Портнов: "Мое похищение заказал высокопоставленный украинский чиновник"

Бывший первый замглавы Администрации президента был одним из ключевых лиц бурных событий во времена Майдана.

Ныне он находится в эмиграции, возглавляет Институт правовых реформ и уверен, что в ближайшее время вернется на родину.

О том, что происходило на Банковой в последние месяцы правления Януковича, как и почему он покинул страну, о несостоявшемся похищении в Москве и о сценариях смены власти в Украине, Андрей Портнов рассказывает в эксклюзивном интервью "Вестям".

— Почему и при каких обстоятельствах вы покинули Украину?

— Украину я покинул 22 февраля. Выехав из Харькова, я официально пересек границу Харьковской и Белгородской областей. Сделал я это потому, что поехать в Украине мне уже было некуда. Блокпост у квартиры в Киеве, публичные угрозы, нападение на автомобиль, охота на моих детей и размещение данных о них в социальных сетях, на страницах активистов, с тезисами, что надо задержать детей и тогда Портнов никуда не денется, — вот моя ситуация на тот момент. Кроме того, напомню, президент Украины подписал в присутствии трех министров иностранных дел соглашение с оппозицией о том, что все спецподразделения правоохранительных органов должны оставить правительственный квартал. И в этот момент, 21 февраля, в 15:00, обнаружилось, что все сотрудники милиции покинули президентскую администрацию и в ней стали появляться демонстранты. Там уже были петарды, маленькие и большие взрывпакеты — и никаких сотрудников милиции на входах в здание на Банковой. Иными словами, оставаться в Киеве моей семье и мне уже было физически невозможно. Потому я принял решение временно перебраться в Харьков.

— Вы туда выехали вместе с Януковичем?

— Нет. Я даже не знал, что он принял аналогичное решение. 21 февраля я выехал из Киева и тут же нарвался на блокпост. Вежливая просьба выйти из автомобиля — и наш вежливый отказ, после чего палками с металлическими набалдашниками началась атака на наш автомобиль. После того как стекла были разбиты, водитель принял решение прорываться. Дальше все было, как положено, — погоня со стрельбой и езда по пересеченной местности. Пришлось с большими трудностями искать второй автомобиль, который ехал бы в 5–10 км впереди нас, сообщая, свободна ли дорога. Так нам удалось через проселочные дороги объехать блокпосты в Киевской и Полтавской областях, и только в Харьковской области блокпостов уже не было.

В общем, выехав из Администрации президента без каких-либо вещей около 15:30, в Харьков на разбитой машине мы добрались к 23:00. И лишь в этот момент я узнал, что сюда же на съезд местных советов собирается приехать президент, что создало вокруг города некоторую напряженность.

— С Януковичем виделись?

— Он прибыл в Харьков ночью, нашел меня и предложил встретиться. Считаю неэтичным пересказывать беседу с президентом, но ключевым итогом я для себя вынес следующее: нам больше контактировать не нужно. Для себя же я сформулировал такие тезисы: я не должен никого винить в том, почему я попал в эту ситуацию, так как всегда работал с любым руководителем до конца, даже заранее понимая, что все идет ко дну. Я считал, что безответственно бросить вверенный тебе участок в трудные дни и что руководящий юридическими процессами чиновник не имеет права уйти даже при таких обстоятельствах. Конечно же, я понимал, чем все это уже заканчивалось, но не мог все бросить, так как находился на службе и считал это неправильным. И в следующий раз я поступлю точно так же. Лучше попасть в ту ситуацию, в которой я сейчас оказался, чем бросить десятки своих подчиненных и получить репутацию ненадежного, безответственного человека. Иными словами, я должен был работать именно до 22 февраля и внешне излучать уверенность, что хромая лошадь обязательно придет к финишу первой.

— Были встречи с Януковичем после Харькова?

— Встреча ночью с 21 на 22 февраля была последней. Мы больше не виделись, не контактировали, и я не хочу комментировать какие-либо темы, связанные с бывшим президентом.

— Но именно после этой встречи вы решили покинуть страну?

— После нее я переночевал в одной гостинице, такой же как номер в гостинице Измайлово, и выехал в сторону российской границы. Мне было уже очевидно, что в стране произошел и успешно завершился переворот, что власть в стране перешла к сформированному насильственным способом парламентскому большинству. Поэтому маршрута внутри Украины для меня уже не было.

— А почему именно Россия?

— Я понимал, что это долгосрочная командировка, понимал моральные и политические риски своего отъезда за рубеж. Понимал, что новая власть, новый политический режим будет осуществлять и уголовное давление. И тут выбор маршрута нужно было делать сразу. Ехать в Европу означало, что будет лишь вопросом времени, пока новая украинская власть сошьет какое-нибудь дело и меня в режиме экстрадиции выдадут назад. Поэтому было очевидно, что страна, в которую нужно ехать, это Российская Федерация. Поэтому я и здесь.

— Но утром 22 февраля многим еще не казалось, что все уже закончилось. Казалось, что Янукович еще мог провести в Харькове съезд и собрать силы для сопротивления свергнувшим его силам. В частности, версия Коломойского: президент приехал в Харьков, чтобы вместе с Добкиным и Кернесом объявить там о создании альтернативного правительства, но этого не произошло из-за отказа харьковских лидеров. Вам стало ясно, что этот проект провалится, уже на встрече с Януковичем?

— Ни Кернес, ни Добкин не собирались осуществлять никаких сепаратистских действий, а я вообще посчитал бы такие затеи легкомысленными. Во всяком случае я ни разу не слышал от них ничего подобного. Могу сказать, что я не собирался ни на какой харьковский съезд, потому что это уже просто было элементом агонии. Все решения нужно было принимать до того, в Киеве. Начиная с разгона студентов 30 ноября, когда необходимо было быстро провести кадровые решения и отправить в отставку тех, кто это совершил, — милицейских функционеров и пару интеллектуалов из СНБО, затеявших разгон маленького Майдана 30 ноября. Мнение о том, что такие увольнения деморализуют правоохранительные органы, мы вместе с министром юстиции Еленой Лукаш считали глупостью. Инцидент на Майдане дискредитировал власть, и объяснимые точечные решения не внесли бы деморализации. Но это сделано не было, что привело к нарастающим последствиям и внутри милиции тоже.

Например, когда активиста Гаврилюка сотрудники милиции раздели догола и сняли на камеру, это что — государственная политика или тонкая многоходовая комбинация милиции для наведения общественного порядка? Это же была непоправимая дискредитация, после которой уже больше не хотелось ничего делать. В этот момент некоторые ключевые министры и руководители правоохранительной сферы даже утратили доверие и контакты между собой, потому что это было высшей формой позора власти и подарком для оппозиции. Мы с Лукаш больше не понимали, с каким текстом и зачем идти в этот день на брифинг, как собственно и не было понятно, почему именно мы с министром юстиции должны были вообще ассоциировать с собой все эти высокоинтеллектуальные решения и озвучивать итоги переговоров с лидерами оппозиции на телевизионных экранах. Кроме того, в этот же период происходили какие-то абсолютно бездумные вещи.

Сил правоохранительных органов было абсолютно достаточно для того, чтобы в соответствии с Законом о милиции пресечь начало вооруженного конфликта. Это не было сделано, зато появились какие-то неформальные шайки, действовавшие против активистов Майдана. Лично я в первое время был убежден, что эти отряды наняты оппозицией с целью дискредитировать власть. Но оказалось, что не нужно искать злой умысел там, где все объясняется глупостью. Эта медвежья услуга не могла не вылезти боком для власти. Но нужно сказать, что и сейчас в Украине пользуются услугами неформальных бандформирований. Почему это выгодно? Потому что не нужно идти за санкцией в суд и тратить время на юридические действия. Позвонил в маленькую банду, и они сделали для тебя работу. Нужно кого-то серьезно наказать даже путем физического устранения — не нужно никакого приговора суда, достаточно иметь мини-банды. Иными словами, ничем с этой точки зрения восемь месяцев нынешней власти не отличаются от ситуации в январе-феврале 2014 года.

— Но какие именно нужны были действия 18–20 февраля, когда события на Майдане уже вышли на пик?

— К этому времени реальная власть была потеряна и ситуация была уже необратимой. В эти дни пора было уже объявлять досрочные президентские выборы, хотя еще незадолго до того можно было втянуть часть оппозиции в управление страной и отдать ровно половину всей власти, как и хотела оппозиция. И пока еще руководители оппозиции были согласны на компромиссы, нужно было на них идти. Одновременно сдав часть своей власти и обнулив авторитет всех троих лидеров оппозиции.

— Каким образом?

— Мне неэтично говорить обо всех нюансах зимних переговоров, но общеизвестно, что некоторые представители оппозиции очень хотели во власть при прошлом президенте. Уже тогда один из них соглашался стать премьером, а другие возглавить Национальный банк, город Киев и получить половину министров и губернаторов. И конечно, нужно было втянуть их в это, сделать частью государственного менеджмента. Это была беспроигрышная ситуация: либо с ними диверсифицировать ответственность за ситуацию в стране, получив стабильное парламентское большинство, либо с политической арены ушли бы все вместе — и лидеры оппозиции, и действующая власть. В любом случае это снизило бы напряжение.

— Но ведь 21 февраля и было подписано компромиссное соглашение. Вы считаете, оно было не нужно?

— Это был абсолютно неправильный шаг. Могу сказать, что это был первый юридический документ, который не видели ни я, ни министр юстиции Лукаш перед его подписанием.

— Кто же его готовил?

— Для меня это загадка. Это был несбалансированный документ, который не давал ни одного шанса на выполнение. Если президент решил идти на досрочные выборы и одновременно подписался под тем, что из правительственного квартала должны уйти спецподразделения милиции, то нужен ответ на вопросы: а как будет обеспечиваться общественный порядок, а с теми ли фигурантами заключается соглашение, а как и какими силами они отвечают за его реализацию? И если бы те, с кем подписывается соглашение, показали бы хоть раз свою кредитную историю, тогда понятно: они — сторона переговоров, с ними можно заключать соглашения, которые были бы подтверждены публичной ответственностью, личным словом и репутацией. А если соглашение заключается с людьми, которые ни разу не выполнили ни устных, ни письменных договоренностей, то как можно идти на это, если в договоре все позиции проигрышны?! И все гарантии — устное обязательство трех министров иностранных дел стран ЕС. Чем оно было подкреплено? Вот сегодня соглашение не выполнено. Оказалось, что их слово, как и слово оппозиции, ничего не весит. Так зачем нужно было такое соглашение и почему это было непонятно в момент подписания?

— И снова всплывает вопрос Харькова: была ли попытка создать там альтернативный центр власти?

— Я не знаю, но, наверное, нет. Никто бы не согласился выполнить такой приказ. Авторитет власти последние две недели перед переворотом упал уже настолько, что многие устали и задавались одним вопросом: когда это все закончится? Правда, никто не думал, что таким образом.

— 20 февраля на Майдане погибли десятки человек. Позиция нынешней власти — что убивали силовики по приказу Януковича и людей из его ближайшего окружения, но есть и другие версии. По вашей информации или по вашему мнению, кто виновен в трагедии?

— Думаю, что вина лежит на обеих сторонах — и власти, и оппозиции. С обеих сторон были провокаторы с оружием, поэтому и наказывать надо обе стороны. Другое дело — кто это будет расследовать? Сегодня Генпрокуратура, к сожалению, показала, что является политическим инструментом. Прокуроры позволяют себе, будучи стороной в уголовном процессе, преследовать судей, решения которых им не нравятся, и влиять на правосудие, создавая информационную и политическую атмосферу виновности одной стороны. Но если подходить профессионально к расследованию событий на Майдане, то необходимо проанализировать все видеокадры, опросить большое количество свидетелей, сделать поминутную хронологию того, что происходило. И публично показать причинно-следственные связи — как массовые убийства людей повлияли на дальнейшие политические процессы в стране. Что касается упоминания в общем контексте этих событий моей фамилии генпрокурорами Махницким и Яремой, то думаю, что это связано с тем, что я входил в рабочую группу по урегулированию кризиса и ходил на брифинги, озвучивая позицию власти, чем косвенно ассоциировался со всеми происходящими в этот момент событиями. Но я все же решил действовать открыто и публично, поэтому я обратился в Генпрокуратуру с тем, что раз меня упомянули, то прошу осуществить со мной все необходимые процессуальные действия, включая право на защиту и ознакомление с материалами дела. Я получил ответ, что не подозревался и не подозреваюсь в причастности к событиям на Майдане. Меня поразила легкость, с которой прокуроры сначала повесили ярлык на пресс-конференции, а потом сами же письменно зафиксировали прямо противоположное. И я решил юридически зафиксировать противоправные действия прокуроров в свой адрес. Поэтому подал большое количество исков в украинские суды. В конце концов, я выиграл уже три иска у генпрокурора. А один из процессов выиграл уже и в Апелляционном суде. Генерального прокурора обязали на своем сайте официально опровергнуть всю сказанную обо мне информацию, а саму информацию суд признал полностью недостоверной. Но у меня еще пять нерассмотренных исков к генпрокурору, они тянутся по причине постоянных затягивающих ходатайств органов прокуратуры.

— Вы отвечали в АП за судебное и уголовно-процессуальное законодательство. Насколько были необходимы зимой законы от 16 января?

— Хочу разделить этот вопрос на несколько. Считаю, что значение этих законов сильно преувеличено. Весь спор происходил не по сути этих законов, а по процедуре их принятия. Больше всего возмущения было именно процедурой. Что касается их сути, так сегодняшний парламент принял уже на порядок больше законов куда жестче, чем тот пакет 16 января, а процедуры принятия законов 16 сентября об особом статусе Донбасса, амнистии и люстрации совсем никуда не годятся, здесь пахнет нарушением процедур принятия законодательных актов.

Другое дело, было ли правильным политическое решение принимать законы 16 января в тот момент? Вопрос дискуссионный. Я сейчас считаю, что это не нужно было делать, но не потому, что законы плохие, а потому, что их, как оказалось, никто не собирался применять. Их приняли, но правоохранители так ничего и не начали делать для их исполнения. Тогда зачем они были нужны?!

Ведь основной смысл, заложенный в этом пакете, был в том, чтобы позволить правоохранительной системе без силового сценария, правовым способом привлечь к ответственности тех, кто осуществлял незаконные действия. Там упрощалось составление протокола об админнарушении: если лицо не хочет его подписывать, достаточно видеофиксации вручения. Была изменена подсудность рассмотрения дел по месту жительства правонарушителей. Хождение в масках наказывалось, но не уголовной, а административной ответственностью, хотя во многих странах есть и уголовная. Сегодня практика показывает, что этот закон был необходим, так как люди масках несут угрозу уже сегодняшним порядкам. Однако вместо применения этих законов они лишь стали поводом, чтобы усилить протесты и завершить вооруженный переворот. С этой точки зрения сегодня, через восемь месяцев, можно сказать, что эти законы были не нужны.

— Как вы думаете, ход событий, связанный с Майданом и свержением Януковича, был предопределен?

— К конкретному результату в немалой степени привели ошибки власти: резкое изменение внешнеполитического курса государства, избиение студентов, клептомания отдельных руководителей и ряд других. Была совокупность факторов. Был ли переворот неизбежен? Считаю, что нет. До президентских выборов оставалось полтора года, и можно было бы не допустить переворота, делясь властью и диверсифицируя ответственность с оппозицией. А потом, в 2015-м, мирно проиграть.

— Почему? Даже в оппозиции тогда многие считали, что Янукович — до 2020-го...

— Для второго срока нужно было что-то делать. А уже с конца 2012 года многим неинтересно было проводить какие-то реформы. Ведь все основные реформы, включая те, за которые я отвечал, мы провели в 2010–12 годах. Это и декриминализация, и гуманизация ответственности за хозяйственные преступления, новый УПК, новый Закон об адвокатуре, о судоустройстве, об общественном контроле в местах несвободы и другие. Позитивом являлось и принятие Закона о трансферном ценообразовании, и что в последние полтора года по представлению налоговых органов в стране не было арестовано ни одного человека. Но во многих отраслях, считаю, темп был уже потерян. Закон о прокуратуре — еле продавили первое чтение. Для меня это был целый конфликт с правоохранительными органами. И вообще, основные мои противники были не в оппозиции, а во власти. Нужно было доделать судейский раздел в Конституцию — мы прошли все этапы, и оставалось лишь одно голосование. Второе чтение Закона о прокуратуре искусственно затягивалось, и я не мог никак додавить. Никому уже ничего интересно не было, и мне оставалось только пытаться на своем участке максимально сделать то, что я могу. Хотя было понятно, что по мере приближения президентских выборов пропрезидентское большинство в парламенте будет таять. Но ничто не предвещало того, что мы получили. А получили мы государственный переворот. Легкомысленные руководители, используя настроения людей и их желание что-то улучшить, воспользовались этим, чтобы получить доступ к государственным ресурсам и финансовым потокам. Они должны были знать из истории целого ряда стран, что любой неконституционный переворот вносит в общество такой дисбаланс, такой накал страстей, такую конфликтность, которая во многих случаях заканчивается кровавыми событиями вплоть до гражданских войн и гибели государства.

— Вас называют отцом судебной системы, рожденной в 2010 году. Ее оценивают по-разному. С одной стороны, хвалят за то, что суды стали более дисциплинированными в рассмотрении дел, с другой — критикуют за создание вертикали контроля над судами, где решения принимались по звонку с Банковой. Как вы оцениваете эту систему и свою роль в ее создании?

— Систему оцениваю двояко. Удалось сделать много, но и не удалось многое. Огромными проблемами были кадровая и коррупционная. Я отвечал за законодательное и нормативное обеспечение судебной системы. Но многие ошибочно считают, что чиновник в президентской администрации знает и отвечает за все, что делают восемь тысяч украинских судей. Человеческий фактор многое искажает. На днях я прочитал заявление главы налоговой Белоуса, где тот жалуется, что суды выносят слишком много решений против налоговой. Поэтому он (это цитата!) позвонил президенту и премьер-министру — и они втроем решили, что надо избавляться от таких судей, потому что те не понимают налоговой политики государства. Считаю, что такие высказывания создают угрозу независимости и авторитету судебной власти. Когда кто-то из губернаторов и даже правительства пытался вмешиваться в вопросы судов, мы жестко поправляли. У меня были для этого все инструменты и полномочия.

По европейским стандартам, судебная система должна регулировать сама себя. Однако высокий уровень коррупции, как и во всех других сферах, отсутствие политической воли для борьбы с коррупцией привели ко многим негативным моментам. Но раз я находился у власти, значит — несу часть политической ответственности за состояние дел в судебной системе в тот момент. Хотя со многими проявлениями вообще не получалось никак бороться. Взять, к примеру, вертикаль хозяйственных судов. Она часто работала на собственное благосостояние. Непонятно, кому подчинялась, координировала деятельность с кем-то вдалеке от судебной системы. И все это просто дискредитировало систему, так как суды фактически перешли на коммерческий хозрасчет. Руководители Высшего хозяйственного суда сами вели переговоры с бизнесменами, регулировали этот процесс так, как им это казалось правильным с точки зрения накопления капитала. И сделать с этим ничего нельзя было, потому что любая попытка изменить эту ситуацию заканчивалась боковым сигналом, что не надо лезть туда, куда не надо.

Сейчас, как мне кажется, в хозяйственных судах ситуация уже не такая плохая, потому что там больше нет системного управления сверху, тем не менее новая власть бывших руководителей Высшего хозяйственного суда не люстрировала, они продолжают увеличивать свое благосостояние на тех же участках. Но и, кроме этого, сейчас во многом происходит подрыв остатков независимости судебной системы. Судей пугают, причем пугают и чиновники, и активисты, угрожая им самим, их родственникам, сжигая машины и поджигая суды. С другой стороны, их перестали защищать органы судейского самоуправления. Год назад вышеприведенное заявление главы фискальной службы уже собрало бы совет судей, высшие судейские органы уже обратились бы к дипломатам, и послы иностранных государств уже отреагировали бы. Все это приводит к перепуганному правосудию, а профессия судей становится все менее популярной.

За последние восемь месяцев не сделано ничего не только для защиты судебной системы, но и вообще в сфере правовых реформ. Украина за это время лишь один раз обратилась в Венецианскую комиссию, и то с вопросом об усилении президентских полномочий. А ведь, когда я руководил законопроектной работой, все серьезные проекты уходили на экспертизу в Совет Европы. Я считал, что любой закон легче провести через парламент, если он прошел экспертизу в СЕ. А вот теперь оказалось, что победившие с евролозунгами лидеры Майдана больше в Европу законы не отсылают.

— Но ведь был принят Закон об очищении судебной власти...

— Да, результатом которого стало то, что Высший совет юстиции больше не работает, потому что они допустили в этом законе ряд грубых ошибок и забыли выписать переходные положения. Вот они судей пугают, а уволить не могут никого, потому что всех членов ВСЮ уволили, а новых не набрали.

— Как вы оцениваете процессы, происходящие в правоохранительной системе?

— Оцениваю только с экономической точки зрения, так как основную функцию они пока не выполняют. Экономически Генпрокуратуре Украины можно смело выходить на IPO и выпускать акции, они хорошо будут котироваться на международных биржах. Капитализация высшего менеджмента Генпрокуратуры сегодня — это сотни гектаров земли, тысячи метров недвижимости и большие деньги.

— О люстрации. Каковы, по вашему мнению, будут ее последствия?

— Я вижу несколько последствий, и все негативные. Главное: люстрация лишит работы тысячи профессиональных думающих людей, имеющих хорошее образование и авторитет, людей, что-то создавших в своей жизни. Это умные и образованные лидеры мнений, которые никому не простят бездарного и несправедливого отношения к себе. В их семьях так же, как правило, есть еще несколько человек с высшим образованием. Иными словами, огромные массы высокообразованных людей, которые были ядром бюрократической системы государства, окажутся на улице. Часть этих людей станет угрозой политической системе. Именно эти люди будут основой для массового недовольства.

— Что вы имеете в виду?

— Давайте по порядку. После парламентских выборов конца октября нынешний политический режим сформирует новое парламентское большинство, в которое войдут все вместе взятые члены партии Майдана, в связи с чем президент и парламент возьмут на себя полную ответственность за ситуацию в стране. А при ухудшающейся социально-экономической ситуации, при завышенных ожиданиях людей, при наличии вооруженных группировок все это неизбежно приведет к массовым недовольствам государственной политикой. И поискам выхода этого недовольства.

— Каким?

— Я вижу три варианта. Во-первых, люди могут заставить парламент принимать законы, как это было в феврале, просто под угрозой катания в мусорных баках и других новых технологий.

Во-вторых, при резком ухудшении социально-экономической ситуации люди могут пойти на избрание параллельных органов власти, например, избрать «народного президента» и «народный парламент». Я подтверждаю: это все неконституционно, но Конституция в Украине давно не в тренде.

Но есть и третий путь, который мне видится более правильным, так как он не революционный, а полностью соответствует Конституции и законам Украины. Речь идет о возможном всеукраинском референдуме по народной инициативе. Закон о референдуме предусматривает утверждение Конституции и законов без парламента, непосредственно на референдуме по народной инициативе. Для этого необходимо собрать три миллиона подписей. Конечно, обязательно возникнут проблемы с регистрацией инициативных групп в Центральной избирательной комиссии, но при давлении людей этот механизм становится реальной возможностью быстро и без парламента принять необходимые законы на референдуме и без затяжек провести реформы — отмену Закона о люстрации, новую Конституцию с усилением полномочий регионов, судебную реформу, реформу прокуратуры и других силовых органов по лучшим европейским стандартам, отмену депутатской неприкосновенности и другие.

— Вы говорите о референдуме по отмене люстрации. Но люстрация популярна у значительной части общества.

— Во-первых, только у части общества. И это только сейчас, когда закон еще только начал действовать, и его последствия не ощутили в обществе. Но, когда закон развалит систему государственного управления, настроения сильно изменятся. И люди, которые стояли на Майдане, а сейчас воюют на юго-востоке, первыми будут поддерживать подобный референдум. Я даю вам этот прогноз как человек, имеющий опыт в политике. И впоследствии я буду ссылаться на это интервью, когда прогноз подтвердится.

— Вернемся к вопросу дел против вас. Помимо обвинений за события на Майдане, вам еще что-то предъявляли?

— У меня сейчас идет несколько судебных разбирательств. Одно из них в Люксембурге, где я обжалую международные санкции. Как известно, в марте против меня ввели санкции в виде замораживания моих активов и счетов на Западе. Я уже говорил и скажу еще раз: никаких активов и счетов за границей у меня не было и нет. Если активы есть, то покажите их, а потом заберите себе или отдайте мне. Но их нет, поэтому обжаловать я решил только с целью защиты своей репутации. Полгода от ЕС я требовал ответа на мой вопрос, который он в нарушение собственных стандартов мне не давал: а за что, собственно, введены санкции? И лишь в июле из переписки Кэтрин Эштон и Генеральной прокуратуры Украины я с удивлением обнаружил, что санкции ЕС введены за то, что я, будучи заведующим кафедрой Национального университета имени Шевченко, якобы табелировался в табеле зарплаты на большее количество лекций, чем прочитал реально, что, конечно же, является неправдой. Также там указано, что я использовал должность завкафедрой, чтобы стать членом Высшего совета юстиции, хотя я стал членом Высшего совета еще за год до того, как возглавил кафедру. Сумма, инкриминируемая мне за четыре года моей работы, — по мнению прокуратуры, около 5–6 тысяч евро. Во-первых, это смешно, потому что речь идет о моей собственной зарплате. Во-вторых, я ее так и не получил, так как оставлял на нужды университета. В-третьих, моя работа завкафедрой — это услуга университету, ректор которого был очень заинтересован, чтобы кто-то из руководителей президентской администрации с ученой степенью доктора юридических наук возглавил эту кафедру. Для меня же это была социальная нагрузка, а не заработок. Наконец, я работал только на четверть ставки, и это означает, что мое «хищение» за четыре года составило не 6 тысяч евро, а 1,5 тысячи. В год это 350 евро, а в день — один евро, которые я так и не получил. И в письме Кэтрин Эштон написано, что именно это являлось основанием для введения санкций. Но даже по этому делу не являюсь подозреваемым, что означает: прокуратура сфальсифицировала обстоятельства, послужившие основанием для введения санкций. Я уверен, что публичность в этом вопросе однозначно приведет меня к победе, так как моим оппонентам нечего мне инкриминировать, а ЕС, который ввел санкции за лекции в университете, выглядит тоже, мягко говоря, не по фэншую.

— Вы говорите, что вас не ищут и против вас нет дел. Почему же вы не возвращаетесь в Украину?

— В отношении меня есть много заявлений генпрокурора о причастности к тем или иным событиям. При этом юридически ни одно из них не закреплено. Что это означает? Что при отсутствии правовой системы в Украине, по наспех сфабрикованным обвинениям я сразу же по приезде, к гадалке не ходи, под любым предлогом окажусь в следственном изоляторе. Откуда мне защищаться будет намного сложнее, чем находясь на свободе. Кроме того, никуда не исчез вопрос физической безопасности. Понимая, что могу оказаться в украинском СИЗО, я сейчас нахожусь в вынужденной эмиграции. При этом я защищаюсь юридически и публично, выкладывая всю информацию на своей странице в «Фейсбуке», где каждый желающий может посмотреть, насколько состоятельны обвинения против меня.

— На днях был принят Закон о заочном правосудии. Теперь эмиграция не спасает от суда.

— А я, кстати, поддерживаю этот закон. Нынешнему политическому режиму я, как уже говорил, отвожу немного времени и уверен, что закон пригодится для сегодняшних функционеров.

— Но сейчас в эмиграции вы.

— Да, я к этому готов, и я официально предлагаю с меня и начать. Официально обращаюсь к генпрокурору Украины — на мне сделать пилотный проект. Потому что это единственная возможность показать несостоятельность обвинений. А для меня это возможность в публичном судебном процессе показать реальную ситуацию с многочисленными заявлениями в мой адрес. Так что я сам это инициирую. Могу подать письменное ходатайство.

— И об истории последних недель — всплывшей информации о попытке вашего похищения. Что это было вообще?

— Я не комментировал эту ситуацию ни перед президентскими выборами, ни перед парламентскими, чтобы никто не заподозрил меня в политизации этого вопроса. Но раз это начал комментировать специалист широкого профиля, один из советников министра внутренних дел, то могу поделиться с вами. 2 апреля этого года в аэропорту «Шереметьево» при передаче денег членам местной преступной группировки был задержан и потом Пресненским судом арестован офицер киевского главка МВД, некто Юрий Спасских 1985 года рождения. 2 октября ему опять на два месяца продлен срок содержания под стражей. Я этого парня простил и буду просить суд не наказывать его лишением свободы, потому что считаю, во-первых, что события, происходящие сегодня в Украине, гораздо хуже того, что происходит со мной, а во-вторых, он уже заплатил за свою ошибку полугодовым нахождением в СИЗО. Пусть он вернется домой к своей семье. Для меня эта ситуация закрыта.

В то же время могу сказать, что следствием установлены заказчики этого преступления, поднята вся электронная и смс-переписка, задокументированы скайп-переговоры между исполнителями и контакты с заказчиком этого преступления. Заказчиком является действующий высокопоставленный украинский чиновник, с которым у меня с января 2014 года есть личные неприязненные отношения. Фамилию его, думаю, скоро все узнают, потому что будет открытый судебный процесс, хотя он мне тоже неинтересен, пусть живет наедине со своими жизненными принципами.

К этому могу добавить лишь, что сделано было все очень топорно. Были наняты какие-то любители острых ощущений, занимающиеся в Москве бытовыми преступлениями. Делалось все настолько непрофессионально, что исполнителя взяли в московском аэропорту при передаче денежных средств. Правда, после второй передачи — при первой его очень профессионально задокументировали.

В тот момент я всей этой истории, конечно же, не знал, как и этого обвиняемого. До тех пор, пока в середине марта ко всем моим событиям добавился еще и приезд российских правоохранителей, которые эвакуировали меня на какую-то захудалую квартиру. Где я и находился до тех пор, пока исполнитель не был задержан.

— А какова была цель несостоявшегося похищения?

— Предать революционному трибуналу. Это был такой чей-то предвыборный пиар.

— Чем вы занимаетесь в Москве? Контактируете ли с представителями российской власти?

— Да, недавно контактировал с налоговыми органами. Здесь я создал юридическую компанию AP Group, в которой являюсь единственным учредителем и занимаюсь обслуживанием российских компаний в Украине, а также защищаю интересы украинского бизнеса в Российской Федерации. А вот в Киеве я создал Институт правовых реформ, который нарабатывает пакет законов в правовой сфере и в сфере государственного строительства. Вообще хочу сказать, что центр моих жизненных интересов — это Украина. Я общаюсь с десятками украинских политиков, читаю проекты украинских законов, слежу за результатами работы органов власти, новостями, аналитикой и мнениями экспертов. В ближайшее время я вернусь.