«Это был ад, я живу в аду»: NYT опубликовала репортаж из Киевской психиатрической больницы, где проходят реабилитацию украинские защитники

В The New York Times вышел репортаж из психиатрической больницы, где проходят реабилитацию украинские защитники. Журналисты побывали в Киевской городской психиатрической больнице имени Павлова. К сожалению, война повлияла и на психологическое состояние военных. В больнице душевная травма войны написана на лице каждого солдата.

Солдат не может говорить о том, что с ним произошло. Прошел месяц после «трагедии», как он это называет. Когда речь заходит об этом, он замирает и смотрит в пол. Хватает ртом воздух. Он не может этого сказать.

За него говорит врач. Их было четверо. Они стояли у линии фронта, на востоке Украины, и в ту ночь сбили с неба российский беспилотник. Маленькая победа. Затем обломки беспилотника полетели вниз, куски металла врезались в солдат внизу. Он был единственным, кто остался в живых.

В немые, наступившие после этого часы, кто-то пришел за остальными - один погибший, двое раненых - и он остался один удерживать позицию в течение той холодной ночи и на следующий день.

Когда за ним пришли, солдат не мог найти слов.

«Это все. Он закрылся в себе и ничего не хочет», - говорит психиатр.

Бойца направили на лечение в Киевскую психбольницу имени Ивана Павлова – «Павловки», как ее называют. В мирное время в «Павловке» лечили людей с тяжелыми психическими заболеваниями, в основном с шизофренией, но война внесла свои коррективы. В июне прошлого года в Павловке открыли дополнительное отделение на 40 коек, но через шесть недель их количество возросло до 100.

Солдатская палата – тихое место, с высокими потолками, шахматными досками и столом для пинг-понга. Ее можно было бы спутать с домом для отдыха, если бы не сняты дверные ручки.

Медсестры делают обход, чтобы раздать таблетки или увести пациентов на инъекции. Солдаты носят форму, но их рюкзаки и ботинки стоят на полу у кроватей. В палате они ходят в тапочках.

Младшему лейтенанту по имени Руслан снится один и тот же сон, снова и снова: он прыгает в окоп, но это не окоп, а могила. Он часто видится с женой и детьми.

«Я хотел бы залечь в какую-нибудь яму и спрятаться», – говорит Руслан.

Один солдат рассказал, что по возвращении из зоны боевых действий он больше не мог спать. Другой говорит, что больше не может терпеть толпы, что его мысли «как на рыбалке, когда ты идешь на рыбалку и путаешься в леске». Таких историй в палате много.

Каждая война учит нас чему-нибудь новому о травме. Во время Первой мировой войны госпитали были переполнены солдатами, которые кричали, замирали или плакали, их описывали в медицинских текстах как «морально недееспособных». В конце Второй мировой войны появилось более благосклонное мнение, что даже самый стойкий солдат испытывает психологический коллапс после достаточного времени пребывания в бою - где-то, по выводам двух экспертов из офиса руководителя медицинской службы, в среднем от 200 до 240 дней.

Война России против Украины отличается среди современных войн своей чрезвычайной жестокостью. Линии фронта проходят вплотную друг к другу и обстреливаются тяжелой артиллерией, а ротации происходят нечасто. Украинские войска в основном состоят из мужчин и женщин, еще год назад не имевших никакого опыта участия в боевых действиях.

«Мы наблюдаем войну, которая, по сути, является повторением Первой мировой. Люди просто не могут больше воевать по психологическим причинам. Люди слишком долго находятся на передовой, и в какой-то момент они ломаются. Это реальность, с которой нам приходится иметь дело», – говорит Роберт ван Ворен, возглавляющий Глобальную инициативу по психиатрии, предоставляющую поддержку в сфере психического здоровья в Украине.

С каждым конфликтом наше представление о травме становится все шире. После Вьетнама стало ясно, что опыт военного времени может наложить отпечаток на целое поколение мужчин, усложняя их работу или участие в семейной жизни.

Теперь исследователи считают, что последствия травм могут тянуться еще дальше, за пределы человеческой жизни, кодируя черты, которые формируют еще не родившихся детей.

Такая вероятность беспокоит психиатра Олега Чабана, консультирующего Министерство обороны Украины. Он наблюдает за украинскими солдатами с 2014 года, когда Россия захватила Крым. Чабан видит их чрезвычайно сосредоточенными в бою, активизированными адреналином. Именно тогда, когда они покидают зону боевых действий, начинают проявляться симптомы: ночные кошмары, неприятные воспоминания и бессонница.

Чабан, профессор психологии Киевского национального медицинского университета имени Богомольца, озабочен тем, как это может проявиться в последующие годы. Эпидемиологи, изучающие детей, рожденных десятилетия спустя после Голодомора, выявили последствия того, что пережили их родители. Более высокие показатели ожирения, шизофрении, диабета. Их жизнь короче.

«Это меня беспокоит. Я хочу, чтобы мои внуки и правнуки жили в стране, которая называется Украина», – говорит Чабан.

Врач Антонина Андриенко, курирующая одну из палат солдат, еще раньше поняла, что нагрузка не позволит ей уехать домой. По ночам она спит на небольшой кровати в своем кабинете.

В ее палате солдаты отдыхают. Здесь нет спортзала – всего два велотренажера в комнате возле ее кабинета и нет психотерапевта. Стандартное лечение в госпитале, по словам директора Вячеслава Мишиева, «как было так и осталось: преимущественно медикаментозное».

Через три-четыре недели солдаты возвращаются в свои части, где их осматривает медицинская комиссия. По оценкам Мишиева, около 70 процентов из них вернутся к исполнению служебных обязанностей.

«Это реальность, в которой мы работаем. Либо мы возвращаем их в ряды вооруженных сил, либо рекомендуем признать непригодными к военной службе из-за выраженных изменений в личности и психологических травм», - говорит он.

В своем кабинете доктор Андриенко слушает солдат иногда часами. Она начинает с простых вопросов – о боли в спине или желудке, оборачиваясь вокруг темы ужасных вещей, которые они видели. По ее словам, это то, в чем они нуждаются: чтобы кто-то выслушал их истории. Их жены и дети не могут этого сделать.

Как только они начинают говорить, бывает трудно остановить их. Родители одного солдата жили в серой зоне. Они сидели на кухне, когда кто-то бросил гранату в окно. Он пошел домой, чтобы собрать остатки, и взял две сумки. Одну для отца, вторую для матери.

«Какая таблетка поможет?», – спросила психиатр.

Она размышляла, что ответить солдату, и наконец сказала ему: «Чтобы компенсировать это, ты должен найти девушку, жениться, родить пятерых детей и отдать им всю любовь, которую ты не мог получить от своих родителей». Ее голос задрожал.

«В нынешней ситуации ни одна таблетка не поможет», - добавила психиатр.

Солдаты описывают симптомы, появляющиеся загадочным образом, как сбой в организме. Александр, до войны рыбак, стал чувствовать это во время ротации из зоны боевых действий. Он заикался, у него дрожали руки, повысилось давление. Ему уже ничего не угрожало, но организм постоянно находился в состоянии боевой готовности.

Руслан, младший лейтенант, до российского вторжения был учителем рисования. Сейчас он не может избавиться от ощущения, что вот-вот должно произойти нечто ужасное. В Бахмуте он командовал саперным подразделением и получил задание устанавливать мины перед украинскими позициями, управляя автомобилем, загруженным боеприпасами и людьми, часто под обстрелами. Он невероятным образом выжил, но вот в чем парадокс: теперь этот опыт постоянно с ним.

«Все ужасы Бахмута теперь начинают преследовать меня. Это был ад, я живу в аду», - говорит солдат.

Многие описывают чувство отдаленности, даже среди родных. Валерий, который до войны был строителем, рассказывает: «Иногда жена со мной разговаривает, а потом замечает. Говорит: "Ты слышал, что я сказала?"».

Правда, иногда он ее не слышит. Его мысли крутятся вокруг случившегося на фронте: целый экипаж, его друзья, сгоревшие в танке, и он помнит их имена и фамилии. Он помнит их имена, родные города, должности, имена жен.

Валерий вспоминает, как в разговоре перед сном пообещал одному из них помочь починить крышу.

«Наши кровати стояли рядом, а потом его не стало», – рассказывает солдат.

Тела с места пожара так и не забрали, и этот факт не дает ему покоя. Не дает покоя и другое обстоятельство: жена одного из солдат спросила, как погиб ее муж, а он не смог ей рассказать.  

«Иногда я просыпаюсь ночью и не могу дышать. Потребуется время, чтобы успокоиться. У меня на тумбочке у кровати лежит таблетка, которую я могу выпить сразу же», – говорит он.

Валерий находится в больнице с лета, но другие мужчины приезжают и уезжают. На прошлой неделе пострадавший от атаки беспилотника солдат ушел в отпуск, чтобы снова предстать перед медицинской комиссией, которая должна определить, может ли он вернуться на войну.

«Он хватался за соломинку, чтобы не возвращаться», - говорит доктор Андриенко. Врач пытается подходить к этим вопросам с практической стороны, ведь в стране идет полномасштабная война.

Перед отъездом солдат она фотографирует их. Вешает их фотографии на стену, чтобы не забыть – живых в галерее в кабинете, а погибших – в коридоре.

Источник: NYT

© Antoine d’Agata/ The New York Times