Загадка Елены Галагузы

Если бы был Советский Союз – она была бы истовой комсомолкой, в царской России – стала бы социалисткой, эсеркой, Каплан и Кибальчич… а был бы Николай I – непременно стояла б на Сенатской площади, или в крайнем случае отправилась "во глубину сибирских руд", считая это высшим благом для себя и человечества...

Ей мало собственного счастья и благополучия, хотя и этого, безусловно, как всякая девушка, она жаждет и ждет, но все же идеями, а не собственной пользой, Елена живет всей душой. Душой не прагматичной, боевой, деятельной, альтруистской. Душой скорее мужской, чем женской, но все же милой и хрупкой. Душой Елены Галагузы.

Одна моя сердечная подруга упрекала меня както, что, мол, я слишком наивен и слишком высокого мнения о людях. Я злился, шипел, но больше удивлялся, как же можно не замечать пронзительных и прекрасных черт в человеке. Черт, которые скрашивают и расцвечивают мир в яркие краски, заставляют радоваться каждому прохожему.

Журналистская деятельность – мрачная работа. Она наполнена серостью, неустойчивостью… Журналист сродни перекатиполю как снаружи, так и глубоко внутри.

Житомирский журналист – это к тому же еще ущемленное, раболепствующее создание, перебегающее из одной прессконференции на другую, передирающее прессрелизы в статьи, и в этой суете и канители быстро забывающее, кто и что он на самом деле.

Встретив Елену Галагузу, журналистку городского телевидения, гдето на прессконференции, можно пройти мимо и подумать, что она тоже один из таких журналистов. Можно. Но можно остановиться и присмотреться. И увидеть за суетой новостийных лент и прямых эфиров, репортажей и заметок необычайный мир, открывающийся за внешней маской. А нука, сможем ли мы разгадать эту загадку?

Открытое лицо, глубокие глаза, яркая улыбка и громкий, заразительный смех. Быстрые движения и подвижность, энергичность, деятельная жизнерадостность. Восточные, азиатские нотки во всей натуре, и, несмотря на некоторое неуклюжее позерство, угловатость, глубокая плавность и хрупкость, отчетливая нежность и мягкость в душе. Так и кажется, что Елена, заведенная когдато на ключ, словно механические часы, отбивает неведомую тягостную для неё программу. Завод заканчивается, Елена хочет остановиться и успокоиться, но рука опять накручивает пружину и девушка, полная новых сил, бросается в социальную деятельность, хоть и тяготеет к другому.

Я понял это еще лет восемь назад, впервые увидев Елену Галагузу в офисе партии "Реформы и порядок", куда мы ходили печатать школьную газету. Она была в окружении парней, парни говорили о политике, девушка внимательно слушала и горячо отзывалась на всякое волнующее слово. Елена ходила тогда в десятый класс, любила историю Украины, пламенно верила в возрождение украинской нации, в ее величие и украинский дух.

Мы поступили в университет, она на инъяз, я  на "редагування". В университете не раз пересекались и виделись... Тогда были уже знакомы, и когда она забегала в редакцию студенческой газеты "Универсум" я рад был её видеть. Белозубо улыбалась, заразительно хохотала  и убегала. Потом опять забегала – и опять, не удержавшись даже попить чаю, мчалась кудато.

Даже будучи на шикарной конференции молодых журналистов в Киеве, она дважды покидала нашу группу, убегая по делам и на встречи. Когда на Спивочому поли под "Украину" Петрененка в исполнении самого автора мелкий бес мерил на себя булаву, Лена стояла в первых рядках, передвигалась туда и сюда, нагнув голову, часто фотографировала и чтото записывала.

Она не признается, но я уверен  Елена искренне, изо всех сил верила ему.

Я никогда не видел, чтобы Лена носила подборы или каблуки  они мешали бы ей быстро, как ей удобно, передвигаться по городу. Девочкисокурсницы, воспитанницы факультета "иностранщины" не очень любили за это Еленку. Они не могли понять, почему та не носит длинных платьев и высоких каблуков, которые так бы ей пошли.

Её не понимали и отношения в группе не складывались. Обладая выразительной красотой, черными, как смоль, волосами и глубокими миндальными глазами, Лена не посвящала большинства своих дум и времени поиску суженного, не строила планов удачно выйти замуж, не искала себе богатого ухажера. Или скажем так, Елена интересовалась не только этим, а большинство студенток инъяза понимают это с трудом.

 Лена, а о чём ты сейчас мечтаешь?
 Да, не о чем… Я живу сегодняшним днем, Вася. Я стараюсь не строить иллюзий и не жить иллюзиями.
 А какие бывают иллюзии?
 Ну, как… Например, о машине у когото все мечты, ктото только и думает как выйти замуж, ктото хочет занять тепленькое место…
 А ты?..
 А я здесь и сейчас… Что будет, то будет… Я делаю свое дело и не особо заморачиваюсь, что происходит гдето, что там у других… Каждый должен исполнять то, к чему призван…

 Как же ты, Елена, так долго работала в газете, от которой даже у чертей в аду волосы встали бы дыбом?..
 Работала… Хоть и сохранились отношения с редакцией и издателем, но, понимаешь, 16 апреля – мой новый день рождения. 16 апреля я перешла работать на телевидение, я перестала вариться в сплошном негативе происшествий и трагедий.

Я смотрю на подборку статей Елены Галагузы в житомирской газете, полной жестокости. В заголовках через раз: "убил, отрубил, изнасиловал... прокляла, отравила, зарезала…" Я смотрю и удивляюсь. Елена склонила на бок голову и о чемто задумалась. Я вспоминаю улыбчивое лицо издателя газеты, похожего на змею, жалящую исподтишка.

 Слушай, а не тяжело было видеть и описывать столько драм и ужасов?
 Тяжело. Я стала забывать многие вещи, память автоматом избавлялась от груза увиденного и услышанного… Понимаешь, люди хотят такое читать. Вот что! Такое читают…

Профессиональная сухость врезалась в Лену. Видев столько горя, и, к сожалению, не понимая зачем о нем столько писать, невозможно не очерстветь. Усталость забралась в глаза.

 Слушай, а стоит ли тогда вообще сегодня писать чтото?..
 Всетаки стоит. Но не глупые высокоумные вещи, которые никому не понятны… Нужно писать для народа, просто… Но писать подоброму. Защищать чтото, отстаивать.

 А ты смогла за время работы чтото "отстоять"?
 Да. Было дело. И это меня сильно поддерживает и вдохновляет.

Елена допивает чай и убегает. Я остаюсь один и вспоминаю Ленку в университете: за три года она стала суше, строже, железнее... Помоему, я всетаки не разгадал её… Воробушек, который должен был развернуться в жарптицу, стал битой опытной птицей, и хоть красота жарптицы сияющей изнутри, светит еще в Ленкиной усмешке, в кончиках губ и блеске глаз, слишком много уже оставила жизнь груза на хрупкие, но боевые плечи.