Интервью создателя «Масяни» Олега Куваева — о той самой серии, где Китай бомбит Астрахань и Петербург

Художник-мультипликатор Олег Куваев нарисовал первые эпизоды «Масяни» в 2001-м. За 21 год в жизни Масяни многое изменилось: она вышла замуж за Хрюнделя и родила двоих детей — но из Петербурга так и не уехала. Многое изменилось и в родной стране Масяни. Последние мультфильмы Куваев посвятил событиям в Украине: в эпизоде «Вакидзаси» война начинается, однако Масяня быстро находит выход и прекращает ее, а в серии «Как объяснить детям» молодые родители объясняют детям, зачем Россия бомбит Украину.

Наконец, в «Санкт-Мариубурге» (этот выпуск произвел наибольший резонанс) Масяня с семьей сама оказывается под обстрелами, поскольку Китай атакует Петербург. «Медуза» поговорила с Куваевым о том, как аниматору искать слова и сюжеты, когда шутить уже невозможно.

— Последняя серия «Масяни» «Санкт-Мариубург» — это далеко не первый «грустный» эпизод сериала. В 2002 году, например, была серия, которая выходила после теракта на Дубровке. Помните ли вы, как тогда подбирали слова? И было ли это похоже на ситуацию, с которой вы столкнулись сейчас?

— Да, на самом деле было похоже. Сейчас я сделал уже целый сезон военных мультфильмов [про Масяню]. «Санкт-Мариубург» — третий мультфильм этой войны. Когда я делал первый, была очень сложная ситуация. Началась война, мы все оказались в шоке, не понимали, что делать. А уж мне не было понятно тем более. Все люди, которые занимаются юмором, оказались фактически без работы. Потому что ситуация, во-первых, совершенно не смешная. Во-вторых, основной метод действия всех юмористов — это преувеличение. А здесь преувеличивать уже некуда. Настолько это невероятный абсурд. Мы уперлись в стенку, шутить про это невозможно — как с этической точки зрения, так и, можно сказать, с технической.
 

Когда я делал первую [военную] серию, я вспоминал ту ситуацию [с эпизодом после «Норд-Оста»]. Тогда было трудно, к тому же надо было быстро решать: «Намедни» выходили раз в неделю, там был очень жесткий график. Размышлять было некогда. Поэтому мы нашли такое решение, которое сейчас бы не помогло никак. Тогда я написал [эпизод] о том, что все люди — козлы. Что к тому времени подходило.

Сейчас ситуация другая. В первой военной серии «Вакидзаси» пришлось долго выдумывать хорошую концовку. Я частенько обсуждаю со зрителями, которые меня поддерживают на патреоне, сюжеты и возможные сценарии. А уж в той ситуации мне с ними пришлось очень много говорить — никто не знал, что делать. Хорошей концовки не нашлось.

В итоге я придумал концовку, которая всем понравилась, с харакири [которое Масяня предлагает сделать Путину]. Но, естественно, много раз этим ходом не воспользуешься.

Я не вижу для себя иных вариантов, кроме как делать такие военные мультфильмы. Я посмотрел выступления украинских стендаперов по подвалам — и это дало мне стимул продолжать работать. Комики даже там [в Украине] не бросают юмор и используют его, как могут, чтобы поддержать людей. Эти ребята помогли мне продолжить работать.

— В отличие от ситуации 2002 года, в «Санкт-Мариубурге» вы использовали противоположный прием. Там вы говорили все-таки абстрактно, пытаясь обобщить тему вселенского зла. А здесь вы, по сути, пересказали новости. С поправкой на то, что бомбят не Украину, а Россию.

— Дело в том, что первые два военных мульта были адресованы нормальным людям. Людям, которые обладают здравым смыслом.

А последний адресован именно тем, кто каким-то образом поддерживает войну. Этого я не понимаю больше всего. Даже диктатора можно понять, он мнит себя императором, завоевывает территории — как бы историческая логика в этом есть. Видимо, он живет в Средних веках. Мне непонятны люди, которые поддерживают его, смотрят все эти передачи по телевизору, потом пишут очень жестокие слова в интернете, очень бесчеловечные. Мне хотелось напомнить им о человечности.

— Вы впервые убиваете Масяню в своем мультфильме?

— Да, это впервые произошло таким образом. Хотя концовка там такая, что, типа, все это сон.

Дело в том, что перед тем, как я начал делать этот мультфильм, мне позвонила одна знакомая волонтерша из Польши. У нее там были дети, они вспомнили про «Масяню». Она сказала детям, что знает меня, — и они мне позвонили прямо из какого-то спортзала в Польше поговорить и пообщаться, чтобы эти дети хоть улыбнулись. Я им показывал, как работаю. Рассказал, что как раз тоже рисую девочку, которая сидит в метро, прячется от обстрелов. Поэтому я не мог закончить серию совсем уж плохо. Специально для этих детей я в конце сделал так, что это все сон и что все будет хорошо.

Хотя, честно говоря, хотелось раздолбать все на хрен пополам. Потому что в такой ситуации совсем плохая концовка была бы логичной.

— Но тогда бы вы не смогли продолжить сериал?

— Я аниматор, а не кинематографист. Что хочу, то и делаю. Анимация тем и хороша — ты делаешь в ней абсолютно что хочешь. Никаких ограничений, кроме моральных.

— Вам было тяжело убивать Масяню?

— Да, я извиняюсь, это было пипец как трудно.

Я нахожусь не там [в Украине]. Я смотрел дневники мариупольцев, слушал все видео на ютьюбе, смотрел тиктоки [снятые в Украине во время войны]. Пытался проникнуть во всю эту атмосферу, насколько это возможно.

С другой стороны, я и сам знаком с этой атмосферой, поскольку живу [с 2006 года] в Израиле. Полтора года назад на нашей улице тоже упала замечательная хамасовская ракета. И мы сидели достаточно долго в бомбоубежище, причем с детьми. Поэтому их реакцию я тоже наблюдал и знаю ее прекрасно — это тоже нашло отражение в серии. Во многом это мультфильм о многих трагичных ситуациях, в которые попадают дети. Это самое страшное.

— Но это еще и довольно радикальный жест для вас лично — по сути, вы убили персонажа, с которым были вместе более 20 лет.

— Мне хотелось, чтобы люди, которые поддерживают войну, почувствовали все это на своей шкуре. Масяня до сих пор петербурженка. И большую часть своей жизни тоже прожила в Петербурге. Питерцы до сих пор ее воспринимают как свою. Я сделал это, чтобы люди почувствовали этот ужас как можно ближе. Пришлось это сделать.

— И разрушить город.

— Да, я думаю, у моих одноклассников, среди которых много ватников, что-нибудь екнуло, когда они увидели, как ракета попадает в Исаакиевский собор. Или когда дети в подвале читают свои дневники. Я думаю, что у них екнуло.

— Как долго вы работали над этим эпизодом? Дольше, чем обычно?

— Это было дольше, чем обычно. Я проработал полтора месяца. Неоднократно писал патронам письмо: «Извините, какая-то, знаете, тяжеловатая работа! Потерпите». Но они хорошие ребята, почти никто не ушел, они продолжали поддерживать.

Обычно у меня на серию уходит месяц максимум. Тут делал полтора, потому что действительно сложно. А уж вы можете представить, каково было моей жене слушать голоса своих детей в таких ситуациях. Она, когда посмотрела мультфильм, сказала, что это перебор. «Я понимаю, что надо. Но мне не стоило это показывать». Но это не на нее и ориентировано. Это призыв к людям оставаться людьми.

— Ваши дети понимали общую фабулу и сюжет? Им не было тяжело озвучивать этот эпизод?

— Да, естественно, я их подготовил и все рассказал. Они уже тренированные, уже не первый мульт озвучивают. Они знают, что нужно уметь переключать свои эмоции и свое состояние. У них есть эти актерские задатки, которые нам удалось воспитать.

Ну и потом они были в такой ситуации. Они сидели под обстрелами, они слушали грохот ракет. Так что израильские дети в этом смысле очень подходящие актеры.

— Вы пытались в этих эпизодах показать женский взгляд на войну? Масяня же женщина и мать двоих детей.

— Да, есть такой такой момент. На самом деле мне показалось, что в эпизодах про войну Масяня стала более женской. И больше попер феминизм. Потому что женщины в принципе более ориентированы на выживание. Они умеют собираться в стрессовых ситуациях, особенно женщины, у которых есть дети и семья. Они быстрее приходят в себя от шока и быстрее понимают, что нужно делать.

По израильской ситуации я знаю: ты гуляешь с ребенком, звучит сирена — и надо бежать в торговый центр, в убежище. И женщины в этот момент гораздо быстрее соображают, чем мужчины, которые думают, куда бы поставить пиво. Масяня не очень понимает, каким образом все это стало реальностью, но практически от нее гораздо больше пользы.

— Удивительно, какой Масяня прошла путь и как повзрослела. Ничего не предвещало, что она станет такой.

— Я, когда в Израиль переехал, решил, что мои герои будут взрослеть. Потому что мне казалось совершенно ненормальным оставлять их в одном возрасте. Ведь эти герои уже часть меня — совершенно естественно, что они будут расти, умнеть. Может быть, стареть и пердеть. Что происходит со мной, с людьми, которые, если можно так сказать, на «Масяне» выросли, то и с Масяней будет происходить.

— В ютьюбе очень много положительных комментариев под этой серией. Украинцы пишут теплые слова — «как будто вы тут с ними побывали». Кроме того, что вы смотрели дневники и видео с места событий, как вы еще готовились? Может быть, говорили с кем-то, кто там был?

— Да, я уже рассказал про детей, которые были в Польше. На самом деле я хочу проигнорировать ваш вопрос. Прошу прощения. И рассказать несколько другое про этот последний мультфильм. Дело в том, что я действительно несколько в шоке от обилия реакций. Я не ожидал, на самом деле, что будет столько внимания. И немножко разочарован.

Разочарован в том смысле, что этот рисованный персонаж ничего нового не сказал и ничего нового не изобразил — все это есть в тиктоке, на ютьюбе, они [зрители] могут это посмотреть при желании. И там все гораздо сильнее, чем смерть каких-то рисованных персонажей. В реальности все гораздо страшнее. У меня такое ощущение, что рисованный персонаж как-то больше людей затронул — хотя, казалось бы, должно быть наоборот.

Вот это меня немножко бесит. Почему нет такой реакции на живые ролики, которые лежат в ютьюбе? Кажется, что люди просто боятся настоящей информации. Не хотят видеть то, что там происходит на самом деле. Не хотят видеть последние месяцы Мариуполя.

А «Масяню» они смотрят по привычке — и только тут они узнали [что происходит].

— Еще мне кажется, что эта серия такая грустная, потому что в конце Масяня просыпается, а мы проснуться не можем.

— Разумеется, да. Я не думал с такой стороны, но это правда.

— Могу сказать, почему меня сейчас это тронуло. Не знаю, как у вас, но, думаю, у тех, кто работает в СМИ, постепенно начинается что-то вроде привыкания. Например, фотографии шокируют уже не так, как в первый месяц…

— Да, я как раз вчера обсуждал это со своими патронами. И как раз там был сделан такой же вывод. Такое ощущение, что началась некая окопная фаза и люди начали привыкать к катастрофе. Катастрофа становится обыденностью. Это чертовски плохо. И поэтому, может быть, мультфильм подействовал — он вышел как раз тогда, когда эта фаза в умонастроениях начала проявляться.

Листаешь фейсбук: котики, котики, Северодонецк. Потом опять котики. Это в порядке вещей. Допускать этого, конечно, нельзя, потому что война продолжается. Бороться с этой окопной фазой надо.

Я сейчас разговариваю с разными людьми. Тетушка работает программистом. «Я стараюсь это не смотреть», — она говорит. «Вижу в тиктоке Украину, ставлю not interested, потому что мне страшно, слишком реалистично». А в мультфильме нормально пошло, не слишком реалистично.

— Встречаются и другие мнения по поводу последнего эпизода. Некоторые зрители пишут, что серия сделана «слишком в лоб».

— Так я же говорю: я сделал это для людей, которые верят в войну [как в необходимую меру]. Что с ними еще делать, sophisticated content [сложное содержание], что ли, им делать?

— Насколько ваше 24 февраля было похоже на изображенное в последнем эпизоде?

— Да, первые сцены были сделаны по моему личному впечатлению [от первого дня войны]. Меня жена разбудила раньше времени — я работаю частенько ночью, поэтому иногда сплю по утрам долго. А тут меня разбудили в такую рань, просто как облили холодной водой из ведра. Примерно это ощущение я и пытался передать.

— Кстати, я сейчас поняла, что у меня как раз екнуло в этой сцене — когда Хрюндель говорит Масяне, что бомбят Астрахань.

— Из России сейчас приезжают люди [в Израиль] и говорят: а там все нормально. Там как будто ничего не происходит. Это меня тоже вводит в шок. Как одна десятая частичка 24 февраля — вот такой шок.

Люди живут там своей жизнью, спокойные совершенно, ходят по кафешкам, беседуют про инстаграм. Заходишь в ВК — там вообще тишь да гладь! Как будто мы сейчас переживаем самое скучное время! Не о чем говорить!

Это совершенно парадоксальная ситуация, она меня добивает. И я пытаюсь разрушить этот лед, насколько это возможно. Но люди в России просто поросли льдом. Не хотят ничего воспринимать вне своего пузыря.

— Вы давно уже живете не в России. Насколько трудно вам дается этот разговор, учитывая, что вы не там? Не говорит ли вам внутренний голос: могу ли я говорить людям, оставшимся в России, что им делать, что им думать? Могу ли я вообще говорить от лица петербурженки?

— Скажем так. Если бы у тех, кто остался в России, был бы голос, может быть, мне и не стоило бы говорить. Но дело в том, что из России сейчас исходит ровно ноль информации. Информация пропускается через такое маленькое сито, что ничего похожего на здравый смысл, не проходит. Поэтому, поскольку из России информации ноль, кому-то же, у кого есть возможность, надо делать что-то. Хорошо, если вы начнете сами говорить на эту тему и наконец что-то делать, я могу заткнуться. С удовольствием.

— У вас есть друзья, которые остаются в России?

— Да, полным-полно, а как же. Но ватников среди них нету. Есть один человек, который прыгает туда-сюда: то он ватник, то не ватник. Но когда его сыну пришла повестка в армию, он совсем перестал быть ватником.

Конечно, людей там даже жалко. Они боятся сказать что-то даже в личных сообщениях. Сдерживаются. И очень часто употребляют такие выражения: «Ну ты же понимаешь», «Ну ты же знаешь». Поговорить с ними практически невозможно, поскольку мы общаемся только по сети.

В России я уже два года не был. Поэтому правду выясняем у тех людей, которые осмеливаются что-то говорить и которых мало. И из своего собственного опыта жизни в России, потому что все-таки я там большую часть жизни прожил.

— Вы несколько раз упомянули, что обсуждаете сюжет серий с патронами. Можете рассказать поподробнее, насколько сильно они могут влиять сценарий?

— Краудфандинг — это прекрасная система. Для всех творческих людей на белом свете это самое лучшее. Художнику не требуется спонсор, рекламодатель или какой-то толстый кошелек, который будет давать деньги, а потом критиковать и фильтровать контент. Теперь поддерживает только зритель и все, никто третий в этом больше не участвует. Я 20 лет бегал в поисках спонсоров и рекламодателей, занимаясь совсем не художественным делом. Особенно все эти планерки, брифинги, обсуждения с заказчиком — это все не мое и на хрен мне совершенно не сдалось. Я сделаю гораздо больше мультфильмов, если не буду этим заниматься. Поэтому краудфандинг — это прекрасно.

Что касается контроля со стороны патронов, то он, по общему договору, нулевой. Мы часто обсуждаем, каким будет следующий мультфильм, потому что у меня просто слишком много идей. Много начатых сценариев, и я им просто выкатываю список: можно сделать вот это, вот это и вот это. Давайте голосовать. Но не факт, что я с их общим мнением соглашусь. У нас считается, что это нормально. Тем более что в последнее время приходится делать актуальные вещи при резко меняющейся ситуации — иногда это просто некогда обсуждать Но они — мои собеседники, люди, которые заинтересованы в том, чтобы это выходило дальше.

— Вы в нескольких интервью говорили, что раньше осознанно избегали политических тем. И теперь тоже чувствуете свою ответственность за происходящее.

— Да, я считаю, что в начале 2000-х в России была искусственно создана атмосфера деполитизации общества. Особенно молодой ее части. Поддерживался тренд о том, что приличный человек не должен заниматься политикой. И мы упустили поколение молодых политиков, которое должно было возникнуть. В любой нормальной демократии всегда возникает поколение молодых политиков: энтузиасты такие, в галстучках бегают, такие кацы и яшины. Но их [Каца и Яшина] двое всего, а должно быть целое поколение!

Я вот не люблю политику, но должны быть такие люди, которые болеют за свою страну и пытаются делать свою политику логичной, разумной и устроенной для здравомыслящих людей. И вот это поколение в начале 2000-х было просто убито на фиг, изгнано путем создания этой атмосферы деполитизации общества.

Я чувствую сейчас, что я тогда в этом [изгнании] поучаствовал. Потому что тогда я категорически отказывался от каких-то политических тем, старался их даже не задевать. Разве что где-то там чуть-чуть хи-хи ха-ха — и все. Меня больше интересовала чисто комедийная часть, и больше ничего. И так косвенным образом я тоже поучаствовал в этой деполитизации.

Конечно, как любой нормальный русскоговорящий человек, я анализирую, насколько я виноват в том, что сейчас происходит. Лично я. Потому что общественная вина на всех русскоговорящих, по крайней мере в России, лежит. Вот такую часть своей вины я в этом нахожу.

Но сейчас смешно говорить, что Куваев полез в политику. Когда бомбы падают на голову, это уже ни хрена не политика. Это уже вопросы выживания. В том числе и России, между прочим.

— Как вам кажется, по каким вопросам вам следовало бы высказаться, но вы не высказались?

— Я не считаю себя вправе высказываться серьезно по каким-либо [политическим] вопросам. Я утрирую, преувеличиваю и работаю на чувствах. Человек, который берется делать политическое высказывание, должен быть все-таки не художником. А художники работают на эмоциях. Так что я не думаю, что меня так уж сильно нужно спрашивать про социально-политические тенденции современной России.

— Но вы же сами говорите, что всегда этой темы избегали, а сейчас чувствуете в связи с этим какую-то вину. И мой вопрос как раз о том, не стоило ли, например, сделать в серии какую-то шутку, условно, про Крым — или по какому-то еще политическому поводу.

— Ну, [в то время] никто же не знал, куда все идет. Все подозревали, может быть. Но все дружно, одним коллективом, как один человек, надеялись, что этого не произойдет. Все видели, что дело идет к тоталитарной диктатуре и даже фашизму — вполне можно уже сформулировать и так, — но все как один надеялись на то, что этого не случится.

И два миллиона человек, которые рванули после 24 февраля из России, я уверен, не думали так. Потому что они до сих пор там [в России] сидели и даже пытались организовывать там какие-то независимые СМИ, играть в политику, в честное голосование. Из сегодняшнего дня все это смешно выглядит.

— Вы говорите во многих интервью, что Масяня не поедет в эмиграцию. Почему?

— Питерцы уговорили. Я серьезно подумывал, не перевезти ли ее в другую страну вместе со всей семьей. Вся прототипная база практически переехала. Вся та тусня, в которой я жил в начале 2000-х, друзья, родственники, тусовщики, разные знакомые девицы — вся эта тусня уехала. Поэтому есть основания для этого [переезда Масяни, списанной со всех этих людей]. Но обсудив это с патронами и близкими друзьями, мы решили ее оставить в Питере.

Потому что хоть что-то же там должно оставаться, правильно? Должно что-то человеческое остаться там. Поэтому Масяню я там оставлю.

— Сейчас многие уезжают. Исходя из своего личного опыта, что бы вы им посоветовали, как пережить этот момент?

— Это старая шутка — постараться получить удовольствие. На самом деле переезд в другую страну — это не только катастрофически неприятное переживание, но и любопытное. Другая культура, другой менталитет. Допустим, уехавшие питерцы все равно остаются питерцами. Их питерскому менталитету ничего не вредит, достраивается еще один просто. Получаешь еще одну личность и индивидуальность. Это очень интересно.

Понятно, что это неизбежно и хреново, но нам же нужно получать удовольствие от нашей этой одной жизни, которая у нас есть. Поэтому давайте, с одной стороны, прятаться по бомбоубежищам и выживать, с другой — не унывать.

— И последний вопрос. Путин в итоге сделал харакири? Сама эта сцена в мультфильме не показана. Масяня отдает ему меч и уходит.

— В мультфильме таки да! И это тогда людей в основном порадовало. Прикиньте, ситуация: я делаю военный мульт, а все радуются в ответ. Ты читаешь комменты к трагичному военному мультику, а там люди: «Ура!» Как это, блин, вообще может быть? В мультфильме все так и закончилось, довольно быстро, еще в марте. В этой альтернативной реальности я бы хотел жить.

— Но вы в итоге не показали саму эту сцену. Подумали, что это будет слишком жестко? Или у этого будут какие-то риски?

— Нет, это было просто излишне. Достаточно просто знать о том, что это случилось.

По материалам: meduza