Ленин глазами его современника и соперника!

Взгляд на одного из крупнейших политиков XX века одного из его соперников.

Виктор Михайлович Чернов (25 ноября (7 декабря) 1873, Хвалынск, Саратовской губернии — 15 апреля 1952, Нью-Йорк) — русский политический деятель, мыслитель и революционер, один из основателей партии социалистов-революционеров и её основной теоретик. Первый и последний председатель Учредительного собрания.



Ленин умер – на этот раз умер физически, так как духовно и политически он мертв уже по крайней мере год. У нас выработалась привычка говорить о нем как о явлении прошлого, и поэтому писать о нем беспристрастно труда не составляет.

Ленин был великим человеком. Не только величайшим человеком в своей партии – он был ее некоронованным королем, и притом заслуженно. Он был ее головой, ее волей, можно бы даже и сказать, ее сердцем, если бы он сам и эта партия не приняли обязательства быть бессердечными. Ленин обладал мощным, но холодным интеллектом. Интеллектом ироничным, саркастичным, циничным.

Для него ничего не было хуже сентиментальности. Это слово всегда оказывалось у него наготове по отношению к любым моральным и этическим соображениям в политике. Для него все это было чем-то несерьезным – лицемерием, «поповской болтовней». Политика означала стратегию и больше ничего. Стремление к победе – единственная заповедь. Воля к власти и бескомпромиссной реализации политической программы – вот единственная добродетель. Колебание – вот единственное преступление.

Говорят, что война – это продолжение политики другими средствами. Ленин, несомненно, перевернул бы эту формулировку и сказал бы, что политика является продолжением войны, но в другой форме. Самым существенным влиянием войны на сознание человека является легализация и освящение вещей, которые в мирное время являются преступлением.

На войне превращение цветущего края в пустыню является только тактическим приемом, грабеж превращается в «реквизицию», обман – в военную хитрость, готовность пролить кровь брата выглядит проявлением военного рвения, бессердечность по отношению к жертвам – похвальным самообладанием, безжалостность и негуманность становятся обязанностью. На войне все средства хороши и лучшими являются как раз те, которые наиболее осуждаются в обычной человеческой практике, И поскольку политика является замаскированным продолжением войны, правила войны превращаются в принципы политики.

Ленина часто обвиняли в том, что он не был и не хотел быть «честным противником». Но для него само понятие «честный противник» представлялось абсурдом, предрассудком ограниченных людей, чем-то таким, что можно время от времени использовать в собственных интересах. Однако воспринимать это всерьез просто глупость. Защитник пролетариата должен отбросить всякую щепетильность в отношении врагов.

Обманывать врага сознательно, клеветать на него, очернять его имя – все это Ленин рассматривал как нормальные вещи. Он провозглашал их с жестокой циничностью. Совесть Ленина заключалась в том, что он ставил себя вне рамок человеческой совести по отношению к своим врагам. Таким образом, отказываясь от всяких принципов честности, он оставался честным по отношению к самому себе.

Будучи марксистом, он верил в «классовую борьбу». По его мнению, гражданская война является неизбежной кульминацией классовой борьбы. Можно даже сказать, что для него классовая борьба являлась лишь зародышем гражданской войны. Разногласия в партии, серьезные или пустяковые, он всегда пытался объяснить как эхо классовых антагонизмов.

Он стремился избавляться от нежелательных элементов, изгоняя их из партии, и, делая это, он «честно» прибегал к самым низким средствам. В конце концов разве не является разнородная партия недопустимым конгломератом антагонистических классовых элементов? А с антагонистическими классовыми элементами следует обращаться по принципу «на войне как на войне».

Вся его жизнь прошла в расколах и фракционной борьбе внутри партии. В результате в нем сформировались качества непревзойденного гладиатора, профессионального борца – в каждодневной тренировке, в постоянном придумывании новых уловок для того, чтобы обвести противника или выбить его из игры. Именно эта продолжавшаяся всю жизнь тренировка давала ему потрясающее хладнокровие, присутствие духа в любой мыслимой ситуации, непоколебимую веру в то. что он всегда так или иначе «выкрутится».

Будучи по природе своей человеком, преданным одной цели и обладающим мощным инстинктом самосохранения, он без труда мог провозгласить: «Верую, ибо абсурдно»,– и очень походил на любимую русскую игрушку ваньку-встаньку. После каждого провала, сколь бы позорным и унизительным он ни был. Ленин немедленно поднимался и вновь принимался за дело. Его можно уподобить стальной пружине, которая распрямляется с тем большей силой, чем сильнее ее сжали. Он был стойким партийным лидером.

Подобные лидеры нужны для того, чтобы воодушевлять соратников по партии и предотвращать панику примером безграничного самообладания, а также для того, чтобы привносить трезвость в периоды излишней экзальтации, когда, как он любил говорить, легко впасть в «чванство», почивая на лаврах и недооценивая подстерегающие в будущем опасности.

Именно приверженность одной цели являлась тем, что более всего внушало уважение его последователям. Много раз, когда Ленину удавалось выжить только благодаря просчетам его противников, это объясняли его несгибаемым оптимизмом. Часто это была слепая удача, но тогда удача обычно приходит к тем, кто знает, как продержаться в периоды неудач. Многие быстро сдаются. Они не хотят тратить силы на бесполезные попытки. Они благоразумны, и именно этот здравый смысл отпугивает удачу.

С другой стороны, есть некий высший здравый смысл в человеке, который тратит последние капли своей энергии, несмотря на то, что все против него – логика, судьба, обстоятельства. Этим «иррациональным здравым смыслом» природа наделила Ленина в избытке. Благодаря такому упорству он неоднократно спасал партию в ситуациях, которые казались безнадежными. Массы воспринимали это как чудо и приписывали его особому ленинскому таланту прорицания. Однако как раз именно способности к предвидению ему не хватало.

Прежде всего он был мастером фехтования, а фехтовальщику нужно совсем немного способности к предвидению и совсем не нужны сложные идеи. Фактически ему не нужно слишком много думать: следует сосредоточиться на каждом движении противника и управлять собственной реакцией со скоростью врожденного инстинкта, для того, чтобы без малейшего промедления отвечать на каждое движение врага.

Интеллект Ленина был острым, но не широким, находчивым, но не творческим. Мастер оценки любой политической ситуации, он мгновенно осваивался в ней, быстро оценивал все ее новые повороты и проявлял недюжинную политическую сообразительность. Это совершенное и быстро срабатывающее политическое чутье резко контрастирует с абсолютно необоснованным и фантастическим характером всех исторических прогнозов, которые он делал на сколько-нибудь продолжительный срок, – любой программы, охватывающей нечто большее, чем сегодня и завтра.

Аграрная программа, разработанная им в девяностые годы для социал-демократической партии, провалилась полностью, что, однако, вовсе не помешало ему поспешно заимствовать аграрные лозунги социал-революционеров, с которыми он ранее с большим усердием боролся. Его конкретные планы атак были чрезвычайно практичны; однако его грандиозные планы действий после победы, которые должны были охватывать целые исторические периоды, распадались при первом соприкосновении с реальностью. Его «ближнее политическое зрение» было Непревзойденным, «дальнее политическое зрение» всегда подводило.

Как человек, у которого «истина в кармане», он не ценил творческие усилия других людей, не уважал чьи-либо убеждения, ему была чужда восторженная любовь к свободе, которая присуща независимому творческому духу. Напротив, он исповедовал чисто азиатскую концепцию монополии на печать, слово и мысль, закрепленной за единственной привилегированной кастой, следуя в этом мифическому мусульманскому изречению о том, что если Александрийская библиотека сосодержит те же вещи, что и Коран, то она бесполезна, а если другие, то вредна.

Ленину было абсолютно отказано в творческом таланте, он был только умелым, ярким и неутомимым проводником в жизнь теорий других мыслителей, обладал настолько узким мышлением, что можно было бы говорить об ограниченности его интеллекта. Однако в этих рамках он был способен на проявление силы и оригинальности. Его сила заключалась в необычайной ясности, можно даже сказать, прозрачности построений.

Он следовал своей логике неуклонно, доводя дело до абсурдных заключений, не оставляя ничего расплывчатого или необъясненного, за исключением тех случаев, когда этого требовали тактические соображения. Идеи формулировались предельно просто и конкретно. Это наиболее очевидная черта ленинской риторики. Он никогда не был блестящим оратором. Часто был грубым и неуклюжим, особенно в полемике, где он постоянно повторялся. Однако именно эти повторы составляли его систему и силу.

За бесконечным пережевыванием и нескладными шутками скрывалась живая, несгибаемая воля, ни на дюйм не отклоняющаяся от избранного пути; это было упорное давление, гипнотизирующее аудиторию своей монотонностью. Одна и та же мысль повторялась несколько раз в различных формах до тех пор, пока тем или иным путем не проникала в сознание каждого. Затем подобно тому, как капля точит камень, постоянное повторение внедряло эту идею в интеллект слушателя. Немногие ораторы умели достигать подобных результатов путем повторов.

Кроме того, Ленин всегда чувствовал свою аудиторию. Он никогда не поднимался слишком высоко над ее уровнем, однако и опускался до него лишь в те моменты, когда это было необходимо для того, чтобы не нарушить непрерывность гипнотического состояния, контролирующего волю его паствы. Более чем кто-либо он осознавал, что толпа требует, чтобы ее погоняли и пришпоривали, она хочет чувствовать твердую руку хозяина. Когда было надо, он говорил как правитель, осуждая и подстегивая свою аудиторию. «Он не оратор – он больше чем оратор», – заметил кто-то, и это замечание вполне уместно.

Воля Ленина превосходила его интеллект, и последний всегда выступал как слуга первой. Так, когда наконец после многих лет подпольных усилий победа была достигнута, он не приступил к воплощению своих идей, как поступил бы конструктивный социалист, заранее продумавший созидательную работу. Он просто применил к новой созидательной фазе своей жизненной программы те же методы, которые использовал в разрушительной борьбе за власть. «Вначале ввяжемся, а там посмотрим» – ему очень нравилось это выражение Наполеона.

Ленина часто изображали слепым догматиком, однако это не было свойственно его натуре. Он был не из тех, кто останавливается на законченной системе, он просто использовал свой ум для достижения целей политической и революционной борьбы, в которой все решает правильный выбор момента. Поэтому он порой становился шарлатаном, экспериментатором, игроком; поэтому он был оппортунистом, а это нечто диаметрально противоположное догматику.

Многие критики обвиняли Ленина в сильной жажде власти и почестей. На самом же деле он просто органически был создан для управления и буквально не мог удержаться от того, чтобы не навязывать свою волю другим, не потому, что жаждал этого, а потому, что это было столь же естественно для него, как для крупного небесного тела естественно влиять на планеты. Что касается почестей, то он их не любил. Плебей по своим вкусам, он остался столь же простым в своих привычках после Октябрьской революции, как и до нее.

Его часто изображали бессердечным, сухим фанатиком. Однако его бессердечность была чисто интеллектуальной и, следовательно, направлена только против его врагов, то есть против врагов партии. По отношению к друзьям он был любезен, добродушен, жизнерадостен и вежлив, каким и полагается быть хорошему другу; поэтому эмоционально-фамильярное «Ильич» стало среди его последователей общепринятым именем.

Да, Ленин был добродушным, однако добродушие не означает милосердие. Известно, что физически сильные люди обычно добродушны, и добродушие Ленина имело ту же природу, что и добродушие огромного сенбернара по отношению к окружающим щенкам и дворняжкам. Настоящее же милосердие, насколько мы можем судить, он рассматривал как ничтожнейшую из человеческих слабостей. По крайней мере фактом является то, что, когда он хотел уничтожить какого-либо социалиста-оппонента, он награждал его эпитетом «хороший парень».

Он посвятил всю свою жизнь интересам рабочего класса. Любил ли он рабочих людей? Очевидно, да, хотя его любовь к реальным живым рабочим, несомненно, была слабее, чем ненависть к угнетателям рабочих. Его любовь к пролетариату была той же деспотической, суровой и беспощадной любовью, во имя которой столетия назад Торквемада сжигал людей ради их спасения.

Следует отметить еще одну черту: Ленин по-своему любил тех, кого ценил как полезных помощников. Он легко прощал им ошибки, даже неверность, время от времени, однако, строго призывая их к выполнению задач. Злобность и мстительность были ему чужды. Даже враги воспринимались им скорее как какие-то абстрактные факты. Вероятно, они не могли возбудить в нем чисто человеческий интерес, будучи просто математически определенными точками для приложения деструктивных сил.

Чисто пассивная оппозиция его партии в критический момент являлась для него достаточным основанием для того, чтобы расстрелять сотни людей без тени колебаний. И при всем этом он любил, искренне веселясь, играть с детьми, собаками, котятами. Говорят, каков стиль, таков и человек. Вернее было бы сказать, что каковы мысли, таков человек. И если Ленину было дано оставить собственный отпечаток на доктрине классовой борьбы, то этот отпечаток следует искать в его интерпретации диктатуры пролетариата, пронизанной концепцией той воли, которая и составляла саму сущность его личности.

Социализм означает освобождение труда, а пролетариат есть плоть и кровь трудящихся масс. В самом пролетариате, однако, есть пролетарии более и менее чистой породы. Далее, если необходима диктатура пролетариата, то в соответствии с теми же принципами внутри самого пролетариата должен быть авангард, осуществляющий диктатуру над рядовыми пролетариями.

Это должна быть своего рода квинтэссенция – настоящая пролетарская партия внутри пролетарской партии, таким же образом должна существовать диктатура более сильных элементов над другими, более нестойкими. Таким образом, получается иерархическая система диктатур, вершиной которой является, и не может не являться, личный диктатор. Им и стал Ленин.

Его теория концентрических диктатур – которая весьма напоминает концентрические круги Дантова ада – развилась, таким образом, в универсально приложимую теорию социалистической диктаторской опеки над народом, превратилась в антитезис настоящего социализма, как системы экономической демократии. Эта любимая и почти сокровенная концепция Ленина – и единственная действительно его – представляет собой «противоречие данному». Подобное внутреннее противоречие не может в конце концов не превратиться в источник раскола внутри созданной им партии.

Он умер. Его партию теперь возглавляют люди, которых он в течение долгих лет формировал по своему образу и подобию. Им весьма легко подражать ему, но чрезвычайно трудно продолжать его политику. Партию в целом начинает постигать та же участь, что постигла ее верховного вождя, – она постепенно превращается в живой труп. Ленина, который мог бы гальванизовать ее своей бьющей через край энергией, больше нет; он истратил себя до конца – вложил всего себя в партию.

Она же теперь, в свою очередь, истощена. Над свежей могилой партия на время сплотит свои ряды под клятвы верности любимому учителю, который сказал ей так много в прошлом, но который сегодня не говорит ничего и больше ничего не скажет в будущем. Затем она вновь вернется к повседневной жизни и вновь подвергнется действию законов разложения и распада.

1925 год