь особо ценном (например, углеводородном) ресурсе и не живет с его ренты, но и этот праздник вряд ли может длиться вечно.

Следовательно, в наше время приходится выбирать между страной, где не работают запреты, и страной, где не работает всё остальное.

Что же делать?

А не искать отмазок.

Знаете, что кроется во всех этих «запретите»? Признание собственной беспомощности.

Например, церковь. «Эй, государство!», – говорит она. – «Мы тут полагаем, что что-то там аморально. Но мы не можем убедить в этом других людей. Запрети им, раз уж мы не справились!».

Ай-яй-яй, уважаемые, ай-яй-яй. Почему-то ранние христиане умели проповедовать настолько эффективно, показывать своей жизнью такой ошеломительный пример, что для утверждения своих представлений о том, «что такое хорошо и что такое плохо» обращаться за помощью к государству не приходилось. Более того, можно было с государством на эту тему поспорить. Более того, можно было его победить. А вы к держаным мужам за помощью бегаете – не потому ли, что вы уже так не можете, что и проповедью зажечь слабо, и собственным жизненным примером уже сложнее кого-то поразить? Вообще-то утверждать то, что вы полагаете моральным – это ваша функция, а не чиновников и правоохранителей. И делать это полагается убеждением, а не принуждением. Так апостолы делали и вам завещали, а вы стрелки переводите и крест перекладываете.

Или, например, с партиями. «Запретите такую-то партию!». Да запросто. Да, её представители не попадут в парламент. Но её избиратели проведут каких-нибудь других таких же уродов. Хотите, чтобы этого не было? Переубедите их. Не переубеждаются? Упрямые болваны? Это да. Ну что ж поделаешь.

Или с каким-нибудь алкоголем и планокурением. Горбачёвскую кампанию все помнят? А сухой закон в США, который алкоголизм не победил, но создал даже не теневую отрасль, а целый теневой сектор экономики, отголоски которого живы и поныне, через восемьдесят с гаком лет?

Но, тем не менее, социальная реклама – работает! Пусть в ограниченной мере, но работает. Комплексные меры, включающие в себя и аккуратные ограничения (редко в виде прямого запрета), – работают! Пропаганда – работает. Так, сейчас в Европе и в Украине уже меньше курящих, чем было раньше, а те, что есть, меньше конфликтуют с некурящими за счёт разграничения. Политическая реклама тоже работает.

Да и запреты иногда работают. Там, где они, во-первых, очевидны (запрет на лишение другого человека жизни или имущества), а во-вторых – сопряжены с комплексом мер по изжитию явления, а не простым «отловим и покараем». Поэтому в странах, где преступников в тюрьмах реабилитируют, преступность, как правило, ниже, чем в странах, где в тюрьмах их гнобят, создавая «зэчью субкультуру». «Очевидные» решения не всегда эффективны. И иногда приходится выбирать между «это справедливо» и «это сработает».

Мы живём в информационную эпоху. Эпоху всеобщего диалога, причём диалога на повышенных. Если мы хотим побеждать, мы должны научиться убеждать и переубеждать. И это относится ко всем, совершенно независимо от их позиций. Если кто-то хочет построить всемирный коммунистический интернационал, халифат или царство демократии, он должен занять не почту, телеграф и Мекку, а новостные ленты и ленты соцсетей. Победит тот, кто первый откажется от наивных попыток запретить в пользу сложного, неблагодарного, но всё-таки работающего убеждения. Да, убеждать можно по-разному, и терроризм, к слову, – это тоже средство пиара, ещё и высокоэффективное. Но в том-то и секрет эффективности террористов: они умеют играть по правилам нового времени. Это же касается и гибридных войн, и информационных кампаний: основная их цель – разум врага. И не столько даже его поведение, сколько его убеждения.

В этом – ключ к эффективности. Но чтобы его взять, надо перестать цепляться за старые методы.