25 лет Чернобылю: дневник катастрофы

26 АПРЕЛЯ

«ВЗОРВАЛОСЬ! ЗАРЕВО НА ВСЕ НЕБО! СПУСКАТЬСЯ?»

Вспоминает мастер в отделе снабжения ЧАЭС Григорий Амелькин (на фото — справа): «Я работал в ночь аварии напротив четвертого блока. Как раз заступил в 8 вечера на смену: железная дорога работала круглые сутки. Сообщили, что идут к нам вагоны с частями турбин. Мы расчищали место, чтобы их принять, а ближе к полуночи решили перекусить, кто тормозок с собой взял, кто прилег отдохнуть, а крановщица осталась на кране — 22 метра высота. В общем, рабочая обстановка.

На генераторе тогда проводили эксперимент, и он пар постоянно выпускал, ревел. Хлопцы шутили еще: «Гриша, твоя премия полетела! Что-то он сегодня часто хлопает». Нас штрафовали, если где-то на линии поломка... Тут крановщица говорит: «Что-то взорвалось! Зарево во все небо! Все так отсюда видно! Спускаться или нет?». Ночь, темно, пожарные начали мотаться. Звоню начальнику смены станции, он: «У нас авария!!!». И бросил трубку. Перезваниваю опять — опять бросает. Никаких указаний. Но крановщица все же спустилась.  

Как выяснилось потом, эти десять минут были для нее роковыми — умерла она очень быстро. Да мы и сами подходили поближе к блоку, даже не подозревали, что не просто пожар это, а у забора — радиационное поле. Через три-четыре часа повезла «скорая» одного, потом — двоих, троих. Вижу, что уже не просто авария, а катастрофа! Сняли нашу охрану в помощь пожарным, мне поступило распоряжение распустить людей. Они на велосипеды — и в Припять.

А я в город попал уже утром, когда пришла вторая смена. Улицы с порошком вымыли. Жена уехала в Киев за обоями, сын в песочнице играл. Потом нас эвакуировали, но в Припять я вернулся — и уволен только в прошлом году. В последние 10 лет я был начальником железнодорожной станции Янов. Мое родное село Копачи сравняли с землей, кладбища — у меня там и отец, и бабушка, — забыты. А сам себя чувствую перекати-полем, у которого ни родины, ни прошлого не осталось». 

«МОНТАЖНИКИ В ПРИПЯТИ ВЫТАЛКИВАЛИ ИЗ «РАКЕТ» ЖЕНЩИН И ЧУТЬ НЕ УТОПИЛИ ДЕТЕЙ!»

25 лет назад Юрий Андреев, тогда старший инженер управления турбин на втором энергоблоке ЧАЭС, был на смене в ночь на 26 апреля. «Второй энергоблок, на котором я работал, считался лучшим в СССР, — рассказывает он. — На него была возложена самая большая нагрузка. Смена была очень спокойная. Только в течение последних часов по громкой связи стали вызывать химиков на установку подавления активности кислорода, чтобы они сделали анализы... Моя смена закончилась в полночь, и я поехал домой. Приехал в Припять, как оказалось, за 20 минут до взрыва!

Но мы ни о чем не догадывались. Утром старшая дочь ушла в школу — тогда по субботам школьники учились. А в городе появились усиленные патрули милиции — 5—6 человек с автоматами. Это очень удивило, ведь криминала в городе не было. Был обычный день — бабушки сидели на скамейках, в городе играли свадьбы, загорали на пляже, сажали картошку на дачах. Но на речном вокзале уже начиналась паника — монтажники и ремонтники, кто был в курсе взрыва, врывались в «ракеты» со своими баулами и чемоданами. Людей туда набивалось столько, что в «ракете» выдавливались стекла изнутри. Они выталкивали оттуда женщин с колясками! Здоровенные бугаи чуть не утопили нескольких детей. Они спешили уехать. Неважно куда, лишь бы подальше от Припяти. Утром я пошел с младшей дочерью гулять по городу. Четвертый блок был виден как на ладони. И я заметил, что... не было помещения центрального зала. Это высокое помещение порядка 11 метров! Над реактором был виден дым... Во второй половине дня я поехал на работу, в автобусе чувствовалось напряжение, все молчали. Когда ехал обратно, после полуночи, — увидел зарево над реактором. В этот момент какой-то слесарь крикнул: «О, уже поставили прожекторы!». У кого-то не выдержали нервы, и ему сказали: «Не ори, дурак. Это реактор светится!».

В первые дни после аварии я пытался понять, что чего-то вокруг не хватает. Потом понял — из Припяти и Чернобыля улетели все воробьи! 27 апреля уже все понимали, что на станции произошла тяжелая авария. В этот же день появилась паника и из-за того, что якобы вот-вот рванет второй блок. Я им сказал, что блок уже отключен. А в ответ услышал: «Да пошел ты, мы и так знаем, как вы отключаете блоки...»...

В этот же день появились вертолеты с мешками песка. Вертолетчики сбрасывали мешки на реактор, в итоге оттуда поднималась пыль, и уровень радиации в Припяти повышался очень быстро. После этого правительственная комиссия запретила такие вылеты, пока город не будет эвакуирован. На следующий день прошла эвакуация... А реактор горел до начала мая...

Только после 7 июля я ушел в плановый отпуск. Я и коллеги, как оказалось, были пропитаны радиацией. Уже позже у меня, и у многих других пропадут медицинские книжки, они были кем-то украдены. После этого мы все числились здоровыми... Сейчас мы готовим письмо на имя Виктора Януковича. В нем ставим вопрос, что нужно реабилитировать имена незаконно осужденных советским судом за аварию. Например, директора ЧАЭС Виктора Брюханова (руководил станцией в 1986 году, недавно отпраздновал 75-летие. — Авт.). Знаете, одному из осужденных, после того как он умер, в Киеве отказывались даже выделять место на кладбище...».

27 АПРЕЛЯ

«В КИЕВЕ ОСТАЛИСЬ ОДНИ МУЖЧИНЫ»

«Динамо» играло в этот день в Киеве со «Спартаком». Республиканский стадион, 90 тысяч зрителей на трибунах! Победа 2:1, народ ликует на фоне... фона. Олег Блохин, тогда игрок «Динамо», рассказал нам: «Мы в команде уже на следующий день знали, что рванул Чернобыль. Игра со «Спартаком», потом вылет в Лион на финал Кубка Кубков 2 мая. Никаких бесед с органами и накачек не было, мол, как себя вести и что говорить. Смысла не было, уже вся Европа знала. А мы как узнали, даже шока не испытали. Не могли представить, что взорвалась АЭС. И никто не понимал, насколько это опасно. Уже когда вернулись из Франции, отправили семьи кто куда. В Киеве тогда ни детей, ни женщин не было — одни мужчины. Я родных отправил в Миргород. Тогда много говорили о красном вине, мол, оно помогает выводить радиацию. Не знаю, мы так не лечились. Да и ничего особо в нашей жизни не изменилось. Разве что на улицах часто стали поливать. Помню, пытались где-то дозиметры доставать, проверять уровень радиации в квартире, на улице. Сейчас, правда, уже не помню допустимые уровни, но тогда нам объясняли».

«УЗНАЛИ О ЧП, НО ДУМАЛИ ОБ ИГРЕ»

Экс-помощник Блохина в тренерском штабе сборной Украины, а тогда защитник «Динамо» Андрей Баль: «Мы прилетели во Францию на финал Кубка Кубков, а там по телевидению показывали графики: то, что там было написано «Чернобыль», мы понимали, а остальное нам кое-как перевели. Но у нас тогда все мысли были о предстоящей игре. А уже после матча с «Атлетико» («Динамо» выиграло евротрофей, победив 3:0. — Ред.) занялись бытовыми вопросами. Партнеры по команде отправляли родных кто на Закарпатье, кто на моря. Моя жена Светлана тогда была в положении. Я организовал ее выезд в Москву, и уже осенью она вернулась в Киев с сыном. Влияния радиации на здоровье наша семья не почувствовала. Может, оно бы и было, но в 1990 году я уехал играть в Израиль, и там с женой и сыном прожил десять лет».

«НА ВОКЗАЛЕ БЫЛО ЧТО-ТО СТРАШНОЕ»

Начальник планово-экономического отдела киевского отделения ЮЗЖД, потом главный инженер, ликвидатор 2-й категории Георгий Эйтутис: «В Киеве, начиная с 27—28 апреля, творилось что-то страшное: залы перед кассами битком набиты, билетов нет, разобрали заранее — на майские праздники. А в специальных воинских кассах генералы в очередях дрались, чтобы взять билет. Спекулянты продавали билеты сперва втрое, потом впятеро дороже, и все равно люди брали. Милиция спекулянтов, конечно, ловила, но что толку — всех не переловишь. Даже на электричку сесть было невозможно. И полное замалчивание ситуации. Неделю, до второго мая, вообще ничего официально не говорили, даже нам, железнодорожникам, хотя с первых дней были созданы штабы на всех дорогах во главе с руководителями дорог.

Грузы — свинец, песок, доломит, топливо, автомобили и другая техника — массово шли на станцию Вильча, потом на Чернобыль, а о пассажирах тогда никто не думал. 1 мая я был на демонстрации, 2 мая мой младший сын катался на детской железной дороге. Конечно, партэлита обладала информацией и серьезно понимала, что это такое, своих детей повывозили сразу. Но это неправда, что их в противогазах водили и сажали в вагоны, я такого не видел — это слухи... После майских праздников добавили дополнительные поезда. Но все равно это не помогало: люди давали мзду проводникам, уезжали в тамбурах, в проходах. Так продолжалось весь май...».

«РОДНЫЕ СКАЗАЛИ: УЕЗЖАЙ ДЕНЬКА НА ЧЕТЫРЕ»

Актриса Ольга Сумская: «27 апреля мне позвонили родители, они тогда жили в Полтаве, и сказали: «Доця, тут в Чернобыле что-то нехорошее случилось, говорят на Киев идет радиация. Выберись, пожалуйста, из Киева денька на четыре». Я и уехала, за что меня чуть из института не исключили. Мой профессор лично подал петицию в деканат с просьбой: «Вычеркнуть студентку Сумскую из рядов советских студентов. Паникерам не место в нашем коллективе». К счастью, обошлось. Не исключили».

28-29 АПРЕЛЯ

Многие простые люди узнали о катастрофе только после майских праздников, когда об этом сообщили официально. Но было много и тех, кому по секрету о смертельной опасности сообщали родные и знакомые, с просьбой никому больше не рассказывать — боялись санкций властей. Информация стала просачиваться уже в воскресенье 27 апреля, а массово — в понедельник-вторник.

«ПАПА СКАЗАЛ НИКОМУ НЕ ГОВОРИТЬ»

Виталий Кличко: «В 1986-м мы с родителями жили в Киеве. 26 апреля утром я с братом, как обычно, пошел в школу. Нас поразило отсутствие автобусов на улице! Это уже потом мы узнали, что они все были брошены на эвакуацию населения Припяти, Чернобыля... Телефон зазвонил следующей ночью. Отец должен был немедленно явиться в гарнизон (Владимир Родионович был полковником авиации. — Авт.). Ничего необычного мы не заподозрили, ведь как руководящий офицер папа часто срывался с места. 29 числа отец вернулся. Он был очень уставший, казался подавленным — таким я его никогда не видел. Он рассказал нам, что случилось, попросил как можно реже покидать квартиру. А самое главное — строго-настрого приказал никому не говорить об аварии. Мы держали язык за зубами, но с каждым днем все меньше и меньше наших одноклассников приходило на занятия.

Паника началась в первые майские дни. Люди в скором порядке покидали город, на центральном вокзале тысячи толпились с вещами у билетных касс, чтобы раздобыть место в ближайшем поезде. Также быстро вынырнули спекулянты, которые на страхе делали бизнес. В то время как поездка по железной дороге была обычно недорогой, спекулянты в этой ситуации требовали до двухсот рублей за билет! Страх у некоторых был настолько велик, что они даже на крыши вагонов взбирались, чтобы выбраться с опасной зоны. Но мы с родителями остались. Мама не хотела оставлять отца одного. А Владимир уехал на Азовское море, когда в середине мая закрылись школы и все ученики первых-седьмых классов были отправлены в пионерлагеря. Там он пробыл до конца каникул, почти четыре месяца. Почему нас, старших, не отправили вместе с ними, я не знаю».

«МЫ НАДЕЯЛИСЬ, ЧТО ОТМЕНЯТ ЭКЗАМЕНЫ»

«Мне тогда было 12 лет. Жила я в пригороде столицы, — рассказывает журналистка Галина Тимошенко. — Об аварии узнала уже в понедельник — подслушали, как шептались между собой учителя. Но тогда значения этому мы не придали — мало кто понимал, что означают эти слова — реактор, радиация, утечка... Практический интерес возник на следующий день, когда поползли слухи, что отменят годовые экзамены. Источник был авторитетный — дочь математички. Мы не верили своему счастью! Приставали ко всем учителям, даже к директору ходили! Но официально об этом объявили только после майских. А до этого на занятиях рассказывали о пользе йода, молока и что лучшая одежда в жару — белая...».

1 МАЯ

«МНОГИХ ЗАСТАВИЛИ ВЫЙТИ НА ДЕМОНСТРАЦИЮ И НАЛИВАЛИ КРАСНОЕ ВИНО»

Одним из самых вопиющих случаев «показухи» во время аварии на ЧАЭС стала первомайская демонстрация в Киеве — весь мир уже гремел об аварии в 100 км от столицы УССР, но советское руководство решило, видимо, показать, что все в стране спокойно, и вывело людей на улицы города. «Об аварии на ЧАЭС я узнал почти сразу, — рассказывает глава департамента авиации МЧС Евгений Червоненко. — У меня тесть был партийным работником. Верхушка массово вывозила свои семьи кто куда, подальше от радиации. Мы жили в Киеве, но никуда не собирались уезжать. 1 мая, как и полагается, все вышли на демонстрацию. Кто вышел, а кого заставили выйти. У меня не было другого выбора. Я с командой должен был на следующий день ехать в Ригу на всесоюзные соревнования по авторалли, и мы понимали, что если не пойдем, могут быть проблемы с поездкой — если бы наша команда «увильнула» от участия, то, наверняка, нас бы не выпустили на гонки. Пришлось идти. Перед демонстрацией участникам парада давали красное вино, чтобы хоть как-то нейтрализовать действие радиации. На параде было все как всегда. Разве что меньше детей. Наверное, родители заблаговременно отправили своих чад подальше от Киева. О радиации не говорили, но после шествия нас проверили дозиметрами, сказали, что все в порядке. А может, просто не сказали всю правду».

2-4 МАЯ

«НАМ СКАЗАЛИ, ЧТО СОЛНЕЧНАЯ АКТИВНОСТЬ»

Певец Кузьма (Андрей) Скрябин: «Со взрывом у нас было все интересно. Когда это случилось, я жил в одном маленьком городишке на границе с Польшей. И весть о Чернобыле до нас докатилась позже всех: уже даже после майских праздников! И услышали мы ее по польскому радио. Только там никто не сказал, что грохнул 4-й энергоблок. В эфир вышло следующее предостережение: «В эти дни наблюдается повышенная солнечная активность. Старайтесь поменьше пребывать на открытом воздухе».

«НА РЫНКЕ В КИЕВЕ ВСЕ БЫЛО ЯКОБЫ «ИЗ ПОЛТАВЫ»

Киевлянка Елена Гребенникова: «В столице после аварии огромное количество людей ничего не знали о катастрофе даже после майских. Многие уехали на дачи под Киев еще перед выходными и преспокойно там отдыхали. Мы с семьей остались в Киеве и вместо майской демонстрации отправились гулять в лес. Когда пришли домой, то мы с мужем радовались: вот какой у нас ребенок с прогулки вернулся румяный! Обычно наша дочка бледненькая была, а в эти дни после аварии вдруг такой «здоровый» румянец появился!

Когда народ вернулся после праздников на работу, тогда и появилась первая информация о радиации. Наш НИИ сразу заказал в Молдове фуру каберне, и народ брал по ящику или два домой. Еще пили йод — добавляли пару капель в воду. Также советовали не есть лесные ягоды. Так все продавцы на киевских рынках стояли со справками, что у них все экологически чистое. Считалось, что самая незараженная область — Полтавщина, так что у всех абсолютно торговцев все было якобы «полтавское»... 

6 МАЯ

«В «БОРИСПОЛЕ ЛЮДИ ПРОРВАЛИ КОРДОН»

Как рассказал нам тогдашний замначальника аэропорта «Борисполь» Николай Чебыкин, самыми трудными были 5-6 мая, когда объявили об эвакуации из Киева всех детей до 16 лет: «Борисполь был забит до отказа. Люди скопились на привокзальной площади. И в эти дни 300 человек, боясь что не смогут уехать, прорвали заслоны военных и автозаслон и вышли на вторую взлетную полосу, требуя срочно их вывезти! Никакие слова на них не действовали. Мы их еле-еле уговорили, доставили в резервную зону и всех потихоньку отправили...».

«ГОНЩИКИ УБЕГАЛИ В ПОДЪЕЗДЫ»

В этот день в Киеве стартовала «Велогонка мира» — скромный социалистический вариант суперпрестижной, но капиталистической «Тур де Франс». Спортсмены из капстран после аварии на ЧАЭС стали массово отказываться от поездки в Украину. Если в 1985-м было 129 участников «Велогонки мира», то в год Чернобыля — всего 64. Чешский велогонщик Йозеф Регец: «О случившимся в Чернобыле я узнал от коллег, которые гонялись на «Джиро д’Италия». Спортсмены других стран отказались ехать в Киев. Мы — не могли. Этим бы поставили крест на карьере. Было страшно. В Киеве также никакой информации, только мало людей на улицах... Как теперь здоровье? Насколько мне известно из общения с участниками той велогонки, ни у кого серьезных проблем нет». Киевлянин Леонид Чернов: «Мы с друзьями сидели в ресторане, лечились красным вином. И мимо нас кружили велосипедисты — участники «Велогонки мира». И тут начал моросить дождь. Радиационный, видимо. Мы сидели под навесом — нам было все равно, а гонщики начали хватать свои велосипеды и прятаться по соседним подъездам!».

ОСЕНЬ 1986

«ЛЮДИ СТРОИЛИ САРКОФАГ, НЕ ПРЯЧАСЬ В БУНКЕР»

Анатолий Кудряшов — инженер-атомщик по образованию, в Чернобыль прибыл в командировку из России, а потом так и остался в Украине: «Я прекрасно знал, что такое радиация: еще в университете на практике нам показывали, как облучение действует на кролика: несколько минут — и от него осталось розоватое желе и обрывки шкурки. С осени 1986-го я работал замначальника отдела оборудования ЧАЭС, позже — начальником железнодорожного цеха в зоне отчуждения. Грузы для строения саркофага нужно было подвозить под самые стены реактора, а там еще фонило прилично. Машинисты тепловозов управляли техникой из бункера. На платформе стояла будочка, оббитая свинцом, с ма-а-леньким окошечком со спецстеклом, которое не пропускает радиацию. Так вот, ударили морозы — стали топить, окошко запотевало, ничего не видно. Тележки раз за разом падали с рельс, нужно выходить, все поправлять, возвращаться снова в бункер. Так рабочие плюнули на осторожность и руководили с улицы, мол, бог с ней, с радиацией — главное побыстрее сделать работу, пусть и ценой здоровья».

БАЙКИ: КИЕВЛЯНЕ-ЭКСТРАСЕНСЫ И КОЛБАСА ОТ КВАРТИРАНТОВ

Авария — аварией, но украинцы вспоминают и веселые истории того времени. У Елены Рудык из пгт Немешаево из-за радиации в дефицитное время на столе появились колбаса, масло, кофе и даже икра: «К нам поселили семью припятчан. Жили они в летней кухне. Так они для нас продукты покупали, которые в городке продавали исключительно «чернобыльцам» (мы могли в местных магазинах купить лишь перец, соль и спички: на прилавках — шаром покати)!»

Киевлянин Андрей Чернов, которому в 1986 году было 10 лет, вспоминает, как он со сверстниками шутил над москвичами: «Я с родителями уехал в Москву к родственникам. И во дворе рассказывал изумленным москвичам, что радиация в организме киевлянина настолько велика, что ко лбу прилипают любые предметы! Для примера брал пятикопеечную монету, и она действительно липла к мокрому лбу. Москвичи были в восторге, но держались подальше».

Доцент кафедры анатомии Нацуниверситета биоресурсов и природопользования, а в 1986-м студент Николай Курашко рассказал: «В те дни нездоровилось мне, с желудком что-то было. Прихожу в студенческую поликлинику. К одному врачу, ко второму, к третьему. Но каждый говорит: «Молодой человек, какой смысл вас лечить, если завтра мы все умрем?!» И это доктора! Так и ушел ни с чем! Простые люди были осведомлены о радиации еще хуже. Приезжаю к бабушке, а она: «Сынок, та реакция нас замучила! Вон на палец толщиной по речке плывет!» Оказалось, какая-то старая одежда была в воде. Понимать, что такое радиация и как это слово выговаривается, бабушка отказывалась».

«А мы в июле 1986-го повезли помидоры продавать в Москву, — вспоминает запорожчанка Елена Воробьева. — Встали на рынке и кричим: «Помидорчики из Запорожья!» Москвичи даже о цене не спрашивают, покупают соседние малюсенькие кислые тепличные местные помидорчики! Мы в недоумении час стоим, второй. У конкурентов с их «дробью» покупатель за покупателем, а у нас — ни одного. И тут какая-то бабушка совет дает: «Деточки, вы не кричите, что украинские, говорите — краснодарские». За 20 минут мы распродали все!»

Ольга Гук, Галина Коваленко, Любомир Луканюк, Олег Люлька, Надежда Моисеенко, Алекс Панченко, Александр Панченко, Марина Петик, Игорь Серов, Олег Сивак, Евгений Смертенко, Станислав Шкапа